Слушавший до этой минуты с улыбкой Кучин плюнул и отошел в сторону, сказавши в сердцах:
— Чтоб тебе подавиться языком своим, пустомеля!..
* * *
Жена Михайлова объявила, что продает постоялый, отчего Иванов решил, что производство его снова откладывается невесть на сколько. Но в начале сентября случилось небывалое — в одном из залов Эрмитажа из запертой витрины пропали золотые медали, и заметил пропажу дежурный гренадер. Украл их, подобравши ключ, придворный истопник, которого вскоре уличили и вернули похищенное. После этого князь Волконский решил усилить надзор за дворцовой прислугой и приказал разделить дежурства гренадер в Зимнем и Эрмитаже на пять участков по два-три поста и над каждым поставить наблюдающего унтера. Из расчета всего наряда вышло, что нужно добавить в штат роты двух унтеров, которых произвести из отличнейших по службе и хорошо грамотных гренадер 1-й статьи. Первым в докладе своем полковник расписал достоинства Иванова, вторым — латыша Етгорда, исполнительного, спокойного служаку.
20 сентября Качмарев повел своих кандидатов представлять князю. Через новый Фельдмаршальский зал вошли на цыпочках в Министерский коридор, где в отгородках вроде конюшенных стойл склонялись над бумагами чиновники. В конце коридора — приемная окнами на глухую стену Малого Эрмитажа. Полковник просил дежурного чиновника доложить министру и сам встал в ряд с гренадерами.
Иванову жали новые сапоги, стянуло кожу щек от обильной фабры, тревожился — не оробеть бы, ежели князь спросит что по службе. Может и забраковать за робость. Вышел чиновник и приказал ждать. Часы на камине отзвонили четверть первого, потом половину.
За дверью раздались неспешные шаги. Седой, крепко сколоченный, без брюха, вышел Волконский, заложивши правую руку за борт сюртука, другой держа лист бумаги. Остановился перед гренадерами, посмотрел в лица, потом на знаки отличия и сказал:
— На вид исправны, Качмарев. Тебе с ними служить, с них взыскивать, как мне с тебя. Гляди, чтобы не пьяницы.
— Как можно, ваше сиятельство!
— Ну так поздравляю вас, господа, унтер-офицерами дворцовой роты, прапорщиками армии. Государь всемилостивейше поручил мне скрепить ваше производство за отлично исправную службу, каковое по моему представлению соизволил подписать сего числа утром.
Полковник скосил глаза на новых офицеров.
— Покорно благодарим, ваше сиятельство! — гаркнули оба.
— Возьми, Качмарев, высочайший приказ, — протянул князь бумагу. — Отправь в штаб гвардии. — Кивнул и пошел в кабинет.
Свернув за дверью приемной на винтовую каменную лестницу, полковник остановился на первой площадке, снял шапку, вынул из нее платок, отер лицо, шею и руки. Унтера смотрели на него, ожидая, что сделает, а он не спеша накрылся, подтянулся и молвил:
— Ну, господа офицеры, теперь и я поздравляю. Думали, сюда шедши, что счастье за горами, а оно вот где! — и потряс свернутым приказом. — Извольте нонче же офицерские темляки приобресть, мундиры в швальню снести, чтобы на погоны нашивки поставили, да вицмундиры офицерского образца заказать вместо сих сюртуков.
Идучи домой, Иванов на Мошковом встретил Жуковского. Глядя в землю, он шевелил губами, точь-в-точь как бывает с Павлухиным на посту. Иванов сделал фрунт. Василий Андреевич поднял глаза и, всмотревшись в лицо унтера, спросил:
— Верно ли час назад мне молодой писарь сказал, что сегодня для вас радостный день?
— Так точно, ваше превосходительство!
— Тогда поздравляю от души. Есть ли у вас дети?
— Так точно, дочка растет, почти три года возраста.
— И для нее ваш новый чин может открыть лучшую дорогу в жизни… Желаю вам здравствовать с семейством! — И, приподняв шляпу, будто перед барином, Жуковский пошел своей дорогой.
«Есть ли кто на свете приветливей? — думал растроганный Иванов. — И ведь не знает еще, какая от нового чина польза делу важнейшему, коему пятнадцать лет труды отдаю. Шутка ли — за последнюю треть уже офицерское жалованье пойдет и в капитал рублей полтораста отнесу. Не говоря, что на собственное имя родичей приобресть смогу. Подумать только — офицером, дворянином стал!.. Вот она где, рубашка счастливая. Какую новость Анюте несу!..»
В ближайшие дни Иванова поздравляли в роте и во дворце. Хотя после покражи и назначения новых надзорных постов рознь между гренадерами и придворнослужителями еще усилилась, но Иванова поздравляли все лакеи и прочий дворцовый люд как человека всегда спокойного и обходительного. Кто посердечнее, кто посуше, покороче. Один Мурашкин, увидев подходившего унтера, отвернулся, будто обтирает пыль с картинной рамы. А радостному Иванову показалось, что для такого дня надо сделать шаг к примирению — сколько же зло на сердце держать из-за пустяковой размолвки?..
— Здравствуйте, господин Мурашкин! — окликнул он.
— Что вам угодно? — спросил камер-лакей поджатыми губами.
— Ничего не угодно, просто здороваюсь с вами.
— От вздорной бабы поздравлений не дождетесь! — Мурашкин весь перекосился от злости.
Иванову не хотелось заводить перебранку в такое счастливое для себя время, но нашелся, ответил, не повышая голоса:
— Таким именем не я, а сами господин гофмаршал тебя назвали. Однако нонче я убедился, сколь хорошо своих подчиненных знают.
Мурашкин что-то шипел ему вслед, но унтер, твердо решив не слушать, не отвечать, пошел своей дорогой.
Через несколько дней гоф-фурьер Баранов спросил Иванова, что у них вышло с Мурашкиным. Выслушал и покачал головой:
— Я так и думал, Александр Иванович. Душит его злоба, что в коллежские регистраторы не производят, хотя всех художников по именам выучил и Францу Ивановичу под ноги стелется. А вас, которого когда-то облаял, благородием титуловать приходится.
— Да провались он с титулованием своим! — отмахнулся Иванов. — Не обращусь я к нему больше вовеки.
А назавтра реставратор Митрохин, встретив, сказал унтеру:
— Слышал, Мурашкин вам нагрубил. Так плюньте: сей подлипало имена художников выдолбил, но черной душой искусство чувствовать не способен — великого Тициана от маляра не отличит…
12
За новое, в четыре раза большее жалованье и служба пошла куда хлопотней. Через двое суток на третьи приходилось суточное дежурство, не говоря о случаях, когда вся рота являлась строем на церемониях и парадах. Участки дежурств были различны ответственностью и расстоянием между постами, поэтому унтера непрерывно передвигались в расписании.
Самым беспокойным участком считался 1-й. Он охватывал Малую церковь, личные комнаты царя, царицы, их детей и классные, расположенные по сторонам Темного коридора. Тут на обоих постах в Ротонде и на площадке Салтыковской лестницы обходы невелики, но гренадеры должны быть готовы к появлению, вопросу или выполнению приказов членов царской семьи.
На этих постах нужно уметь все видеть и слышать или, наоборот, превращаться в неподвижную статую, слепую и глухую. Второе дежурство из трех постов охватывало парадные залы по обе стороны Иорданской лестницы — от Концертного до Аполлонова, да еще Статс-дамскую, Предцерковную и собор. Тут куда спокойней, конечно, если нет Больших выходов, приемов, балов. Третье дежурство еще тише — половины Марии Федоровны и прусского короля. Наконец, четвертое и пятое — в обоих этажах эрмитажных зданий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98