Разве ты в этом виновата? Разве я виноват в том, что мне вдруг повезло? Меня отправляют в Швейцарию, в знаменитый институт, я там буду практиковаться целый месяц! У них там великолепное оборудование, великолепные лаборатории! Если придусь ко двору — меня могут там оставить. Что это значит для нас с тобой? Чего ханжить? Сколько я получаю здесь? За самые сложные операции? Сама знаешь — ничтожно мало. Если бы не кое-какие подношения… Но это же унизительно, согласись? Сколько же можно? Есть же предел…
— Когда уезжаешь?
— Послезавтра. Улетаю. Билет в кармане.
— Везуха, — сказала я. — Везуха.
— Я и говорю… Перспективы! Если все сложится, как хотелось бы, со мной подпишут контракт хотя бы на три года. Куплю лично тебе виллу из каррарского мрамора, будешь к морю сходить прямо из спальни…
— То есть ты меня, все-таки, не бросишь, если даже вознесешься?
— Как можно! Если б ты была похожа хоть на кого бы… Я по натуре, все-таки воин. Мне доставляет удовольствие завоевывать, а не поднимать с земли брошенное кем-то. Тебя приходится брать с бою каждый день. Уточни: тебе точно виллу хочется из белого мрамора? Или из розового? Переиграю сейчас же! А сейчас что ты хочешь? Что? У меня стоит бутылка французского шампанского… Мчимся?
— Давай.
Вот ведь как… Вроде, я должна была думать только о гибели Павла, о своей вине в этой истории, но думалось и о всяком ином, даже ерундовом. Я отметила, как быстро несет нас старый «жигуль», и сказала:
— Быстро едем. Пробок нет.
Алексей покосился на меня:
— Твоя опухоль почти совсем спала. С твоей восприимчивостью, повторюсь, лучше не…
— Свидетелей нет! Понимаешь? Нигде никаких свидетелей! А ты в профиль ничего… можно в бронзе…
— Тебе нужна тишина, покой и любовь.
— Кто же откажется от любви, сам подумай…
В его однокомнатной, как всегда, было тихо, уютно и чисто. Со всей солдатской прямотой он сказал мне однажды:
— Не терплю грязи. С медсестрой, у которой замечу в волосах перхоть, работать не буду.
Я сбрасывала с себя одежки, туфли, он стоял и смотрел. Под душ мы встали рядом, тесно прижались и замерли… Мы уже не жили в розницу, а превратились в одно существо, забывшее обыденность, плывущее в сиреневом тумане нежности. Несмотря на всю свою разрекламированную страсть к чистоте, он не донес меня до постели — мы свалились на пол, на старый ковер и напрочь исчезли из эпохи первоначального накопления капитала, строительства светлого капиталистического будущего и всего прочего. Каюсь, я забыла и про смерть актрисы Мордвиновой, и про гибель Павла напрочь…
Потом, закуривая сигарету, Алексей прижмет мою растрепанную голову подбородком к своей груди и примется описывать с юмором, как прошла его вчерашняя показательная операция в присутствии провинциальных хирургов, как он поначалу разнервничался даже, но скоро взял себя в руки и вышел блеск, прямо-таки блеск, даже ножниц по обыкновению в зашитой ране не оставил…
И я опять обняла его изо всех сил. Но… опять раздумала откровенничать. Раздумала и все. Может быть, потому, что решила не портить ему поездку в вымечтанную Швейцарию трупами? Не рассеивать звездную пыль его отличного настроения своим решением влезть по уши в грязную историю, связанную с Домом ветеранов?
Но расстались мы славно, долго-долго держались за руки, устало, благодарно глядя друг другу в глаза…
Лишь когда осталась одна, меня охватило чувство стыда и паника: «В то время, как Маринка… я…»Кровь бросилась в лицо. В свою квартиру ворвалась вихрем.
— Маринка звонила?
Митька не слышал. У него в ушах, как обычно, музыка. Он разом слушает и спешит глотать с раскрытой книги необходимые знания.
— Митька, тебя спрашиваю, Маринка мне звонила? — ору, как резаная.
Обернулся:
— Нет, никто тебе не звонил.
Это было странно. Я набрала Маринкин номер. Трубку взяла её мать.
— Таня? Очень хорошо. Прошу тебя об одном — никаких больше разговоров о завещании… Я, кстати, хотела его порвать, но оно куда-то делось. Не надо нам никакой дачи. Я убеждена, если бы вы с Маринкой придали значение тому голосу…
— Какому, Наталья Николаевна?
— Тому самому… Маринка слышала отчетливо, мол, не лезь, не копай… что-то в этом роде! Вы же по легкомыслию не придали значения… И вот результат…
— Можно мне с Маринкой поговорить?
— Сейчас позову.
Тусклым, не своим голосом Маринка роняла:
— С меня хватит. Боюсь за Олежку. Никакая дача мне не нужна. Вчера кто-то позвонил, подышал в трубку… Боюсь, боюсь…
— Чем я могу помочь?
— Ничем. Приехали родители Павла из Рязани… Мать моя суетится… Учти, она во всем готова винить тебя, твой характер.
— Учту.
— Хоронить будем на Головинском, где отец… Да, вот что… нужен будет мужчина… гроб нести…
— Поняла. Митька. Во сколько ему быть? Ясно. Я ногу подвернула. Инна Кирилловна не увидит меня рядом. Она права, Маринка. Насчет легкомыслия…
— Что теперь говорить… Распоследние мы с тобой дуры! Убеждена, смерть Мордвиновой связана с убийством Павла. Черное это все дело, жутко черное… А мы как на сцену вышли играть… Смотри, не суйся больше в эту черную дыру! А то и для твоего трупа придется искать мужиков, гроб нести. Тебе это очень нужно?
— Прости меня…
— И я хороша… На дачу позарилась. Разгорелся аппетит… Тань, я вот думаю, думаю, кто мог знать, что эта проклятая ваза-конфетница дорогая-предорогая?
— Нотариус, помнишь, намекала… А понятые слышали… И Сливкину ты сама сказала, что пойдем, оценим…
— Но кто мог знать, что мы с Павлом понесем её на Арбат сразу, в четвертом часу вечера?
— Если следили…
— Вот и я думаю — следили. Им надо было не просто отнят вазу, но убить Павла. Согласна? Чтоб совсем запугать меня. Чтоб больше никаких претензий. Была у тебя такая мысль? А?
— Маринка! Маринка! Именно эта мысль!
Тут бы мне и притормозить. Но не смогла:
— Хотела бы я посмотреть на эту чудо-дачу! Небось, из каррарского мрамора! Под крышей из серебра!
— Ты вовсе очумела — «посмотреть»?! будь она проклята! Провались она пропадом! Поняла?!
Маринка бросила трубку… Я же посидела, посидела, размышляя, подтянула поближе к себе справочник и сыскала номер отделения милиции, «отвечающего» за Арбат, набрала номер дежурного, попросила дать телефон следователя, который ведет дело об убийстве во дворе антикварного магазина «Люпина».
— А вы кто такая?
— Я? Я его жена, Марина Васильевна…
— Записывайте номер… Фамилия Рогов.
Разговор с Роговым получился какой-то вялотекущий. Молодой приятный голос на все мои вопросы отвечал тотчас, но безо всякого живого выражения и все как бы через «не могу». Так что узнала я в конечном счете то, что мне было и без того известно: «Ни о чем конкретном ещё говорить не приходится»… «пока взяты первые показания…», «есть основания для версии, что муж ваш сам вышел во двор, возможно, его позвали, возможно, ему не понравилась цена, предложенная оценщиком, и кто-то предложил ему большую, для чего следовало выйти во двор… возможно, он сам вышел покурить, подумать, прикинуть…»
— Свидетелей убийства нет?
— Пока нет… Будем надеяться, что что-то прояснится… Например, где-то всплывет ваза…
— Будем! — подбодрила я его. — Но у вас, наверняка, и «готовых» убийц хватает, со свидетелями… Не надо искать, напрягаться…
Он не оценил моей иронии, отозвался с готовностью и даже благодарностью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
— Когда уезжаешь?
— Послезавтра. Улетаю. Билет в кармане.
— Везуха, — сказала я. — Везуха.
— Я и говорю… Перспективы! Если все сложится, как хотелось бы, со мной подпишут контракт хотя бы на три года. Куплю лично тебе виллу из каррарского мрамора, будешь к морю сходить прямо из спальни…
— То есть ты меня, все-таки, не бросишь, если даже вознесешься?
— Как можно! Если б ты была похожа хоть на кого бы… Я по натуре, все-таки воин. Мне доставляет удовольствие завоевывать, а не поднимать с земли брошенное кем-то. Тебя приходится брать с бою каждый день. Уточни: тебе точно виллу хочется из белого мрамора? Или из розового? Переиграю сейчас же! А сейчас что ты хочешь? Что? У меня стоит бутылка французского шампанского… Мчимся?
— Давай.
Вот ведь как… Вроде, я должна была думать только о гибели Павла, о своей вине в этой истории, но думалось и о всяком ином, даже ерундовом. Я отметила, как быстро несет нас старый «жигуль», и сказала:
— Быстро едем. Пробок нет.
Алексей покосился на меня:
— Твоя опухоль почти совсем спала. С твоей восприимчивостью, повторюсь, лучше не…
— Свидетелей нет! Понимаешь? Нигде никаких свидетелей! А ты в профиль ничего… можно в бронзе…
— Тебе нужна тишина, покой и любовь.
— Кто же откажется от любви, сам подумай…
В его однокомнатной, как всегда, было тихо, уютно и чисто. Со всей солдатской прямотой он сказал мне однажды:
— Не терплю грязи. С медсестрой, у которой замечу в волосах перхоть, работать не буду.
Я сбрасывала с себя одежки, туфли, он стоял и смотрел. Под душ мы встали рядом, тесно прижались и замерли… Мы уже не жили в розницу, а превратились в одно существо, забывшее обыденность, плывущее в сиреневом тумане нежности. Несмотря на всю свою разрекламированную страсть к чистоте, он не донес меня до постели — мы свалились на пол, на старый ковер и напрочь исчезли из эпохи первоначального накопления капитала, строительства светлого капиталистического будущего и всего прочего. Каюсь, я забыла и про смерть актрисы Мордвиновой, и про гибель Павла напрочь…
Потом, закуривая сигарету, Алексей прижмет мою растрепанную голову подбородком к своей груди и примется описывать с юмором, как прошла его вчерашняя показательная операция в присутствии провинциальных хирургов, как он поначалу разнервничался даже, но скоро взял себя в руки и вышел блеск, прямо-таки блеск, даже ножниц по обыкновению в зашитой ране не оставил…
И я опять обняла его изо всех сил. Но… опять раздумала откровенничать. Раздумала и все. Может быть, потому, что решила не портить ему поездку в вымечтанную Швейцарию трупами? Не рассеивать звездную пыль его отличного настроения своим решением влезть по уши в грязную историю, связанную с Домом ветеранов?
Но расстались мы славно, долго-долго держались за руки, устало, благодарно глядя друг другу в глаза…
Лишь когда осталась одна, меня охватило чувство стыда и паника: «В то время, как Маринка… я…»Кровь бросилась в лицо. В свою квартиру ворвалась вихрем.
— Маринка звонила?
Митька не слышал. У него в ушах, как обычно, музыка. Он разом слушает и спешит глотать с раскрытой книги необходимые знания.
— Митька, тебя спрашиваю, Маринка мне звонила? — ору, как резаная.
Обернулся:
— Нет, никто тебе не звонил.
Это было странно. Я набрала Маринкин номер. Трубку взяла её мать.
— Таня? Очень хорошо. Прошу тебя об одном — никаких больше разговоров о завещании… Я, кстати, хотела его порвать, но оно куда-то делось. Не надо нам никакой дачи. Я убеждена, если бы вы с Маринкой придали значение тому голосу…
— Какому, Наталья Николаевна?
— Тому самому… Маринка слышала отчетливо, мол, не лезь, не копай… что-то в этом роде! Вы же по легкомыслию не придали значения… И вот результат…
— Можно мне с Маринкой поговорить?
— Сейчас позову.
Тусклым, не своим голосом Маринка роняла:
— С меня хватит. Боюсь за Олежку. Никакая дача мне не нужна. Вчера кто-то позвонил, подышал в трубку… Боюсь, боюсь…
— Чем я могу помочь?
— Ничем. Приехали родители Павла из Рязани… Мать моя суетится… Учти, она во всем готова винить тебя, твой характер.
— Учту.
— Хоронить будем на Головинском, где отец… Да, вот что… нужен будет мужчина… гроб нести…
— Поняла. Митька. Во сколько ему быть? Ясно. Я ногу подвернула. Инна Кирилловна не увидит меня рядом. Она права, Маринка. Насчет легкомыслия…
— Что теперь говорить… Распоследние мы с тобой дуры! Убеждена, смерть Мордвиновой связана с убийством Павла. Черное это все дело, жутко черное… А мы как на сцену вышли играть… Смотри, не суйся больше в эту черную дыру! А то и для твоего трупа придется искать мужиков, гроб нести. Тебе это очень нужно?
— Прости меня…
— И я хороша… На дачу позарилась. Разгорелся аппетит… Тань, я вот думаю, думаю, кто мог знать, что эта проклятая ваза-конфетница дорогая-предорогая?
— Нотариус, помнишь, намекала… А понятые слышали… И Сливкину ты сама сказала, что пойдем, оценим…
— Но кто мог знать, что мы с Павлом понесем её на Арбат сразу, в четвертом часу вечера?
— Если следили…
— Вот и я думаю — следили. Им надо было не просто отнят вазу, но убить Павла. Согласна? Чтоб совсем запугать меня. Чтоб больше никаких претензий. Была у тебя такая мысль? А?
— Маринка! Маринка! Именно эта мысль!
Тут бы мне и притормозить. Но не смогла:
— Хотела бы я посмотреть на эту чудо-дачу! Небось, из каррарского мрамора! Под крышей из серебра!
— Ты вовсе очумела — «посмотреть»?! будь она проклята! Провались она пропадом! Поняла?!
Маринка бросила трубку… Я же посидела, посидела, размышляя, подтянула поближе к себе справочник и сыскала номер отделения милиции, «отвечающего» за Арбат, набрала номер дежурного, попросила дать телефон следователя, который ведет дело об убийстве во дворе антикварного магазина «Люпина».
— А вы кто такая?
— Я? Я его жена, Марина Васильевна…
— Записывайте номер… Фамилия Рогов.
Разговор с Роговым получился какой-то вялотекущий. Молодой приятный голос на все мои вопросы отвечал тотчас, но безо всякого живого выражения и все как бы через «не могу». Так что узнала я в конечном счете то, что мне было и без того известно: «Ни о чем конкретном ещё говорить не приходится»… «пока взяты первые показания…», «есть основания для версии, что муж ваш сам вышел во двор, возможно, его позвали, возможно, ему не понравилась цена, предложенная оценщиком, и кто-то предложил ему большую, для чего следовало выйти во двор… возможно, он сам вышел покурить, подумать, прикинуть…»
— Свидетелей убийства нет?
— Пока нет… Будем надеяться, что что-то прояснится… Например, где-то всплывет ваза…
— Будем! — подбодрила я его. — Но у вас, наверняка, и «готовых» убийц хватает, со свидетелями… Не надо искать, напрягаться…
Он не оценил моей иронии, отозвался с готовностью и даже благодарностью:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84