В своем анализе отношений культуры и экономики Белл исходит из того, что каждое общество обладает определенным этосом, означающим совокупность ценностей, образующих символ веры, трансцендентальную этику или нравственный фундамент общества. Протестантская этика, включающая в себя трудолюбие, бережливость, аскетизм, стремление к успеху, составляла этос буржуазного общества XIX в., или, согласно М. Веберу, «дух капитализма». Однако в XX в. пуританская мораль подвергается дискредитации и уступает место другим ценностям. Основную вину за разрушение протестантской этики Белл возлагает на художественный модернизм и массовое потребление, под влиянием которых утверждается новая, гедонистская по сути, культура.
Наиболее мощным инструментом разрушения протестантской морали стало создание системы кредита, открывшей эпоху потребления товаров в рассрочку. К концу 1960-х гг. новая гедонистская культура принимает форму постмодернизма, который в глазах Белла предстает как логическое завершение модернизма, авангарда, контркультуры и других разновидностей «культуры враждебности». Он называет культуру постмодернизма антиномичной, альтернативной, не соответствующей постиндустриальному обществу.
Д. Белл считает, что настоящим этосом постиндустриального общества является «этос науки». Однако последний представляет собой этику лишь небольшой части общества – тех, кто посвятил себя служению науке. К тому же и этос науки, подобно протестантской этике, может перестать быть символом веры. Поскольку преобладающая культура – постмодернизм не является адекватной для постиндустриального общества, постольку оно оказывается лишенным настоящего нравственного фундамента. Белл делает вывод: отсутствие прочно укорененной системы моральных устоев является культурным противоречием этого общества, самым сильным бросаемым ему вызовом. Он даже допускает, что развитие данного противоречия может поставить под вопрос существование постиндустриализма.
Нарисованная Беллом картина отношений экономики и культуры в современном обществе во многом отражает реальное положение вещей. В то же время не все ее положения являются бесспорными. Белл не проводит должного различения между культурами модернизма и постмодернизма. Он весьма критически смотрит на искусство модернизма и авангарда, видя в них одну из причин возникновения культурного противоречия, и вместе с тем положительно и высоко оценивает массовую культуру. В действительности именно массовая культура вместе с массовым потреблением в гораздо большей степени, чем модернизм и авангард, несут ответственность за нарастание таких явлений, как гедонизм, крайний индивидуализм, нарциссизм, расслабленность, безответственность, вседозволенность и т. д. Кроме того, он упускает из виду «производительные» функции постмодернистского гедонизма и лежащего в его основе потребления, поскольку никакой подъем экономики, никакой рост производства невозможны без резкого увеличения потребления. Поэтому гедонизм вовсе не противоречит капитализму, а является одним из условий его существования.
При рассмотрении проблемы отношений между экономикой и культурой М. Кастельс размышляет отчасти в том же духе, что и Д. Белл. По аналогии с веберовским «духом капитализма» Кастельс стремится определить то, что он называет «духом информационизма». В результате сложного и противоречивого анализа он приходит к заключению, что корпоративный характер накопления, обновленная притягательность потребительского общества являются движущими культурными формами в организациях информационизма. Он признает, что так определяемый «дух информационизма» не вполне соответствует культуре, понимаемой как система ценностей, и поэтому не раскрывает в должной мере этический фундамент сетевой экономики. Тем не менее он считает, что в разнообразных механизмах обновленного капитализма имеется некий общий культурный код, составленный из многих культур, многих ценностей и многих проектов. Все это и есть культура, но эта культура «скорее лоскутное одеяло, сшитое из опыта и интересов, чем хартия прав и обязанностей».
Носителем «духа информационизма» выступает господствующая элита, существующая в пространстве глобальных потоков капитала, власти и информации. Соответственно и сама элита является глобальной, информационной и наднациональной. Символы и особенности такой культуры связаны не с каким-либо конкретным обществом, но с принадлежностью к управленческим кругам информационной экономики, игнорирующим глобальное культурное разнообразие. Кастельс относится к этой культуре весьма критически.
Наряду с субкультурой господствующей элиты Кастельс выделяет господствующую культуру всего постиндустриального и информационного общества, каковой является культура современных СМИ, массовая аудиовизуальная культура. Речь при этом идет фактически о культуре постмодернизма, но Кастельс предпочитает реже употреблять данный термин, усматривая в нем негативные ассоциации и сомнительные смыслы. Он утверждает, что под мощным воздействием новой коммуникационной системы, политики правительств и стратегии бизнеса «рождается новая культура: культура реальной виртуальности».
Возникновение данной культуры было обусловлено созданием все более сложных телекоммуникационных и информационных технологий. В 1960–1970-е гг. телевидение породило «галактику коммуникаций», под влиянием которой другие СМИ – газеты, журналы и книги – либо ушли в тень, либо были реорганизованы в систему, «сердце которой состояло из электронно-лучевых трубок, а лицо представляло собой телевизионный экран». В 1980–1990-е гг. компьютер, Интернет и мультимедиа завершили формирование глобальных СМИ, определяющих характер не только культуры, но и самой реальности, превращающих виртуальность в нашу реальность.
Реальная виртуальность, по выражению Кастельса, есть «система, в которой реальность (т. е. материальное / символическое существование людей) полностью схвачена, полностью погружена в виртуальные образы, в выдуманный мир, где внешние отображения находятся не просто на экране, через который передается опыт, но сами становятся опытом». Культура реальной виртуальности, как и сама реальная виртуальность, рождается и существует благодаря новым СМИ, поэтому они неотделимы друг от друга и взаимообусловлены. Кастельс относится к этой культуре довольно критически, хотя и в меньшей степени, чем к культуре глобальной элиты.
М. Кастельс выделяет еще одну субкультуру, которой он придает большое значение и которую он связывает с «самобытностью (идентичностью) сопротивления» или с «сопротивляющейся идентичностью». Эта культура опирается на ценности того или иного сообщества, на традиционные ценности религии, нации и семьи, а также на идеалы и ценности новых социальных движений – экологического и женского движения, движения за сексуальное освобождение и т. д. «Сопротивляющаяся идентичность» находится на стадии становления, входящие в нее движения и сообщества действуют разрозненно, ограничиваются в основном обороной и редко переходят в наступление. Однако именно из них, как полагает Кастельс, может возникнуть новое гражданское общество.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219 220 221 222 223 224 225 226 227 228 229 230 231 232 233 234 235 236 237 238 239 240 241 242 243 244 245 246 247 248 249 250 251 252 253 254 255 256 257 258 259 260 261 262 263 264 265 266 267 268 269 270 271 272 273 274 275 276