5814УК).
Гр-ка Немировская, Галина Ивановна, 32 лет, грам., по социальному происхождению дворянка, дочь кадрового офицера, не судившаяся, замужняя, в последнее время работавшая личным секретарем начальника строительства, – в пособничестве своему мужу, гр-ну Немировскому А. Г., в совершённом им преступлении, путём предоставления средств устранения препятствий и сокрытии следов преступления (ст. 17, 5814УК), а также в недонесении о достоверно известном контрреволюционном преступлении (ст. 5812УК)…»
Дальше шёл перечень незнакомых Синицыной фамилий и, наконец, последний абзац:
Кригер , Андрей Юрьевич, 42 лет, член ВКП(б) с 1918 г., по социальному происхождению сын ремесленника, в настоящее время исполняющий обязанности народного следователя и районного прокурора, – поддерживавший связь с подследственной Немировской и не только не способствовавший раскрытию дела Немировских, но даже после раскрытия преступления пытавшийся использовать своё служебное положение для смягчения судебно-исправительной меры социальной защиты по отношению к своей б. любовнице, – во избежание ненужного разбирательства его дела лицами, менее его в этом вопросе компетентными, признаёт себя виновным в измене партии и неспособным впредь исполнять свои обязанности народного следователя и районного прокурора.
Не желая дискредитировать в глазах местного населения судебную власть, подследственный Кригер считает целесообразным не предавать себя гласному суду, а как члена ВКП(б) в порядке исключения приговорить без суда к высшей мере социальной защиты – расстрелу из мелкокалиберного нагана.
И внизу мелким почерком:
Приговор приведён в исполнение 17 мая 193… г. в 18 часов 40 минут. А. Кригер.
…Часы на столе астматически захрипели и прокашляли четыре раза. Синицын встал, накинул халат и вышел во двор. Он подумал, что в парткоме сейчас никого ещё нет и можно будет спокойно поработать лишний час. Он принял душ и, вернувшись в комнату, стал тихонько одеваться.
– Уже уходишь?
Он обернулся. Валентина смотрела на него, облокотившись на подушку.
– Ты же вчера очень поздно вернулся домой!
– Ничего. Сон не необходимость, а привычка… А ты почему не спишь?
– Не спится.
– Нервы подгуляли? Наверное, вчерашняя история с Кригером?
– Может быть…
– Какой скот! Люди надрываются, чтобы наладить работу, оздоровить атмосферу, а такие бросают всё, дезертируют и ещё подрывают авторитет судебных органов. Иди отдавай тут под суд какого-нибудь сбежавшего бухгалтера, когда тот, кто должен его судить, по сути дела делает то же самое. Хорошо, что ты не подняла тарарам, а первому позвонила мне. Сделаешь ещё лучше, если не будешь об этом много говорить. Надо постараться не давать пищи обывательским толкам.
– А по-моему, Кригер молодец! Сделал всё, что ему диктовала партийная совесть, и сказал: больше не играю. Партийный суд не мог наказать его более строго. Чего же вы хотите? Классовая справедливость восторжествовала лишний раз: малодушный наказан, а что наказали его не вы, а он сам, – какая разница?
– Ты это серьёзно?
– Совершенно. По-моему, не каждый на месте Кригера сумел бы найти такой простой и честный выход. Твоё возмущение совершенно не обосновано. Поступок Кригера не компрометирует ни партии, ни судебных органов, – наоборот, он в высшей степени назидателен. Уйти из жизни по-английски, не предъявляя никаких счетов, не выволакивая никаких обид, заранее осуждая свою неправоту, говоря другим: продолжайте без меня, я ухожу, но я неправ, – вряд ли многие из сломавшихся партийцев способны сделать это так благородно, так по-коммунистически.
– Ты считаешь всё это кривляние с приговором, это никому не нужное актёрство, всю эту обывательскую романтику самоубийства – благородными и коммунистическими? Я не узнаю тебя, Валя! Ты никогда не говорила, не могла говорить таким языком.
– А разве мы когда-нибудь вообще говорим? Боюсь, однажды ты с большим удивлением обнаружишь, что живешь не с тем, с кем полагаешь, и придёшь к заключению, что тебе подменили жену. Или ты полагаешь, что за эти тринадцать лет, со дня нашей встречи на фронте, я не изменилась? Жена – это как граммофонная пластинка: выслушал раз, запомнил мелодию и ладно? Ты создал себе раз и навсегда какой-то неменяющийся образ твоей Вали и, по сути дела, живёшь с ним, а не со мной. Если ты однажды протрёшь глаза и убедишься в подмене портрета, то будешь уверен, что перемена произошла в одну ночь.
– Я понимаю, у каждого в жизни могут быть ошибки, минутные слабости, необдуманные поступки – назови их как хочешь. Но если люди живут друг с другом так долго, как мы, и их связывает нечто большее, чем постель, – вещи эти перестают быть неразрешимыми проблемами. Нет таких ошибок, которых нельзя было бы простить человеку, которому доверяешь.
– Ты можешь раздавить человека своим благородством. О да, ты простишь! Ты знаешь, что продолжать тебя обманывать с камнем твоего прощения на шее – стало бы невыносимо и нелепо. Ты говоришь: «Если людей связывает нечто большее, чем постель». А ты уверен, что нас с тобой связывает это большее? Что именно?
– Я думаю – то, что связывало нас всегда: работа, борьба, общее дело…
– А если эта работа и это общее дело, – слишком общее, на которое ушла вся моя молодость, – перестали мне давать тот минимальный процент удовлетворения, на который ещё можно жить?
– Мне кажется, ты больна, Валя. У Кригера была какая-то своеобразная теория о воздействии тропического солнца на гнильные бациллы европейцев, – рассказал мне об этом вчера Морозов. С тобой, должно быть, произошло что-то похожее. Я знаю, я очень перед тобой виноват. Я таскаю тебя по всяким пустырям, не подумав о том, что человек, который не живёт здесь интересами своей работы, должен чувствовать себя в этих краях невероятно одиноким. Но ничего, Валя, помнишь, как ты болела тифом? Все думали, что уже конец, а потом прошёл кризис, и Валя стала понемногу поправляться. Ты увидишь, я тебе помогу. Здесь, конечно, мне трудно урвать много времени, но закончим строительство – поедем в Москву, на учёбу, увидишь много новых людей, центр… культурная жизнь, театры, лекции… Будем вместе учиться, читать. Подумай, ведь есть столько интересных вещей, о которых ни ты, ни я даже не знаем. Ты поймёшь там, в какое изумительное время мы живём, и всё станет опять просто и ясно…
– Ты большой ребёнок, Володя, – она мягко погладила его по голове. – Извини меня, дуру, что занимаю тебя пустяками. У тебя и без того достаточно дел. Ну иди, ты собирался сегодня поработать.
– Мне казалось, ты хотела мне что-то сказать?
– Нет, я пошутила, – буду спать.
Он вертелся по комнате, не находя слов. Она уткнулась в подушку и притворилась засыпающей. Он посуетился ещё на цыпочках, чувствуя, что будет нехорошо, если сейчас уйдёт, окликнул её вполголоса. Она не ответила. Он прислушался к её ровному дыханию, – спит, потом взял портфель, тюбетейку и тихо вышел.
Прохлада летнего утра показалась горькой на вкус. Он шёл и мысленно перебирал самые неотложные дела, которые надо было разрешить сейчас же: дело с экскаваторами, история с Кригером, покушение на американцев, прорыв в котловане, разлад в механизации, разлад в автопарке, перестройка партийного аппарата на базе отдельных участков, организация работы партийных ячеек на втором и третьем участках, перестройка газеты, чтобы выходила хоть дважды в пятидневку, – длинная вереница задач, одна неотложнее другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158
Гр-ка Немировская, Галина Ивановна, 32 лет, грам., по социальному происхождению дворянка, дочь кадрового офицера, не судившаяся, замужняя, в последнее время работавшая личным секретарем начальника строительства, – в пособничестве своему мужу, гр-ну Немировскому А. Г., в совершённом им преступлении, путём предоставления средств устранения препятствий и сокрытии следов преступления (ст. 17, 5814УК), а также в недонесении о достоверно известном контрреволюционном преступлении (ст. 5812УК)…»
Дальше шёл перечень незнакомых Синицыной фамилий и, наконец, последний абзац:
Кригер , Андрей Юрьевич, 42 лет, член ВКП(б) с 1918 г., по социальному происхождению сын ремесленника, в настоящее время исполняющий обязанности народного следователя и районного прокурора, – поддерживавший связь с подследственной Немировской и не только не способствовавший раскрытию дела Немировских, но даже после раскрытия преступления пытавшийся использовать своё служебное положение для смягчения судебно-исправительной меры социальной защиты по отношению к своей б. любовнице, – во избежание ненужного разбирательства его дела лицами, менее его в этом вопросе компетентными, признаёт себя виновным в измене партии и неспособным впредь исполнять свои обязанности народного следователя и районного прокурора.
Не желая дискредитировать в глазах местного населения судебную власть, подследственный Кригер считает целесообразным не предавать себя гласному суду, а как члена ВКП(б) в порядке исключения приговорить без суда к высшей мере социальной защиты – расстрелу из мелкокалиберного нагана.
И внизу мелким почерком:
Приговор приведён в исполнение 17 мая 193… г. в 18 часов 40 минут. А. Кригер.
…Часы на столе астматически захрипели и прокашляли четыре раза. Синицын встал, накинул халат и вышел во двор. Он подумал, что в парткоме сейчас никого ещё нет и можно будет спокойно поработать лишний час. Он принял душ и, вернувшись в комнату, стал тихонько одеваться.
– Уже уходишь?
Он обернулся. Валентина смотрела на него, облокотившись на подушку.
– Ты же вчера очень поздно вернулся домой!
– Ничего. Сон не необходимость, а привычка… А ты почему не спишь?
– Не спится.
– Нервы подгуляли? Наверное, вчерашняя история с Кригером?
– Может быть…
– Какой скот! Люди надрываются, чтобы наладить работу, оздоровить атмосферу, а такие бросают всё, дезертируют и ещё подрывают авторитет судебных органов. Иди отдавай тут под суд какого-нибудь сбежавшего бухгалтера, когда тот, кто должен его судить, по сути дела делает то же самое. Хорошо, что ты не подняла тарарам, а первому позвонила мне. Сделаешь ещё лучше, если не будешь об этом много говорить. Надо постараться не давать пищи обывательским толкам.
– А по-моему, Кригер молодец! Сделал всё, что ему диктовала партийная совесть, и сказал: больше не играю. Партийный суд не мог наказать его более строго. Чего же вы хотите? Классовая справедливость восторжествовала лишний раз: малодушный наказан, а что наказали его не вы, а он сам, – какая разница?
– Ты это серьёзно?
– Совершенно. По-моему, не каждый на месте Кригера сумел бы найти такой простой и честный выход. Твоё возмущение совершенно не обосновано. Поступок Кригера не компрометирует ни партии, ни судебных органов, – наоборот, он в высшей степени назидателен. Уйти из жизни по-английски, не предъявляя никаких счетов, не выволакивая никаких обид, заранее осуждая свою неправоту, говоря другим: продолжайте без меня, я ухожу, но я неправ, – вряд ли многие из сломавшихся партийцев способны сделать это так благородно, так по-коммунистически.
– Ты считаешь всё это кривляние с приговором, это никому не нужное актёрство, всю эту обывательскую романтику самоубийства – благородными и коммунистическими? Я не узнаю тебя, Валя! Ты никогда не говорила, не могла говорить таким языком.
– А разве мы когда-нибудь вообще говорим? Боюсь, однажды ты с большим удивлением обнаружишь, что живешь не с тем, с кем полагаешь, и придёшь к заключению, что тебе подменили жену. Или ты полагаешь, что за эти тринадцать лет, со дня нашей встречи на фронте, я не изменилась? Жена – это как граммофонная пластинка: выслушал раз, запомнил мелодию и ладно? Ты создал себе раз и навсегда какой-то неменяющийся образ твоей Вали и, по сути дела, живёшь с ним, а не со мной. Если ты однажды протрёшь глаза и убедишься в подмене портрета, то будешь уверен, что перемена произошла в одну ночь.
– Я понимаю, у каждого в жизни могут быть ошибки, минутные слабости, необдуманные поступки – назови их как хочешь. Но если люди живут друг с другом так долго, как мы, и их связывает нечто большее, чем постель, – вещи эти перестают быть неразрешимыми проблемами. Нет таких ошибок, которых нельзя было бы простить человеку, которому доверяешь.
– Ты можешь раздавить человека своим благородством. О да, ты простишь! Ты знаешь, что продолжать тебя обманывать с камнем твоего прощения на шее – стало бы невыносимо и нелепо. Ты говоришь: «Если людей связывает нечто большее, чем постель». А ты уверен, что нас с тобой связывает это большее? Что именно?
– Я думаю – то, что связывало нас всегда: работа, борьба, общее дело…
– А если эта работа и это общее дело, – слишком общее, на которое ушла вся моя молодость, – перестали мне давать тот минимальный процент удовлетворения, на который ещё можно жить?
– Мне кажется, ты больна, Валя. У Кригера была какая-то своеобразная теория о воздействии тропического солнца на гнильные бациллы европейцев, – рассказал мне об этом вчера Морозов. С тобой, должно быть, произошло что-то похожее. Я знаю, я очень перед тобой виноват. Я таскаю тебя по всяким пустырям, не подумав о том, что человек, который не живёт здесь интересами своей работы, должен чувствовать себя в этих краях невероятно одиноким. Но ничего, Валя, помнишь, как ты болела тифом? Все думали, что уже конец, а потом прошёл кризис, и Валя стала понемногу поправляться. Ты увидишь, я тебе помогу. Здесь, конечно, мне трудно урвать много времени, но закончим строительство – поедем в Москву, на учёбу, увидишь много новых людей, центр… культурная жизнь, театры, лекции… Будем вместе учиться, читать. Подумай, ведь есть столько интересных вещей, о которых ни ты, ни я даже не знаем. Ты поймёшь там, в какое изумительное время мы живём, и всё станет опять просто и ясно…
– Ты большой ребёнок, Володя, – она мягко погладила его по голове. – Извини меня, дуру, что занимаю тебя пустяками. У тебя и без того достаточно дел. Ну иди, ты собирался сегодня поработать.
– Мне казалось, ты хотела мне что-то сказать?
– Нет, я пошутила, – буду спать.
Он вертелся по комнате, не находя слов. Она уткнулась в подушку и притворилась засыпающей. Он посуетился ещё на цыпочках, чувствуя, что будет нехорошо, если сейчас уйдёт, окликнул её вполголоса. Она не ответила. Он прислушался к её ровному дыханию, – спит, потом взял портфель, тюбетейку и тихо вышел.
Прохлада летнего утра показалась горькой на вкус. Он шёл и мысленно перебирал самые неотложные дела, которые надо было разрешить сейчас же: дело с экскаваторами, история с Кригером, покушение на американцев, прорыв в котловане, разлад в механизации, разлад в автопарке, перестройка партийного аппарата на базе отдельных участков, организация работы партийных ячеек на втором и третьем участках, перестройка газеты, чтобы выходила хоть дважды в пятидневку, – длинная вереница задач, одна неотложнее другой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158