Мы командировали своих комиссаров, отрядив соответствующее количество воинской силы с броневыми автомобилями, и окружили Александровский дворец плотным кольцом. Затем мы вступили в переговоры с Временным правительством, которое санкционировало все наши мероприятия. В настоящее время бывший царь находится не только под надзором Временного правительства, но и нашим надзором...»
Кто возьмет на себя смелость глубоко и верно понять состояние представителей царствующей династии, которые так легко и быстро расстались с троном Российской империи? Предугадывали ли они свою дальнейшую судьбу? Во имя каких высоких идеалов шли на эту Голгофу? Во имя России?.. Родины?.. Народа?.. Ведь корысти-то не было?! Что их спасало в эти горькие и страшные дни?.. Любовь? Молитва? Бог?.. Предначертание и покорность судьбе?..
Филипп Козьмич Миронов расставался с писателем Федором Крюковым, исполненный тяжелыми, безрадостными думами. Ничего-то он в столице для себя не прояснил, наверное, зря и заезжал. Надо торопиться в родную стихию, на фронт, там яснее все станет.
13
«Я решил вернуться, – вспоминает Миронов, – в свой родной 32-й полк, где еще числился старшим помощником командира полка по строевой части. Полк находился в городе Рени. Командиром полка состоял полковник Ружейников, бывший окружной атаман Усть-Медведицкого округа. С ним у меня были столкновения на почве революционных выступлений девятьсот пятого-шестого годов. Полковник был ярым монархистом, совершенно неспособным к боевой деятельности. Он тем не менее всецело отвечал взглядам самодержавного правительства.
Явившись в полк, я сейчас же коснулся политической стороны дела, ибо видел, что с выходом ПРИКАЗА № 1 армии не будет, и напрасно думать о войне «до победного конца». Это было бы безумием. Необходимо было сосредоточить все внимание на том, чтобы казачество не было вовлечено войсковым начальством на борьбу с революцией.
Чувствовалось, что большинству офицеров совершившийся переворот не по душе.
Первая беседа с офицерами и представителями казаков, по шести человек от сотни, произошла на открытом воздухе в городе Рени. Я разъяснил казакам на этот раз различные виды государственного устройства в разных странах, с их достоинствами и недостатками. Идеалом служила демократическая Швейцарская республика, с ее государственным строем, ее меморандумом и народной инициативой.
После трехчасовой беседы было приступлено к голосованию записками по вопросу: «Какое государственное устройство желательно для России».
Нужно сказать, что казаки знали к этому времени об отречении царя, передаче престола Михаилу и о его отречении и о существовании Временного правительства, на верность которому была принесена присяга.
Из пятидесяти пяти – шестидесяти записок получился единогласно ответ: «Демократическая республика».
Из шестнадцати офицерских записок более половины ответило: «Конституционная монархия».
Итак, было очевидно, что политические дороги офицеров и рядовых казаков начали двоиться, что и было тогда подчеркнуто.
Став членом Революционного комитета города Рени, я принимал живейшее участие в заседаниях комитета и митингах.
В один из последних мартовских дней я предложил полковнику Ружейникову как черносотенцу оставить полк. Ружейников запротестовал. Тогда ему было сказано, что если он не оставит полк добровольно, то это будет сделано через Военно-революционный комитет.
Через два дня Ружейников был вызван в штаб дивизии на освидетельствование, а я на объяснение своего поступка по отношению к командиру полка. Результатом этого Ружейников все-таки должен был уехать из полка, а я, в свою очередь, принужден был получить тоже медицинское свидетельство и отпуск по болезни.
Наш 32-й Донской полк был снят из города Рени и переведен в соседнюю деревню, невдалеке от штаба дивизии. Шел полк с боевыми мерами охранения, так как в полку распространился слух о моем аресте и о решении полками дивизии принудить 32-й Донской полк выдать всех революционных офицеров и казаков.
Подъезжая к штабу дивизии, казаки полка выбросили заготовленные красные флаги и потребовали, чтобы музыка играла «Варшавянку».
Было страшно обидно, что до первых чисел апреля девятьсот семнадцатого года в казачьем полку боялись выбрасывать красные флаги.
Дня через два был полковой митинг на злободневные вопросы текущего момента.
Прощаясь с полком, я попросил казаков и офицеров найти общую платформу для деятельности.
Что-то там, на родном Дону, делается теперь? Никакого, конечно, не было сомнения, что помещики и капиталисты постараются повторить опыт девятьсот пятого-шестого годов, тем же путем и теми же средствами. Нужно во что бы то ни стало удержать донское казачество от этого рокового для него шага. Как-то старики на Дону реагируют теперь на происходящие события?.. Как они-то поймут и воспримут исторически назревшую необходимость свержения царя, который до последней минуты в их глазах был «божьем помазанником»? Один за другим в моем мозгу толпились вопросы времени, и ясным был ответ: не избыть беды родному Дону. Используют генералы невежество казачьего жизненного уклада и вольности казачьей и даже великое историческое прошлое вольных и передовых атаманов Дона – Булавина, Разина и других...»
Значит, снова на родимый Дон!.. Теперь можно и не особенно торопиться, решил Миронов и направил свои стопы в центр Войска Донского – в Новочеркасск. А оттуда – в родную Усть-Медведицкую...
14
Наивный он, что ли, этот железный командир Миронов?! Но ведь в то время думал именно так, к чему ж теперь, чего он в жизни от роду не делал, лукавить? Тем более – перед смертным часом. В то смутное время, одновременно несущее и что-то неизвестное, и интуитивно ощущаемую тревожную радость и гордость, он был непосредственным участником событий и вершителем судеб человеческих. И конечно же, Миронов не думал, не знал и не гадал, что эта же самая революция петлей вокруг его жилистой шеи завяжет тугой и смертельный узел. Не она, конечно, неодушевленная, расплывчатая, а люди, порожденные ею. Но это почти одно и то же...
Если бы он мог хоть что-нибудь предвидеть или хоть как-то представить свой конец, хоть как-нибудь попридержать трагическую развязку... Может быть, таков удел сильных, добрых и правдивых людей – верить искренне в общечеловеческие идеалы, за что и быть наказанными? Но ведь мужество, храбрость, преданность Родине – благословенны в веках. И разве наивно верить в то, что революция несет народу свободу? И счастье. Ну а этот самый простой народ просил Миронова, чтоб он ему счастье завоевывал? Сколько раз этот больной вопрос становился перед ним во всей, обнаженно-трагической простоте и величии? Просил – не просил?.. Ну а все-таки конкретно, кто обращался к нему с подобной просьбой?.. Такого он не может припомнить вдруг. А может быть, и не было конкретного народа? Но он же сам видел, что народ страдает. Ах, страдает!.. И он, благодетель, решил осчастливить его? Благородно, ничего не скажешь... Но все-таки, не мешало бы у этого конкретного несчастливца спросить, согласен ли он, чтобы такой дорогой ценой Миронов добывал ему счастье и блаженство в преходящем мире. Но разве он не знает, что все великие, благородные, так же как и низменно-авантюрные, деяния всегда и всюду прикрывались именем народа и только «во имя» его совершались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126
Кто возьмет на себя смелость глубоко и верно понять состояние представителей царствующей династии, которые так легко и быстро расстались с троном Российской империи? Предугадывали ли они свою дальнейшую судьбу? Во имя каких высоких идеалов шли на эту Голгофу? Во имя России?.. Родины?.. Народа?.. Ведь корысти-то не было?! Что их спасало в эти горькие и страшные дни?.. Любовь? Молитва? Бог?.. Предначертание и покорность судьбе?..
Филипп Козьмич Миронов расставался с писателем Федором Крюковым, исполненный тяжелыми, безрадостными думами. Ничего-то он в столице для себя не прояснил, наверное, зря и заезжал. Надо торопиться в родную стихию, на фронт, там яснее все станет.
13
«Я решил вернуться, – вспоминает Миронов, – в свой родной 32-й полк, где еще числился старшим помощником командира полка по строевой части. Полк находился в городе Рени. Командиром полка состоял полковник Ружейников, бывший окружной атаман Усть-Медведицкого округа. С ним у меня были столкновения на почве революционных выступлений девятьсот пятого-шестого годов. Полковник был ярым монархистом, совершенно неспособным к боевой деятельности. Он тем не менее всецело отвечал взглядам самодержавного правительства.
Явившись в полк, я сейчас же коснулся политической стороны дела, ибо видел, что с выходом ПРИКАЗА № 1 армии не будет, и напрасно думать о войне «до победного конца». Это было бы безумием. Необходимо было сосредоточить все внимание на том, чтобы казачество не было вовлечено войсковым начальством на борьбу с революцией.
Чувствовалось, что большинству офицеров совершившийся переворот не по душе.
Первая беседа с офицерами и представителями казаков, по шести человек от сотни, произошла на открытом воздухе в городе Рени. Я разъяснил казакам на этот раз различные виды государственного устройства в разных странах, с их достоинствами и недостатками. Идеалом служила демократическая Швейцарская республика, с ее государственным строем, ее меморандумом и народной инициативой.
После трехчасовой беседы было приступлено к голосованию записками по вопросу: «Какое государственное устройство желательно для России».
Нужно сказать, что казаки знали к этому времени об отречении царя, передаче престола Михаилу и о его отречении и о существовании Временного правительства, на верность которому была принесена присяга.
Из пятидесяти пяти – шестидесяти записок получился единогласно ответ: «Демократическая республика».
Из шестнадцати офицерских записок более половины ответило: «Конституционная монархия».
Итак, было очевидно, что политические дороги офицеров и рядовых казаков начали двоиться, что и было тогда подчеркнуто.
Став членом Революционного комитета города Рени, я принимал живейшее участие в заседаниях комитета и митингах.
В один из последних мартовских дней я предложил полковнику Ружейникову как черносотенцу оставить полк. Ружейников запротестовал. Тогда ему было сказано, что если он не оставит полк добровольно, то это будет сделано через Военно-революционный комитет.
Через два дня Ружейников был вызван в штаб дивизии на освидетельствование, а я на объяснение своего поступка по отношению к командиру полка. Результатом этого Ружейников все-таки должен был уехать из полка, а я, в свою очередь, принужден был получить тоже медицинское свидетельство и отпуск по болезни.
Наш 32-й Донской полк был снят из города Рени и переведен в соседнюю деревню, невдалеке от штаба дивизии. Шел полк с боевыми мерами охранения, так как в полку распространился слух о моем аресте и о решении полками дивизии принудить 32-й Донской полк выдать всех революционных офицеров и казаков.
Подъезжая к штабу дивизии, казаки полка выбросили заготовленные красные флаги и потребовали, чтобы музыка играла «Варшавянку».
Было страшно обидно, что до первых чисел апреля девятьсот семнадцатого года в казачьем полку боялись выбрасывать красные флаги.
Дня через два был полковой митинг на злободневные вопросы текущего момента.
Прощаясь с полком, я попросил казаков и офицеров найти общую платформу для деятельности.
Что-то там, на родном Дону, делается теперь? Никакого, конечно, не было сомнения, что помещики и капиталисты постараются повторить опыт девятьсот пятого-шестого годов, тем же путем и теми же средствами. Нужно во что бы то ни стало удержать донское казачество от этого рокового для него шага. Как-то старики на Дону реагируют теперь на происходящие события?.. Как они-то поймут и воспримут исторически назревшую необходимость свержения царя, который до последней минуты в их глазах был «божьем помазанником»? Один за другим в моем мозгу толпились вопросы времени, и ясным был ответ: не избыть беды родному Дону. Используют генералы невежество казачьего жизненного уклада и вольности казачьей и даже великое историческое прошлое вольных и передовых атаманов Дона – Булавина, Разина и других...»
Значит, снова на родимый Дон!.. Теперь можно и не особенно торопиться, решил Миронов и направил свои стопы в центр Войска Донского – в Новочеркасск. А оттуда – в родную Усть-Медведицкую...
14
Наивный он, что ли, этот железный командир Миронов?! Но ведь в то время думал именно так, к чему ж теперь, чего он в жизни от роду не делал, лукавить? Тем более – перед смертным часом. В то смутное время, одновременно несущее и что-то неизвестное, и интуитивно ощущаемую тревожную радость и гордость, он был непосредственным участником событий и вершителем судеб человеческих. И конечно же, Миронов не думал, не знал и не гадал, что эта же самая революция петлей вокруг его жилистой шеи завяжет тугой и смертельный узел. Не она, конечно, неодушевленная, расплывчатая, а люди, порожденные ею. Но это почти одно и то же...
Если бы он мог хоть что-нибудь предвидеть или хоть как-то представить свой конец, хоть как-нибудь попридержать трагическую развязку... Может быть, таков удел сильных, добрых и правдивых людей – верить искренне в общечеловеческие идеалы, за что и быть наказанными? Но ведь мужество, храбрость, преданность Родине – благословенны в веках. И разве наивно верить в то, что революция несет народу свободу? И счастье. Ну а этот самый простой народ просил Миронова, чтоб он ему счастье завоевывал? Сколько раз этот больной вопрос становился перед ним во всей, обнаженно-трагической простоте и величии? Просил – не просил?.. Ну а все-таки конкретно, кто обращался к нему с подобной просьбой?.. Такого он не может припомнить вдруг. А может быть, и не было конкретного народа? Но он же сам видел, что народ страдает. Ах, страдает!.. И он, благодетель, решил осчастливить его? Благородно, ничего не скажешь... Но все-таки, не мешало бы у этого конкретного несчастливца спросить, согласен ли он, чтобы такой дорогой ценой Миронов добывал ему счастье и блаженство в преходящем мире. Но разве он не знает, что все великие, благородные, так же как и низменно-авантюрные, деяния всегда и всюду прикрывались именем народа и только «во имя» его совершались.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126