Еще 21 июля Юрий Мнишек, позабыв, что бросил Дмитрия Ивановича в самый критический момент, объявил в послании московским боярам и дворянам, что он, лично возвративший государя на престол предков, вскоре прибудет в Москву и позаботится о «размножении прав ваших» . Игнатию и другим советникам Дмитрия Ивановича пришлось крепко подумать, как смягчить впечатление от этого оскорбительного для Думы и унижающего государя послания. В сентябре Мнишеку был послан ответ за подписью двух бояр, Ф. И. Мстиславского и И. М. Воротынского, снисходительно благодаривших магната за прежнее «радение» и желание далее служить царю.
Между тем в августе к новому царю прибыло посольство короля Сигизмунда III, не дождавшегося официального извещения из Москвы: столь велико было нетерпение использовать Россию в своих целях. Крайне обеспокоенный прочностью положения Дмитрия Ивановича, король в первую очередь извещал, что, по слухам, Борис Годунов не умер, а с изрядным богатством отбыл в Англию; во-вторых, велел объявить, что его пограничные воеводы готовы при первой опасности идти на помощь московскому царю.
Сигизмунду очень не хотелось думать, что Дмитрий Иванович не нуждается ни в какой иноземной помощи и соответственно не будет действовать как королевский слуга. Если первые заявления польских послов были явно провокационными, то требования арестовать находящегося в России шведского королевича Густава и выдать Польше шведских послов, которые приедут в Москву от короля Карла IX, в случае их исполнения означали бы смертный приговор Дмитрию Ивановичу. Московскому правительству предлагалось рассматривать воцарение Дмитрия как поражение Российского царства, которое признавалось лишь великим княжеством.
Одновременно папский нунций в Речи Посполитой Клавдий Ронгони самолично и через своего внука графа Александра бомбардировал Москву посланиями, словно задавшись целью уничтожить нового царя. Не смущаясь повторениями, нунций нахваливал требующую от Дмитрия Ивановича благодарности помощь ему польского короля, а также «любовь и милость» к новому царю только что избранного Папы Павла V. Ронгони уведомлял, что послал Папе портрет Дмитрия, и настоятельно требовал от самодержца поздравительного послания в Рим.
Ронгони выражал полную уверенность, что Дмитрий Иванович вскоре выполнит свое обещание о соединении православия с католичеством, то есть установит на Руси унию, подчиняющую Русскую Церковь Римскому Папе. Католический крест и Библия, посылаемые в подарок царю, подчеркивали провокационность посланий, поскольку нунций, знавший о религиозной подозрительности москвичей и о том, что Дмитрий не владеет латынью, иезуитски надеялся на «радость и увеселение» последнего при чтении латинского текста.
От имени Римского Папы также изъявлялись «возрастающее благоволение», поздравления и «отеческая любовь» к московскому государю, который, во-первых, должен быть благодарен королю Польскому, а во-вторых, «благоговейно» предан святейшему престолу; о последнем, уверяет Ронгони, ему хорошо известно. Легко представить, как реагировали на такие заявления бояре и иерархи, ибо по российской традиции Дмитрий Иванович не мог вести тайную переписку и переговоры без участия, по крайней мере, ближней Думы. Царь представал предателем Церкви и государства. Оправдания были бы наихудшей политикой. Следовало немедленно отреагировать на вызовы таким образом, чтобы они обернулись к реальной пользе царства и православия. Патриарх Игнатий хорошо помнил время этих первых, самых трудных решений, в которых в полной мере сказалось остроумие симпатичного ему государя. Одобренные Думой ответы Дмитрия Ивановича одновременно обеляли его перед подданными, не давали иностранным корреспондентам повода к обострению отношений и подчеркивали суверенность России.
Послам Сигизмунда III была выражена благодарность за беспокойство о благополучии московского государя с присовокуплением, что это беспокойство не имеет под собой оснований. Пользуясь тем, что король не требовал открыто двинуть войска против Швеции, Дмитрий Иванович соглашался послать туда суровую грамоту, когда прояснятся отношения с Речью Посполитой: ведь Сигизмунд III лишает царя достойного титула и надо еще посмотреть, какова в том любовь с королем будет.
Чтобы иметь в лице России союзника против Швеции, Сигизмунд должен был признать за ней имперский статус. Царский титул и так отрицаемый поляками имел существенный недостаток: он не котировался на международной арене вровень с императорским, хотя, по сути, означал то же самое. Посему во время переговоров новый государь усовершенствовал свое титулование: «Мы, пресветлейший и непобедимейший монарх Дмитрий Иванович, Божиею милостию цесарь (император. – А. Б.) и великий князь всея России, и всех татарских царств, и иных многих Московской монархии покоренных областей государь и царь».
Принятие этого титулования в международной практике означало бы официальное вступление России в ранг великих держав. Сигизмунд III сам мог рассудить, будет ли платить такую цену за русскую помощь в отвоевании шведского наследства. А пока Дмитрий Иванович отказался арестовывать королевича Густава, которого держит не как князя или королевича шведского, но как человека ученого, пообещав, впрочем, в случае переговоров со шведами поставить поляков в известность о полученных предложениях – притязания Сигизмунда весьма выгодно было использовать для давления на короля Карла IX.
По поводу польских солдат, торговли и русских эмигрантов в Речи Посполитой Москва полностью согласилась с польскими послами, поскольку решение о вольной торговле было уже принято Думой, а избавиться от жолнеров и вернуть отъезжих хотели сами бояре.
Патриарх Игнатий не мог признать возможность переговоров с представителями Католической церкви, за исключением Римского Папы, являвшегося весьма влиятельным государем-сувереном. Поэтому посланец папского нунция граф Александр Ронгони был удостоен приватной беседы Дмитрия Ивановича лишь в качестве подданного короля Сигизмунда. Царь велел передать королю, что осведомлен о его неверности «нашей любви», обеспокоен убавлением царского титула и особенно тем, что среди российских подданных откуда-то известно, «что мы хотели отдать к королевству некоторые части земли государств наших».
Заверяя короля в своей искренней преданности и готовности оказать помощь против Швеции, Дмитрий Иванович предупреждает, что хотя «никакие нелюбви или войны для того титула с его королевскою милостью и с Великим княжеством Литовским начинати не хотим», однако «мы о нем говорити не перестанем». Царь Московский желал начать переговоры «о вечном перемирье и покое» с Речью Посполитой и обещал пока не отправлять королевича Густава в Швецию.
В грамоте к Юрию Мнишеку было еще резче заявлено, что «король польской к братской любви и дружбе не весьма добрыя подает нам причины: написал к нам… грамоту свою, в титулах и преимуществах наших нам досадительную… То нас больше всего оскорбляет, что изменника нашего Бориса в грамотах, оттуда к нему писанных, всегда лучше видим почитаемого!»
Для патриарха Игнатия особое значение имело обращение государя к новому Римскому Папе, выбивавшее оружие из рук тех, кто желал тайно или явно упрекнуть Дмитрия Ивановича за связь с Католической церковью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89