Василий Шуйский простился с народом, представленным обширной толпой зевак, и положил голову на плаху, когда из Кремля подоспел гонец с объявлением прощения всем причастным к делу, включая главного виновника. Распоряжавшийся казнью боярин Петр Федорович Басманов к тому времени уже устал, придумывая всяческие оттяжки кровавого финала, и облегченно вздохнул, не ведая, что спас своего убийцу.
Игнатий, бывший в числе ближних советников Дмитрия Ивановича, помнил, сколь многие отговаривали государя от излишней мягкости. Однако Дмитрий посчитал, что помилование изобличенного врага произведет еще лучшее впечатление, и повелел отправить Василия с братьями в ссылку. Впоследствии духовные лица, участвовавшие в вынесении Шуйскому смертного приговора, могли делать вид, будто были уверены в таком повороте событий, хотя в действительности жизнь боярина висела на волоске. В народ был пущен слух, что причиной помилования была сердечная доброта государя и просьба его матери Марфы.
Царица, однако, была еще далеко от столицы. Даже командовавший высланной за нею пышной свитой князь Михаила Васильевич Скопин-Шуйский не знал, в какой истории успели побывать его близкие родственники. Отсутствие Марфы Федоровны не мешало Дмитрию Ивановичу ссылаться на нее и выражать подчеркнутое почтение. 17 июля, почти месяц спустя после своего утверждения в Москве, государь с патриархом и придворными выехал встречать царицу в село Тайнинское. На месте встречи были заранее поставлены шатры, о событии было широко объявлено, и несметные толпы народа из столицы, окрестных сел и городов собрались вокруг.
Игнатий, находившийся рядом с героями дня, не мог поверить, что кто-либо решится отрицать происхождение Дмитрия Ивановича, видя трогательную встречу матери с сыном. Обняв друг друга, Дмитрий и Марфа обливались слезами, и вся толпа рыдала от избытка чувств. Четверть часа они что-то говорили друг другу, затем государь посадил мать в роскошную карету и сам пошел рядом пешком, с непокрытой головой. Огромная свита шествовала в отдалении, давая собравшимся лицезреть образец сыновнего почтения. Сгущались сумерки, и вступление в столицу было отложено на следующий день.
Народное ликование 18 июля было не менее мощным, чем при вступлении в Москву самого Дмитрия. Армия звонарей неистовствовала, народ восторженно вопил и падал наземь перед процессией, представители всех чинов и сотен несли дары, духовенство возносило благодарственные молитвы, старцы умилялись, средневечные радовались возможности показать свои достатки, молодежь была в восторге, избавившись от родительской опеки, нищие были надолго обеспечены щедрой милостыней. Патриарх Игнатий с виднейшими архиереями отслужил по случаю воссоединения царской семьи торжественную литургию в Успенском соборе.
Царица Марфа Федоровна разместилась в кремлевском Вознесенском девичьем монастыре, где для нее были возведены новые роскошные покои, и содержалась как сам Дмитрий Иванович, получая все лучшее от дворцовых ведомств. Почтительный сын каждодневно навещал ее, проводя в беседах часа по два и выказывая столько ласки и почтения, что закоренелые скептики вынуждены были признать его родным сыном Марфы Федоровны. Только получив благословение царицы, Дмитрий Иванович согласился назначить день своего венчания царским венцом.
30 июля 1605 года патриарх Игнатий в присутствии всего Освященного Собора, Боярской думы, московского и выборного дворянства , представителей городов и сословий по традиционному обряду венчал на царство счастливо спасшегося от происков врагов государя Рюрикова корня. После службы в Успенском соборе церемония продолжалась в Архангельском храме. Дмитрий Иванович облобызал надгробия предков – великих князей – и вновь принял на главу шапку Мономаха от архиепископа Арсения Елассонского (настоятеля Архангельского собора).
Начало нового царствования ознаменовалось щедрой раздачей чинов и наград. Особо милостив государь был к своим родственникам Нагим, много лет страдавшим в тюрьмах и ссылках: старший из них получил чин конюшего боярина – первого в Думе, трое других стали боярами. Чины и имущество были возвращены оставшимся после репрессий Годунова в живых представителям видных родов: Черкасских, Романовых, Головиных и прочих; удаленный Борисом от дел думный дьяк Василий Яковлевич Щелкалов вместе с Афанасием Ивановичем Власьевым были удостоены невиданной для дьяков чести – пожалованы в окольничие.
Патриарх Игнатий с митрополитами, архиепископами и епископами были приглашены постоянно участвовать в заседаниях Думы. Это давало возможность оказывать влияние не только на принятие важнейших государственных решений, но и на текущую политику. Ни один из архиереев не отказался от чести, но для всех она явилась обременительной почестью, ибо они не привыкли, не умели и не стремились иметь свое мнение, а тупое отсиживание на заседаниях, которые вел живой и непоседливый государь, оказалось сущей мукой!
«Положительно, – думал Игнатий, – православные иерархи оказались недостойными своего государя. Деятельный и честолюбивый юноша, будучи разумно направляем, мог бы принести немалую пользу государству и славу Церкви». Дмитрий Иванович сам приглашал влиять на него, каждый будний день старательно обсуждая текущие дела в Думе и внимательно выслушивая выступающих. Самодержец старался пресечь волокиту и взяточничество в приказах, обуздать беззаконие воевод (вплоть до Сибири), по средам и субботам самолично принимал жалобы подданных.
Царь бывал резок с боярами, но не расправлялся с несогласными, а спорил с ними; к духовенству же был почтителен. И вместо благодарности судьбе архиереи копили неприязнь, обсуждая по углам и все чаще осуждая мелочи поведения юноши, вполне понятные отступления от традиций у человека, воспитанного вне двора и царской семьи. От высших иерархов к низшим и дальше среди монахов и попов расходились вздорные слухи, клонившиеся к раздуванию угасших было политических страстей.
Игнатию нравилось веселье, царившее за трапезами Дмитрия Ивановича, куда он частенько бывал зван. Отменив тягостные церемонии, превращавшие трапезу в уныло-протягновенное действо, государь веселил гостей чудной инструментальной и хоровой музыкой вкупе с приятной беседой, разнообразил кухню западными яствами. Однако даже невинное употребление в пищу телятины (а не говядины, как велось на Руси) могло вызвать оскорбительные для государя выходки приглашенных к столу царедворцев – духовенство же возводило подобные нарушения обычаев чуть ли не к отрицанию канонов православия!
Русские любили охоту – и Дмитрий Иванович весьма ею увлекался, охотясь с борзыми, гончими, соколами, в которых знал толк, травя медведей, наблюдая единоборство охотника со зверем. Но и тут Дмитрий Иванович вызывал нарекания, ибо вместо смирной лошадки выбирал самого резвого коня, на которого садился не со скамьи, а одним махом; вместо того чтобы ждать на месте, скакал впереди облавы по лесам и буеракам. Только иноземцы были в восторге, когда царь собственноручно закалывал медведя. Русские же, к негодованию Игнатия, осуждали государя, предпочитая ему кровавой памяти тирана, бросавшего в снедь зверю жертв своего гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89
Игнатий, бывший в числе ближних советников Дмитрия Ивановича, помнил, сколь многие отговаривали государя от излишней мягкости. Однако Дмитрий посчитал, что помилование изобличенного врага произведет еще лучшее впечатление, и повелел отправить Василия с братьями в ссылку. Впоследствии духовные лица, участвовавшие в вынесении Шуйскому смертного приговора, могли делать вид, будто были уверены в таком повороте событий, хотя в действительности жизнь боярина висела на волоске. В народ был пущен слух, что причиной помилования была сердечная доброта государя и просьба его матери Марфы.
Царица, однако, была еще далеко от столицы. Даже командовавший высланной за нею пышной свитой князь Михаила Васильевич Скопин-Шуйский не знал, в какой истории успели побывать его близкие родственники. Отсутствие Марфы Федоровны не мешало Дмитрию Ивановичу ссылаться на нее и выражать подчеркнутое почтение. 17 июля, почти месяц спустя после своего утверждения в Москве, государь с патриархом и придворными выехал встречать царицу в село Тайнинское. На месте встречи были заранее поставлены шатры, о событии было широко объявлено, и несметные толпы народа из столицы, окрестных сел и городов собрались вокруг.
Игнатий, находившийся рядом с героями дня, не мог поверить, что кто-либо решится отрицать происхождение Дмитрия Ивановича, видя трогательную встречу матери с сыном. Обняв друг друга, Дмитрий и Марфа обливались слезами, и вся толпа рыдала от избытка чувств. Четверть часа они что-то говорили друг другу, затем государь посадил мать в роскошную карету и сам пошел рядом пешком, с непокрытой головой. Огромная свита шествовала в отдалении, давая собравшимся лицезреть образец сыновнего почтения. Сгущались сумерки, и вступление в столицу было отложено на следующий день.
Народное ликование 18 июля было не менее мощным, чем при вступлении в Москву самого Дмитрия. Армия звонарей неистовствовала, народ восторженно вопил и падал наземь перед процессией, представители всех чинов и сотен несли дары, духовенство возносило благодарственные молитвы, старцы умилялись, средневечные радовались возможности показать свои достатки, молодежь была в восторге, избавившись от родительской опеки, нищие были надолго обеспечены щедрой милостыней. Патриарх Игнатий с виднейшими архиереями отслужил по случаю воссоединения царской семьи торжественную литургию в Успенском соборе.
Царица Марфа Федоровна разместилась в кремлевском Вознесенском девичьем монастыре, где для нее были возведены новые роскошные покои, и содержалась как сам Дмитрий Иванович, получая все лучшее от дворцовых ведомств. Почтительный сын каждодневно навещал ее, проводя в беседах часа по два и выказывая столько ласки и почтения, что закоренелые скептики вынуждены были признать его родным сыном Марфы Федоровны. Только получив благословение царицы, Дмитрий Иванович согласился назначить день своего венчания царским венцом.
30 июля 1605 года патриарх Игнатий в присутствии всего Освященного Собора, Боярской думы, московского и выборного дворянства , представителей городов и сословий по традиционному обряду венчал на царство счастливо спасшегося от происков врагов государя Рюрикова корня. После службы в Успенском соборе церемония продолжалась в Архангельском храме. Дмитрий Иванович облобызал надгробия предков – великих князей – и вновь принял на главу шапку Мономаха от архиепископа Арсения Елассонского (настоятеля Архангельского собора).
Начало нового царствования ознаменовалось щедрой раздачей чинов и наград. Особо милостив государь был к своим родственникам Нагим, много лет страдавшим в тюрьмах и ссылках: старший из них получил чин конюшего боярина – первого в Думе, трое других стали боярами. Чины и имущество были возвращены оставшимся после репрессий Годунова в живых представителям видных родов: Черкасских, Романовых, Головиных и прочих; удаленный Борисом от дел думный дьяк Василий Яковлевич Щелкалов вместе с Афанасием Ивановичем Власьевым были удостоены невиданной для дьяков чести – пожалованы в окольничие.
Патриарх Игнатий с митрополитами, архиепископами и епископами были приглашены постоянно участвовать в заседаниях Думы. Это давало возможность оказывать влияние не только на принятие важнейших государственных решений, но и на текущую политику. Ни один из архиереев не отказался от чести, но для всех она явилась обременительной почестью, ибо они не привыкли, не умели и не стремились иметь свое мнение, а тупое отсиживание на заседаниях, которые вел живой и непоседливый государь, оказалось сущей мукой!
«Положительно, – думал Игнатий, – православные иерархи оказались недостойными своего государя. Деятельный и честолюбивый юноша, будучи разумно направляем, мог бы принести немалую пользу государству и славу Церкви». Дмитрий Иванович сам приглашал влиять на него, каждый будний день старательно обсуждая текущие дела в Думе и внимательно выслушивая выступающих. Самодержец старался пресечь волокиту и взяточничество в приказах, обуздать беззаконие воевод (вплоть до Сибири), по средам и субботам самолично принимал жалобы подданных.
Царь бывал резок с боярами, но не расправлялся с несогласными, а спорил с ними; к духовенству же был почтителен. И вместо благодарности судьбе архиереи копили неприязнь, обсуждая по углам и все чаще осуждая мелочи поведения юноши, вполне понятные отступления от традиций у человека, воспитанного вне двора и царской семьи. От высших иерархов к низшим и дальше среди монахов и попов расходились вздорные слухи, клонившиеся к раздуванию угасших было политических страстей.
Игнатию нравилось веселье, царившее за трапезами Дмитрия Ивановича, куда он частенько бывал зван. Отменив тягостные церемонии, превращавшие трапезу в уныло-протягновенное действо, государь веселил гостей чудной инструментальной и хоровой музыкой вкупе с приятной беседой, разнообразил кухню западными яствами. Однако даже невинное употребление в пищу телятины (а не говядины, как велось на Руси) могло вызвать оскорбительные для государя выходки приглашенных к столу царедворцев – духовенство же возводило подобные нарушения обычаев чуть ли не к отрицанию канонов православия!
Русские любили охоту – и Дмитрий Иванович весьма ею увлекался, охотясь с борзыми, гончими, соколами, в которых знал толк, травя медведей, наблюдая единоборство охотника со зверем. Но и тут Дмитрий Иванович вызывал нарекания, ибо вместо смирной лошадки выбирал самого резвого коня, на которого садился не со скамьи, а одним махом; вместо того чтобы ждать на месте, скакал впереди облавы по лесам и буеракам. Только иноземцы были в восторге, когда царь собственноручно закалывал медведя. Русские же, к негодованию Игнатия, осуждали государя, предпочитая ему кровавой памяти тирана, бросавшего в снедь зверю жертв своего гнева.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89