– Поперло давление, – заключает он. – И зачем мне это надо? Войну прошел, столько пережито… Приедем, сразу спрошу Садовского: нужен я здесь?.. Я ведь в Москве больше могу сделать, чем в Чернобыле, в тыщу раз… И в сто раз быстрее…
Михайлов, Разумный, Кафанов то и дело заглядывают в окуляры своих дозиметров. Там констатановая стрелка-нить показывала на шкале количество полученных рентген. Дозиметры нам выдали грубые, со шкалой на пятьдесят рентген. Нужны бы сейчас почувствительнее, например со шкалой рентген на пять…
– А у меня стрелка вообще ушла на минус, левее «нуля», – сказал Разумный. – Что за качество, везде халтура!
– Это ты уже не впитываешь, а отдаешь рентгены, – шутит Филонов. – Уже отдал больше, чем схватил.
– А у меня ровно на «нуле», – заявил Михайлов. – Но глаза жжет и началась почесуха в ногах. – Он остервенело зачесал щиколотки.
– Это у тебя мандраж, Валентин Сергеевич, – сказал Разумный. – От мандража не только аллергия, понос может быть…
Проехала навстречу дождевальная машина. Моет дорогу. Раствор на асфальте пенится. Брызги шуршат по Днищу «Рафика». Давно мне знакомый тошноватый запах десорбирующих растворов. Асфальту, правда, такое мытье, что мертвому припарка. Радиоактивность хорошо сорбируется в битум, и, чтобы сделать асфальт чистым, его надо вырубить и настлать новый. Или хотя бы грязный асфальт покрыть сверху чистым.
Кругом ни души. Не видно птиц, хотя нет, вон вдалеке лениво и невысоко летит ворон. Интересно бы измерить его активность. Сколько он набрал радиации в перья. А вот через несколько километров еще одна живая душа. Навстречу нам со стороны Чернобыля по обочине дороги бежит, взбивая радиоактивную пыль, пегий жеребенок. Растерянный, сиротливый, вертит головой, ищет мать, жалобно ржет. В этих местах скот уже расстреливали. Малыш чудом уцелел…
Беги, беги отсюда, малыш!.. Впрочем, шерсть на нем тоже очень радиоактивна. Но все равно – беги, беги отсюда. Может, повезет…
До Чернобыля совсем близко. Справа и слева – военные лагеря, палаточные городки, солдаты, много техники: бронетранспортеры, бульдозеры, инженерные машины разграждения, сокращенно – ИМРы, с навесными руками-манипуляторами и бульдозерными ножами. Они напоминают танки, только без орудийных башен. И снова палаточные городки. Войска, войска, войска. Это химические части Советской Армии. Их здесь уже около пятнадцати тысяч.
Проехали будто вымершую деревню. Ни единой живой души. Это непривычное безмолвие гнетет. И снова справа и слева поля. Уходящие вдаль радиоактивные зеленя. Вот куры, разгребают лапами и что-то клюют в радиоактивной пыли…
Въезжаем в Чернобыль. Солнце, синее небо без единого облачка, легкая дымка. Асфальт мокрый от растворов дезактивации. Везде на улицах, у обочин – бронетранспортеры. Есть движение автомашин, как потом выяснилось, от штаба к штабу. Здесь кругом штабы. Разных министерств и ведомств. Едем по главной улице.
– Куда? – спросил водитель. – В райком партии или в ПТУ к Кизиме, там сейчас Управление строительства ЧАЭС…
– В райком, пожалуйста, – попросил я. Патрули в респираторах «свиное рыло», изредка попадаются в респираторах «лепесток-200». На некоторых бронетранспортерах, откинув люки, сидят солдаты, курят. Иные напрямую, некоторые, проткнув дырку в респираторе и воткнув в дыру сигарету. Встречаются и пешеходы. В респираторах. Это те, у которых почему-либо нет машин, а надо срочно пройти по делу то в штаб угольщиков, то минтрансстроевцев.
Подъезжаем к площади райкома партии. Здесь полно автомашин. В основном легковые разных марок, автобусы «Кубанцы», «Рафики», «УАЗы», бронетранспортеры, закрепленные за членами Правительственной комиссии. Вокруг много постовых в респираторах: на площади, у здания райкома, у паркующихся машин.
Все эти легковые и прочие машины придется спустя время закапывать: за месяц-два работы здесь набирают такую активность, что в салоне до пяти и более рентген в час.
На крыльце стоит замначальника Союзатомэнерго Е. И. Игнатенко и еще двое незнакомых мужиков. Игнатенко без чепца, куртка нараспашку, респиратор на шее, курит.
– Привет! Нарушаешь правила РБ, – сказал я.
– Привет! Приехал? Доложись Садовскому.
– Министр здесь?
– Здесь. Только прибыл.
Рядом с крыльцом дозиметрист. Радиометр на груди, водит палкой-датчиком у поверхности земли, переключает диапазоны.
– Сколько? – спросил я.
– От земли – десять рентген в час. Воздух – 15 миллирентген в час.
– А в помещении?
– Пять миллирентген в час.
Вошел в райком. Вслед за мной Попель и Хиесалу. Оба хотят срочно доложить о прибытии Садовскому.
Обошел коридор первого этажа. Каждую комнату занимает отдельная организация. На дверях приколоты кнопками листки, клочки бумаги с надписями: ИАЭ (Институт атомной энергии), Гидропроект, Минуглепром, Минтрансстрой, НИКИЭТ (главный конструктор реактора), Академия наук СССР и многие другие. Вошел в диспетчерскую. Там уже Попель и Хиесалу. Садовский пытает их:
– Зачем приехали?
– Сами не знаем, Станислав Иванович, – с надеждой в голосе выпалил Попель.
– Езжайте немедленно назад! Сегодня же. Машина есть?
– Есть, Станислав Иванович!
Попель и Хиесалу, сияющие, побежали в «Рафик». Их заветная мечта: подальше от радиации – сбылась.
Сам я тоже доложил первому заместителю министра о прибытии. Сказал о задании Семенова и Решетникова.
Садовский уехал в ПТУ, где располагалось Управление строительства Кизимы, примерно в двух километрах от райкома партии.
Я заглянул в комнату с вывеской «ИАЭ». У окна впритык и навстречу друг другу – два письменных стола. За левым столом сидит Евгений Павлович Велихов, за правым – министр А. И. Майорец в таком же, как у меня, синем хлопчатобумажном комбинезоне и шерстяном берете на стриженной под машинку голове. Видно, брали спецовку из одного тюка. Рядом на стульях зампред Госатомэнергонадзора член-корреспондент Академии наук СССР В, А. Сидоренко, академик В. А. Легасов, заместитель министра Г. А. Шашарин, Е. И. Игнатенко. Вхожу, сажусь на свободный стул.
Майорец напирает на академика Велихова:
– Евгений Павлович! Надо кому-то брать организационное руководство в свои руки. Здесь работают сейчас десятки министерств. Минэнерго не в состоянии объединять всех…
– Но Чернобыльская АЭС – ваша станция, – парирует Велихов, – вы и должны организовать, объединять все… – Велихов бледен, в клетчатой рубахе, расстегнутой на волосатом животе. Утомленный вид. Схватил уже около пятидесяти рентген. – И вообще, Анатолий Иванович, нужно отдавать себе отчет в том, что произошло. Чернобыльский взрыв хуже иных атомных. Хуже Хиросимы. Там одна бомба, а здесь радиоактивных веществ выброшено в десять раз больше. И плюс еще полтонны плутония. Сегодня, Анатолий Иванович, надо считать людей, жизни считать…
Я с уважением подумал о Велихове. Подумал, что академик заботится о здоровье людей.
Позднее я узнал, что фраза «считать жизни» приобрела в эти дни новый смысл. На вечерних и утренних заседаниях Правительственной комиссии, когда речь заходила о решении той или иной задачи – например, собрать топливо или реакторный графит возле аварийного энергоблока, пробраться в зону высокой радиации и открыть или закрыть какую-либо задвижку, – председатель Правительственной комиссии И.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70