Действовал я почти хирургически, но все равно на меня бросался взгляд с точным знанием того, что я – брал. Наверное, у меня на лбу было написано, что залезал в эту кладовку… До сих пор стоит перед глазами картина того, как я стоймя ставлю нож (который я спер из отцовской кладовки, чтобы показать ребятам) в щель между подъездной дверью и косяком. Мне года четыре или пять, и я думаю: «Сейчас отец уже дома, ножик я пока спрячу, а потом, когда меня позовут домой, я его заберу, тихонько внесу в квартиру и положу на место». Я не помню, как это все разъяснилось (наверное, ножик просто украли), но помню свой смертный страх. Ножик никак не закрывался, потому что я или сломал кнопку фиксатора, или просто неправильно ее нажимал. На себе этот ножик никак не спрятать!.. И вот тут я понял, что мне – конец. Всё. Жизнь кончена. Меня убьют…
Мы очень много путешествовали с отцом и с мамой. Начиная с 1967 года, объездили на машине почти всю европейскую часть Советского Союза. И везде палатки, костры, дикие пляжи…
Я всегда удивлялся тому, как отец выглядит…
Нина: – В восемьдесят лет, глядя на Вацлава Яновича со спины (то есть не видя бороды), его можно было принять за пятидесятилетнего, потому что он выглядел очень молодо. Удивительно, но морщины его почти не коснулись…
Евгений: – И казалось, что он действительно будет жить всегда…
– Как отец отнесся к твоему решению стать актером?
– Мне всегда казалось, что папа как-то странно относился к моему актерству. Когда я не поступил, отец сказал: «Меняй фамилию». А когда я поступил (это случилось после смерти Владика), не было вообще никакой реакции. Ну, поступил и поступил. Для меня это было счастье! Я уехал из Горького, от родителей – значит, теперь свободная, бесконтрольная жизнь!.. Потом отец приехал на какой-то спектакль, не то курсовой, не то дипломный, и очень удивленно сказал: «Ничего, ты знаешь, ничего…» Он крайне удивился, когда я получил красный диплом и остался работать в Москве. Это было для него как снег на голову: «Ничего себе!.. Что это? Как это?!» При этом он побывал у нас на свадьбе…
Она была веселой, многолюдной, длилась с утра до утра. Это было семнадцать лет назад… Нинин отец достал какой-то «уазик»… В двенадцать мы расписались, в час я показывался в Театре на Малой Бронной. Потом приехал, мы чуть-чуть посидели с родственниками, которые, собственно, и настояли на свадьбе… Она была в коммунальной квартире, в комнате, в которой жила моя тетя, а до этого – бабушка. Таня привезла из Ленинграда здоровенный торт… Народ то приходил, то уходил. Мама без конца носилась между комнатой и кухней.
А когда возникла возможность купить кооперативную квартиру, отец дал три тысячи. При том, что он никогда не давал денег. Было время, когда мы с отцом играли в «шарики». Поясню. Когда я совершал (по его мнению) хороший поступок, то получал обыкновенный шарик из подшипника. Когда набиралось оговоренное количество – десять штук, то исполнялось мое желание: велосипед и т. д. А потом был период, когда мы договорились на какие-то смешные карманные деньги – двадцать или тридцать копеек, но практика эта довольно быстро сошла на нет, и я, естественно, стрелял деньги у матери. Когда я учился в институте, мать присылала по сорок рублей в месяц, отец – никогда. На квартиру он дал, но как бы в долг. Потом сказал, что возвращать деньги не надо.
Он дал деньги на первый наш телевизор, кажется, это было шестьсот рублей. Когда Нина была уже беременна, мы переселились в ту квартиру, в которой сейчас живем, и отец дал еще недостающие три тысячи. Потом, когда я сказал Тане, что и машину он нам отдает, она не поверила…
Нина: – Вацлав Янович тогда уже был слепой, но вывел машину из гаража сам. Не видя.
Евгений: – Так же он ездил в сад, различая перед собой только свет и тень. Это тоже характер. Это – жажда жизни на «полную громкость»… Сам. Только сам.
Праздники в семье справляли замечательно. Только папин и мой дни рождения отмечали редко, потому что числа неудобные: двенадцатого июля у меня – все на каникулах, а у папы третьего августа – все в отпусках.
Однажды, я учился в пятом или шестом классе, пришел из школы с грандиозной обидой: «У всех день рождения как день рождения, а у меня летом. Мамуля, давай праздновать полрождения, когда все ребята в городе». И мы стали отмечать его в последний день зимних каникул.
А вот мамин день рождения, 1 октября, справлялся всегда шумно, большой компанией, потому что все были в городе. Огромный стол, всегда было весело, отец разворачивался как мог: вел стол, рассказывал байки, анекдоты. Он сам настаивал водку на лимонных корочках, и она в доме была всегда.
На его поминках мы выпили ящик водки, купленный самим отцом по талонам… И даже в 1998 году, когда я приезжал в свой родной Нижний на двадцатилетие окончания школы, мы с одноклассниками допили еще отцовскую водку…
Запись и литературная обработка Н. Васиной.
Наталья Литвиненко
ВЛАДИСЛАВ
Однажды позвонила моя подруга Зоя и пригласила на посиделки. Я замялась… «Зой, я устала…» – «Вот у нас и отдохнешь!» Я приехала, когда наш общий друг приглашал на вечеринку по телефону своего знакомого, актера Владислава Дворжецкого. В тот вечер Владислав не смог приехать. Поблагодарив и извинившись, он спросил: возможно ли перенести «веселье» на два дня? И, действительно, приехал. Я ожидала, что появится такой… Актер Актерыч. Но приехал совсем другой человек!.. Меня совершенно поразил его рост: я-то думала, что этот «Хлудов» невысок, а оказалось… Когда мы здоровались и знакомились, я смотрела на него как в потолок. За весь вечер он не произнес почти ни слова, всё слушал других, разглядывал… Без всякой тени какого-либо превосходства или собственной значимости. Он просто сидел и молчал. А я не могла оторвать от него глаз, точнее, я старалась не смотреть на него, но всё время следила за ним боковым зрением. Он притягивал к себе, ничего не делая, забирал всё внимание, и с этим ничего нельзя было поделать… Когда Владислав собрался уходить – у него в тот вечер была съемка, – Зоя спросила его, придет ли еще. И тогда он спросил: «А Наташа будет?»
Он необыкновенно красиво ухаживал. При встрече всегда целовал руку… Мы очень долго говорили друг другу «вы»… В первое время Влад много рассказывал о себе. О детстве в Омске в общежитии театра, где дети с утра собирались в школу бесшумно, чтобы не потревожить поздно возвратившихся накануне после спектакля и угомонившихся далеко заполночь родителей.
О своем желании после окончания школы стать медиком, сформировавшемся под влиянием талантливого врача – отца Наташи, его первой юношеской любви. Так в биографии Влада появилось медицинское училище.
Вспоминал он о службе на Сахалине, возвращении затем в Омск, чтобы поступить в медицинский институт. К вступительным экзаменам он опоздал и по совету матери, чтобы не терять год, поступил в только что открывшуюся при Омском ТЮЗе студию, где Таисия Владимировна преподавала танец. Студию он закончил в 1968 году.
«В театре драмы, где работал после окончания студии и где практически вырос, – вспоминал он, -я по-прежнему оставался Владиком».
Неудовлетворенность работой, безденежье (а к тому времени у него уже были сын и дочь) заставляли задумываться о другой работе.
Может быть, ушел бы с геологической экспедицией, не появись тогда в Омске Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86
Мы очень много путешествовали с отцом и с мамой. Начиная с 1967 года, объездили на машине почти всю европейскую часть Советского Союза. И везде палатки, костры, дикие пляжи…
Я всегда удивлялся тому, как отец выглядит…
Нина: – В восемьдесят лет, глядя на Вацлава Яновича со спины (то есть не видя бороды), его можно было принять за пятидесятилетнего, потому что он выглядел очень молодо. Удивительно, но морщины его почти не коснулись…
Евгений: – И казалось, что он действительно будет жить всегда…
– Как отец отнесся к твоему решению стать актером?
– Мне всегда казалось, что папа как-то странно относился к моему актерству. Когда я не поступил, отец сказал: «Меняй фамилию». А когда я поступил (это случилось после смерти Владика), не было вообще никакой реакции. Ну, поступил и поступил. Для меня это было счастье! Я уехал из Горького, от родителей – значит, теперь свободная, бесконтрольная жизнь!.. Потом отец приехал на какой-то спектакль, не то курсовой, не то дипломный, и очень удивленно сказал: «Ничего, ты знаешь, ничего…» Он крайне удивился, когда я получил красный диплом и остался работать в Москве. Это было для него как снег на голову: «Ничего себе!.. Что это? Как это?!» При этом он побывал у нас на свадьбе…
Она была веселой, многолюдной, длилась с утра до утра. Это было семнадцать лет назад… Нинин отец достал какой-то «уазик»… В двенадцать мы расписались, в час я показывался в Театре на Малой Бронной. Потом приехал, мы чуть-чуть посидели с родственниками, которые, собственно, и настояли на свадьбе… Она была в коммунальной квартире, в комнате, в которой жила моя тетя, а до этого – бабушка. Таня привезла из Ленинграда здоровенный торт… Народ то приходил, то уходил. Мама без конца носилась между комнатой и кухней.
А когда возникла возможность купить кооперативную квартиру, отец дал три тысячи. При том, что он никогда не давал денег. Было время, когда мы с отцом играли в «шарики». Поясню. Когда я совершал (по его мнению) хороший поступок, то получал обыкновенный шарик из подшипника. Когда набиралось оговоренное количество – десять штук, то исполнялось мое желание: велосипед и т. д. А потом был период, когда мы договорились на какие-то смешные карманные деньги – двадцать или тридцать копеек, но практика эта довольно быстро сошла на нет, и я, естественно, стрелял деньги у матери. Когда я учился в институте, мать присылала по сорок рублей в месяц, отец – никогда. На квартиру он дал, но как бы в долг. Потом сказал, что возвращать деньги не надо.
Он дал деньги на первый наш телевизор, кажется, это было шестьсот рублей. Когда Нина была уже беременна, мы переселились в ту квартиру, в которой сейчас живем, и отец дал еще недостающие три тысячи. Потом, когда я сказал Тане, что и машину он нам отдает, она не поверила…
Нина: – Вацлав Янович тогда уже был слепой, но вывел машину из гаража сам. Не видя.
Евгений: – Так же он ездил в сад, различая перед собой только свет и тень. Это тоже характер. Это – жажда жизни на «полную громкость»… Сам. Только сам.
Праздники в семье справляли замечательно. Только папин и мой дни рождения отмечали редко, потому что числа неудобные: двенадцатого июля у меня – все на каникулах, а у папы третьего августа – все в отпусках.
Однажды, я учился в пятом или шестом классе, пришел из школы с грандиозной обидой: «У всех день рождения как день рождения, а у меня летом. Мамуля, давай праздновать полрождения, когда все ребята в городе». И мы стали отмечать его в последний день зимних каникул.
А вот мамин день рождения, 1 октября, справлялся всегда шумно, большой компанией, потому что все были в городе. Огромный стол, всегда было весело, отец разворачивался как мог: вел стол, рассказывал байки, анекдоты. Он сам настаивал водку на лимонных корочках, и она в доме была всегда.
На его поминках мы выпили ящик водки, купленный самим отцом по талонам… И даже в 1998 году, когда я приезжал в свой родной Нижний на двадцатилетие окончания школы, мы с одноклассниками допили еще отцовскую водку…
Запись и литературная обработка Н. Васиной.
Наталья Литвиненко
ВЛАДИСЛАВ
Однажды позвонила моя подруга Зоя и пригласила на посиделки. Я замялась… «Зой, я устала…» – «Вот у нас и отдохнешь!» Я приехала, когда наш общий друг приглашал на вечеринку по телефону своего знакомого, актера Владислава Дворжецкого. В тот вечер Владислав не смог приехать. Поблагодарив и извинившись, он спросил: возможно ли перенести «веселье» на два дня? И, действительно, приехал. Я ожидала, что появится такой… Актер Актерыч. Но приехал совсем другой человек!.. Меня совершенно поразил его рост: я-то думала, что этот «Хлудов» невысок, а оказалось… Когда мы здоровались и знакомились, я смотрела на него как в потолок. За весь вечер он не произнес почти ни слова, всё слушал других, разглядывал… Без всякой тени какого-либо превосходства или собственной значимости. Он просто сидел и молчал. А я не могла оторвать от него глаз, точнее, я старалась не смотреть на него, но всё время следила за ним боковым зрением. Он притягивал к себе, ничего не делая, забирал всё внимание, и с этим ничего нельзя было поделать… Когда Владислав собрался уходить – у него в тот вечер была съемка, – Зоя спросила его, придет ли еще. И тогда он спросил: «А Наташа будет?»
Он необыкновенно красиво ухаживал. При встрече всегда целовал руку… Мы очень долго говорили друг другу «вы»… В первое время Влад много рассказывал о себе. О детстве в Омске в общежитии театра, где дети с утра собирались в школу бесшумно, чтобы не потревожить поздно возвратившихся накануне после спектакля и угомонившихся далеко заполночь родителей.
О своем желании после окончания школы стать медиком, сформировавшемся под влиянием талантливого врача – отца Наташи, его первой юношеской любви. Так в биографии Влада появилось медицинское училище.
Вспоминал он о службе на Сахалине, возвращении затем в Омск, чтобы поступить в медицинский институт. К вступительным экзаменам он опоздал и по совету матери, чтобы не терять год, поступил в только что открывшуюся при Омском ТЮЗе студию, где Таисия Владимировна преподавала танец. Студию он закончил в 1968 году.
«В театре драмы, где работал после окончания студии и где практически вырос, – вспоминал он, -я по-прежнему оставался Владиком».
Неудовлетворенность работой, безденежье (а к тому времени у него уже были сын и дочь) заставляли задумываться о другой работе.
Может быть, ушел бы с геологической экспедицией, не появись тогда в Омске Н.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86