Рича дорогая, милая, привет!
Сегодня мне темы для поэзии нет.
Сегодня проза простая и быт.
(Ой, кажется чайник на кухне кипит!)
Вчера же я ездил с утра на рыбалку.
Делиться, ты знаешь, мне рыбой не жалко.
Я всем раздаю окуней, карасей.
«Бросаюсь рыбёшкой», но только не всей.
Больших карасей я оставил себе,
И щуку еще, чтобы был и обед,
И завтрак хороший, и может быть, ужин.
Запас в холодильнике, знаю я, нужен.
А всех окуней я Ирине отдал -
Готовить уху для себя я не стал.
Я в кухне один, и с тобой говорил,
И суп из грибов макаронный сварил,
Потом в майонезе я рыбу испек,
И взял из мешочка готовый творог.
На старой сметане пожарил блины,
И кашу сварил «20 дней без жены»,
Сделал компотик и вкусный салат…
Поем и оденусь, и двигаю в сад!
Буду до вечера землю копать,
Грядки полоть, урожай собирать.
Вечером: радио, «Время» и… спать!
Только что встал и обратно в кровать ?
Сколько же можно ложиться, вставать,
Снова вставать и ложиться опять?
Скоро, дружище, вставать перестанешь.
Ляжешь в кровать, а обратно не встанешь.
16/VIII-87
Он очень увлекательно рассказывал сны. А сны у него были обычно фантастически-философского характера, часто цветные, сопряженные с тем, что было наяву. Вацлав Янович обладал примечательной способностью: он мог отключиться от происходящего и пребывать в своих мыслях, в своих заботах, как бы внимательно слушая, а вместе с тем не слушая, если собеседник был ему неинтересен. Очень любил, рассказывая, обращаться к теме творчества. Когда, например, он «повествовал» о виденном спектакле или о том, как проходит работа в кино, рассказ всегда еще был сдобрен его собственным отношением, ощущениями. Причем у него было такое свойство, довольно редкостное: если с ним что-то происходило, а происходило много всего, то на следующий день он мог ничего не рассказать, а потом выкладывал, всё нес мне. Обладая громадным терпением, я завела правило – никогда не задавать вопросов и, наверное, умела создать ситуацию, в которой через какое-то время он обязательно приходил и рассказывал абсолютно все, независимо от того, в какой области его деятельности, переживаний, встреч это случалось, связано ли было с письмами, которые он получал и которые писал. Это было привычно мне, нормально, а когда о таком свойстве мужского характера заходила речь с друзьями, они удивлялись. У него была потребность поделиться. И поэтому я принимала участие в решении всех его проблем, казалось бы, самых личных, не говоря уже о тех периодах, когда он начинал работать над какой-то ролью в кино или в театре: все равно он делился, задавал вопросы. Я должна была принимать в этом самое непосредственное участие. Хотя я лично никогда не любила рассказывать о себе, даже близким людям, и не испытывала потребности делиться. Это, наверное, плохо, но факт. А Вацлав Янович относился к этому как к естественному желанию, естественному импульсу. Всё, что он делал, в какой-то степени проходило через меня. Поэтому трудно кому бы то ни было представить, какая в моей жизни образовалась пустота и горе.
В каждой семье есть традиции. Очень хочется еще раз напомнить, что Вацлав Янович был счастливым человеком, всегда внутренне свободным, непростым, подчас нелегким, упорным, но свободным в любых обстоятельствах – удивительное, превосходное качество. Естественно, что день рождения и день памяти Вацлава Яновича в нашей семье – это святые даты. И мы всегда стараемся быть в эти дни вместе и отмечать их, вспоминать, говорить о нем, хотя и так не забываем ни на минуту. У нас такое ощущение, что всё происходит при нем, под его взглядом. Вацлав Янович как бы всё видит и продолжает участвовать в нашей жизни, и у нас выработалось правило: когда его вспоминаем в день его ухода, мы чокаемся, нарушая обычай. Потому что он с нами.
Вацлав Дворжецкий
ПУТИ БОЛЬШИХ ЭТАПОВ
ТЮРЬМА

Киевская Лукьяновская тюрьма – «Лукьяновка».
С. К.– 7-2. – Следственный корпус, седьмой коридор, вторая камера. Одиночка.
Ноябрь 1929 года. С пересылки привезли ночью, в «черном вороне» (Ч. В.) – это большая закрытая железная грузовая будка с одиночными отсеками внутри и охраной сзади. Процедура оформления заняла часа три.
Формуляр: фамилия – имя – отчество, год рождения, место жительства, работы, родители, родственники, оттиски пальцев рук, цвет волос, глаз, рост, национальность, образование…
Дальше – фото, стрижка, баня. И все время один.
Почему один? Чувствуется дыхание множества людей, запах цирка и паленой серы, старых лежалых тряпок и пота человеческого.
Вот почему один: в одиночку привели. Узкая высокая камера с железной койкой у стены, такая же табуретка и в углу ведро…
Зачем ведро? (Позднее я узнал, что это «параша».)
Дверь захлопнулась, загремел засов, зазвенели ключи, замок. Заперт! В двери – форточка, в форточке – глазок. Сзади, высоко в нише, – узкое окно, решетка, на нише – глубокая трещина (царапина). Это след от пули. Толщина стены, видимо, больше метра. Пол цементный – пять шагов вдоль, два поперек. Лампочка электрическая над дверью под потолком. Всё… Что дальше?..
Вещей у меня никаких: взяли на улице. Родители ничего не знают… Будут искать, конечно…
Новая, другая жизнь начинается. Фаза. Страница! Новая глава – в 19 лет! Бог знает, что ждет впереди, но уже ясно, что прошлое рухнуло, что будущее полно тяжелых неизвестных испытаний. Надо быть готовым ко всему самому худшему и надо выстоять, выдержать, вытерпеть.
И вдруг: тук, тук, тук! Что это?
Стучат в стенку! Послышалось? Нет! Опять стучат! Со временем (а времени хватало) в сознании оставалась какая-то закономерность, последовательность: вначале много стуков подряд («Вызов»!), затем стуки в определенном ритме («Слова»!). И всегда – завершение в ритме «ламца-дрица-ламца-ца» («Конец»!).
В чем же ключ?
Однажды в туалете оказался обрывок бумаги, на нем написано: «буквы 5 х 5».
Потом (не сразу) осенило: «Это же расположение букв для перестукивания!»
Скорее бумагу, карандаш! Расчертить, расписать буквы по клеткам.
А теперь попробовать записать какое-нибудь слово цифрами-стуками на бумаге. Самое подходящее и короткое– «Привет»!
«П» – это третья строчка, пятый ряд – «3 – 5», «р» – четвертая строчка, первый ряд – «4– 1». И дальше «и» – «2 – 4», «в» – «1-3», «е» – «2-1» и, наконец, «т» – «4 – 3» – «Привет»!
А как же паузы между буквами? Сообразил, что ровный ритм, который часто повторялся, мог означать эти паузы. А периодически повторяющиеся три удара – конец слова. Обратил внимание и на то, что только 25 букв из 33 вошли в таблицу. Догадался, что не вошли те, без которых в крайнем случае можно обойтись: вместо «э» – «е»; вместо «ю» – «у»: вместо «щ» – «ш», вместо «й» – «и», а «ь» и «ъ» не нужны.
До всего этого пришлось догадываться месяца два.
А теперь можно пробовать!
Ну, с богом!.. Сначала постучать пальцем по книжке – потренироваться тихонько. «Вызов» – тук, тук, тук! Пауза (ждать ответа). Так… теперь слово «Привет» – шесть букв. Выдержать ровный ритм… медленный темп, чтобы не сбиться. Ну: раз, два, три – паузочка, раз, два, три, четыре, пять – пауза, дальше: 4-1, 2 – 4, 1-3, 2-1, 4 – 3 – три стука. Еще раз! Еще раз! Ритм выдерживать! Не сбиться бы!
Теперь можно постучать в стенку… Вдруг не ответит?! Вдруг надзиратель услышит? Смелее! Тук, тук, тук, тук… тишина… (А сердце колотится…) И вдруг:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86