— Сорок два. Каштановые волосы, карие глаза, рост пять футов одиннадцать дюймов, вес сто шестьдесят фунтов.
— Да, но должен же кто-то знать, где он сейчас. Или хотя бы где его видели в последний раз. Нельзя же вот так запросто исчезнуть, и чтобы никто ничего не заметил.
— Нельзя, однако ему, похоже, удалось. К нему, как было назначено, приезжали клиенты. Их никто ни о чем не предупреждал. Не было ни звонков, ничего. Соседи не видели ни его самого, ни его машину по крайней мере неделю. Никто не заметил, как он уехал, был ли при этом один или с кем-то. Последней его, судя по всему, видела соседка, пожилая леди. Это было утром пятого июня, в четверг, перед пожаром. Они одновременно забирали газеты, помахали друг другу и поздоровались. По ее словам, он спешил и вел себя не так дружелюбно, как обычно. Вот и все, что у нас есть.
— Интересно бы узнать, не числилась ли среди его пациентов Клер Роули.
— Надеюсь, он еще жив.
— И я тоже.
* * *
Судебный патологоанатом не страж порядка, он объективный предъявитель улик, детектив-интеллектуал, чьи свидетели мертвы. Однако бывали ситуации, когда я не обращала внимания на статуты или определения.
Я всегда считала, что правосудие есть нечто большее, чем просто свод законов, особенно когда никто не обращает внимания на факты. В то воскресное утро у меня не было никаких оснований отправляться с визитом к Хьюи Дорру, кузнецу, который подковывал лошадей Кеннета Спаркса за два дня до пожара. Кроме разве что интуиции.
Я ополоснула чашку в раковине под звук колоколов первой пресвитерианской церкви, потом, порывшись в бумагах, отыскала номер телефона, который дал мне кто-то из пожарных инспекторов, и позвонила кузнецу. Самого Дорра застать не удалось, зато я попала на его жену.
— Он в Крозьере, — сказала она, услышав мое имя. — Будет весь день в Ред-Фезер-Пойнт. Это рядом с Ли-роуд, на северной стороне реки. Мимо не проедете.
У меня на сей счет было совсем другое мнение. Речь шла о том районе Виргинии, который состоял едва ли не из одних коневодческих ферм, и, говоря откровенно, на мой взгляд, они все походили друг на дружку. Я попросила женщину назвать хотя бы несколько ориентиров.
— Ну, на другой стороне реки, как раз напротив фермы, есть тюрьма. Та, знаете, где заключенным разрешено работать на молочных фермах.
К сожалению, я знала это исправительное учреждение слишком хорошо, потому что неоднократно бывала там раньше, когда кто-то из заключенных вешался у себя в камере или убивал товарища по несчастью. Получив от жены Дорра номер телефона, я позвонила на ферму, чтобы предупредить о своем визите и убедиться, что хозяева ее не станут возражать. Никто не проявил к моему делу ни малейшего интереса, что вообще-то характерно для людей, работающих с лошадьми. Мне лишь сообщили, что конюха можно будет найти на скотном дворе, крыша которого имеет зеленый цвет. Возвратившись в спальню, я надела тенниску, джинсы и высокие ботинки со шнуровкой и позвонила Марино.
— Можешь поехать со мной, или я прекрасно обойдусь одна.
Судя по доносящимся из трубки звукам, Марино смотрел по телевизору бейсбол. Несколько секунд он молчал, и я слышала его тяжелое дыхание.
— Черт!
— Знаю. Я тоже устала.
— Дай мне хотя бы полчаса.
— Я подберу тебя по пути, так что ты еще сэкономишь на времени.
— Так и сделаем, — согласился он.
Марино жил на южном берегу реки Джеймс, в районе с лесистыми участками, чуть в стороне от растянувшейся на пару миль насыпи, известной под именем Мидлотианское шоссе, где можно было без особого труда купить оружие, мотоцикл или перекрасить машину. Обшитый алюминиевыми панелями домик Марино стоял на углу Рутерс-роуд. Передний дворик украшал большой американский флаг, задний был окружен забором из металлической сетки, а место гаража занимал обычный навес.
В солнечных лучах поблескивали гирлянды рождественских огней, растянутых по стенам жилища Марино. Разноцветные лампочки прятались в кустах живой изгороди и между ветвями в листве деревьев. Если бы кто-то взял за труд посчитать их, то, наверное, сбился бы после первой тысячи.
— И все-таки не думаю, что тебе стоит оставлять их на улице, — сказала я, когда он открыл дверь.
— Конечно. Сейчас сниму, а потом придет День благодарения, и мне снова их развешивать, — ответил он, как отвечал всегда. — Ты хотя бы представляешь, сколько на это надо времени, тем более что каждый год я еще добавляю что-то новенькое.
Болезненная одержимость Марино наглядно проявилась год назад, когда он устроил отдельный распределительный щит для своих рождественских декораций, в которые входили Санта-Клаус в санях, влекомых восьмеркой оленей, снеговики с растянутыми в счастливой улыбке ртами, громадные леденцы и посреди двора Элвис, проникновенный голос которого изливался из динамиков. Отблеск огней был виден на расстоянии нескольких миль, а скромное жилище Марино даже вошло в официальный ричмондский путеводитель «Тэки-тур». Для меня оставалось полнейшей загадкой, как столь асоциальный тип способен мириться с бесконечными очередями машин и терпеть пьяные шуточки праздных бездельников.
— Все пытаюсь понять, что на тебя нашло, — сказала я, когда он уселся рядом. — Два года назад тебе и в голову не пришло бы устроить нечто подобное. И вдруг, когда этого никто не ждет, превращаешь свой дом в сцену для карнавала. Скажу честно, меня это беспокоит. Я уж не говорю об угрозе пожара от электрического замыкания. Мне уже приходилось высказывать тебе свое мнение, но сейчас у меня такое чувство...
— То-то и оно, док, у меня, может, тоже чувство.
Марино пристегнулся и сразу полез в карман за сигаретой.
— Как бы ты отреагировал, если бы я украсила свой дом новогодними гирляндами и не снимала их круглый год?
— Точно так же, как если бы ты купила велотренажер, устроила на лужайке бассейн и начала каждый день есть бисквиты. Я бы решил, что ты совсем свихнулась.
— И был бы прав.
— Послушай. — Он покрутил в пальцах незажженную сигарету. — Может быть, я дошел до такой точки в жизни, когда ты либо делаешь вещь, либо не делаешь. Плевать, что подумают люди. Я не собираюсь жить больше одного раза, и, черт бы все побрал, никто не знает, много ли мне еще осталось.
— Марино, ты болен. У тебя нездоровые мысли.
— Я не болен. Это правда жизни. Реальность.
— Реальность состоит в том, что если ты умрешь, то попадешь ко мне на стол. Такая перспектива должна дать тебе дополнительный стимул не торопиться покидать этот свет.
Он не ответил и отвернулся к окну. Мы ехали по шоссе номер 6 через округ Гухланд. Лес вдоль дороги стал гуще, а машин почти не было. Утренний воздух был еще чист, но день обещал тепло и влажность. Иногда нам попадались неприметные дома под жестяными крышами, с красивыми верандами и птичьими ваннами во дворе. Кряжистые ветви склонялись под тяжестью зеленых яблок, и подсолнухи стояли с опущенными, словно кающиеся грешники, головами.
— Это вроде предчувствия, — снова заговорил Марино. — Я как будто вижу, как истекает время. Думаю о своей жизни и о том, что сделал. Даже если бы я не сделал ничего другого, то и того, что я сделал, уже достаточно. Мысленно я вижу перед собой стену, за которой для меня ничего уже нет. Моя дорога заканчивается. Я ухожу. Вопрос лишь в том, когда и как. Так что теперь я вроде как делаю все, что пожелаю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81