Я не могу стряхнуть стекло, вытаскиваю, дыра в руке мягкая на вид, безопасная, я беру зазубренный пятнистый осколок, на котором еще болтается обрывок этикетки «Дом Периньон», запечатываю им рану, с ним картина завершена, только стекло выпадает, и кровь заливает гитару, на которой я уже бренчу, а окровавленная гитара — тоже неплохая обложка, и мне удается прикурить, на сигарете крови совсем чуть-чуть. Еще либриум, и я засыпаю, только кровать трясется, земля движется — это часть моего сна, крадется новый монстр.
Звонит телефон — видимо, полдень, хотя об этом я могу лишь догадаться.
— Ага? — спрашиваю я, не открывая глаз.
— Это я, — говорит Роджер.
— Люцифер, я сплю.
— Давай вставай. Ты сегодня кое с кем обедаешь.
— С кем?
— Кое с кем, — раздраженно отвечает он. — Давай, играть пора.
— Мне бы это… что-нибудь, — бормочу я, открыв глаза. Простыни, гитара покрыты засохшей бурой кровью, местами такие толстые кляксы, что я открываю рот и сглатываю. — Отец, мне б чего-нибудь.
— Чего? — спрашивает Роджер. — Ты сбрендил, тупая башка? Чего?
— Да нет, врача.
— Зачем? — вздыхает Роджер.
— Руку порезал.
— Правда? — скучающе интересуется он.
— Кровь лилась… ну, довольно сильно.
— О, ну еще бы. Как тебе удалось? Другими словами: тебе помогли?
— Я брился — да какая, на хуй, разница? Просто… найди врача.
После паузы Роджер спрашивает:
— Если больше крови нет, может, не важно?
— Но ее было очень… много.
— Но хоть больно? Ты хоть руку чувствуешь?
Долгая пауза.
— Нет, э… вообще-то нет. — Я жду минуту, потом прибавляю: — Ну, типа того.
— Я найду врача. Господи боже.
— И горничную. С пылесосом. Мне… пылесос надо.
— Сам ты пылесос, Брайан. — Я слышу в трубке чье-то хихиканье, но Роджер шипит, затыкает кого-то, потом говорит мне: — Отец твой все звонит. — Он щелкает зажигалкой, прикуривает. — Прямо не знаю.
— У меня пальцы… ну… Роджер, пальцы шевелиться не будут.
— Ты слышишь, или, блин, что за разговоры?
— Чего ему надо? Я это должен спросить? — вздыхаю я. — Как он узнал, где я?
— Понятия не имею. Срочно как бы. Мать, что ли, в больнице. Я не уверен. Откуда я знаю?
Я пытаюсь сесть, потом левой рукой запаливаю сигарету. Наконец до Роджера доходит, что я больше ничего не скажу, и он сообщает:
— Даю тебе на оклематься три часа. Больше не понадобится? Я во имя всего святого надеюсь, что нет, ага?
— Угу.
— И надень что-нибудь с длинными рукавами, — предупреждает Роджер.
— Что? — Я в замешательстве.
— С длинными рукавами, отец. Надень что-нибудь с длинными рукавами. Пидарское что-нибудь.
Я смотрю на свои руки.
— На черта?
— Нужное подчеркнуть: а) тебе идут длинные рукава; б) у тебя дыры в венах; в) у тебя дыры в венах; г) у тебя дыры в венах.
Длинная пауза. Наконец я ее прерываю:
— «Вэ»?
— Отлично, — и Роджер вешает трубку.
Продюсер «Уорнер Бразерз» встречается в Токио с японскими представителями «Сони». Ему тридцатник, он уже лысеет, лицо — точно посмертная маска, он в кимоно и теннисных тапочках вяло шагает по номеру, курит косяк — потрясающе, умереть не встать, — Роджер на гигантской разворошенной кровати листает «Биллборд», а продюсер бесконечно треплется по телефону и всякий раз, прерываясь, тычет пальцем в Роджера и произносит, условно говоря: «Хвостик у тебя на редкость стильный», а Роджер, польщенный, что продюсер заметил его волосяной клок, кивает, головой вертит, красуется.
— Как у Адама Анта? — спрашивает продюсер.
— Ну а то. — Роджер, которому следовало бы ужаснуться, снова утыкается в «Биллборд».
— Налей себе сакэ.
Роджер за руку отводит меня на балкон, где у столика, загроможденного тарелками суси и какими-то вафлями, что ли, сидят две японки — лет пятнадцати-четырнадцати.
— Ух ты, — говорю я. — Вафли.
— Ты заблуждаешься, если полагаешь, что весьма общителен, — говорит Роджер.
— Может, просто будешь меня игнорировать? — прошу я.
— Вообще, если подумать, — Роджер строит ужасную морду, — может, тебе эту встречу пересидеть молча?
На одной японке розовое атласное белье без топа — это девчонка, с которой я провел ночь. На другой — футболка с надписью «ПОЛИЦИЯ», она в наушниках, взгляд остекленел. Продюсер перебирается к балконным дверям — теперь он беседует с Мануэлем насчет закусок каких-нибудь, только не огурчиков, и это просто потрясающе. Кладет трубку, щелкает пальцами и со страдальческой физиономией садится, жестом приказывая девчонке в розовом атласе прикрыться. Оледенелая девчонка встает, медленно возвращается в номер, включает телевизор и с грохотом падает на пол.
Продюсер садится возле той, что в наушниках, вздыхает, затягивается. Протягивает косяк Роджеру — тот качает головой, — потом мне. Роджер качает головой и за меня.
— Сакэ? — предлагает продюсер, — Охлажденное.
— Отлично, — соглашается Роджер.
— Брайан?
Роджер снова качает головой.
— Кто-нибудь чувствует землетрясение? — осведомляется продюсер, наливая сакэ прямо из бутылки в фужеры для шампанского.
— Я почувствовал, ага. — Роджер закуривает. — Прямо ужас. — И затем, покосившись на меня: — Ну, не так уж страшно.
— Этим ебаным япошкам нельзя доверять, — сообщает продюсер. — Надеюсь, кого-нибудь пристукнуло.
— А кто доверяет? — вздыхает Роджер, устало кивая.
— Они искусственный океан строят, — говорит продюсер. — Даже несколько.
Я поправляю темные очки, разглядываю ладони. Роджер поправляет мне очки заново. Тут продюсер переходит к делу.
Начинает серьезно:
— Идея фильма. Вообще-то ее наполовину осуществили. Она, как у нас говорят, в сейфе прячется, ее охраняют самые опасные люди из «Уорнерз». — Пауза. — Сразу чувствуется, что лакомый кусок. — Пауза. — Мы вот почему к тебе обратились, Брайан. Есть люди, которые помнят бум вокруг того фильма про группу. — Голос возвышается и гаснет, продюсер высматривает в моей физиономии реакцию — тяжкий труд. — Ну то есть, господи боже мой, вы четверо — Сэм, Мэтти… — Продюсер сбивается, щелкает пальцами, смотрит на Роджера — помощи ждет.
— Эд, — говорит Роджер. — Его звали Эд. — Пауза. — Вообще-то, когда создавалась группа, его звали Табаско. — Пауза. — Мы его переименовали.
— Господи, Эд. — Продюсер неловко умолкает, его фальшивое благоговение чуть не вышибает из меня слезу. — Это, как говорится, «настоящая трагедия» была. Ужасно жалко. И наверняка очень грустно, да?
Роджер вздыхает, кивает:
— Они тогда уже распались.
Продюсер втягивает в себя дым и одновременно ухитряется произнести следующее:
— Вы, парни, можно сказать, пионеры в роке последнего десятилетия, и очень жаль, что вы распались, — могу я вам предложить вафли?
Роджер изящно отпивает сакэ.
— Жалко, — а потом, глядя на меня: — Верно?
— Si, senor, — вздыхаю я.
— Фильм оказался крут и рентабелен, и притом ведь никого не эксплуатировали, так что мы подумали… ну… с вашей… — продюсер жалобно косится на Роджера, запинается, — внешностью, вам будет интересно и увлекательно по-настоящему сыграть в кино.
— Мы столько сценариев получаем, — вздыхает Роджер. — Брайан отказался от «Амадея», так что планка у него весьма высока.
— Кино, — рассказывает продюсер, — в общем, о рок-звезде в космосе. Пришелец заявляется на НЛО, ломает…
Я стискиваю Роджеру локоть.
— НЛО. Неопознанный летающий объект, — тихо поясняет Роджер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44
Звонит телефон — видимо, полдень, хотя об этом я могу лишь догадаться.
— Ага? — спрашиваю я, не открывая глаз.
— Это я, — говорит Роджер.
— Люцифер, я сплю.
— Давай вставай. Ты сегодня кое с кем обедаешь.
— С кем?
— Кое с кем, — раздраженно отвечает он. — Давай, играть пора.
— Мне бы это… что-нибудь, — бормочу я, открыв глаза. Простыни, гитара покрыты засохшей бурой кровью, местами такие толстые кляксы, что я открываю рот и сглатываю. — Отец, мне б чего-нибудь.
— Чего? — спрашивает Роджер. — Ты сбрендил, тупая башка? Чего?
— Да нет, врача.
— Зачем? — вздыхает Роджер.
— Руку порезал.
— Правда? — скучающе интересуется он.
— Кровь лилась… ну, довольно сильно.
— О, ну еще бы. Как тебе удалось? Другими словами: тебе помогли?
— Я брился — да какая, на хуй, разница? Просто… найди врача.
После паузы Роджер спрашивает:
— Если больше крови нет, может, не важно?
— Но ее было очень… много.
— Но хоть больно? Ты хоть руку чувствуешь?
Долгая пауза.
— Нет, э… вообще-то нет. — Я жду минуту, потом прибавляю: — Ну, типа того.
— Я найду врача. Господи боже.
— И горничную. С пылесосом. Мне… пылесос надо.
— Сам ты пылесос, Брайан. — Я слышу в трубке чье-то хихиканье, но Роджер шипит, затыкает кого-то, потом говорит мне: — Отец твой все звонит. — Он щелкает зажигалкой, прикуривает. — Прямо не знаю.
— У меня пальцы… ну… Роджер, пальцы шевелиться не будут.
— Ты слышишь, или, блин, что за разговоры?
— Чего ему надо? Я это должен спросить? — вздыхаю я. — Как он узнал, где я?
— Понятия не имею. Срочно как бы. Мать, что ли, в больнице. Я не уверен. Откуда я знаю?
Я пытаюсь сесть, потом левой рукой запаливаю сигарету. Наконец до Роджера доходит, что я больше ничего не скажу, и он сообщает:
— Даю тебе на оклематься три часа. Больше не понадобится? Я во имя всего святого надеюсь, что нет, ага?
— Угу.
— И надень что-нибудь с длинными рукавами, — предупреждает Роджер.
— Что? — Я в замешательстве.
— С длинными рукавами, отец. Надень что-нибудь с длинными рукавами. Пидарское что-нибудь.
Я смотрю на свои руки.
— На черта?
— Нужное подчеркнуть: а) тебе идут длинные рукава; б) у тебя дыры в венах; в) у тебя дыры в венах; г) у тебя дыры в венах.
Длинная пауза. Наконец я ее прерываю:
— «Вэ»?
— Отлично, — и Роджер вешает трубку.
Продюсер «Уорнер Бразерз» встречается в Токио с японскими представителями «Сони». Ему тридцатник, он уже лысеет, лицо — точно посмертная маска, он в кимоно и теннисных тапочках вяло шагает по номеру, курит косяк — потрясающе, умереть не встать, — Роджер на гигантской разворошенной кровати листает «Биллборд», а продюсер бесконечно треплется по телефону и всякий раз, прерываясь, тычет пальцем в Роджера и произносит, условно говоря: «Хвостик у тебя на редкость стильный», а Роджер, польщенный, что продюсер заметил его волосяной клок, кивает, головой вертит, красуется.
— Как у Адама Анта? — спрашивает продюсер.
— Ну а то. — Роджер, которому следовало бы ужаснуться, снова утыкается в «Биллборд».
— Налей себе сакэ.
Роджер за руку отводит меня на балкон, где у столика, загроможденного тарелками суси и какими-то вафлями, что ли, сидят две японки — лет пятнадцати-четырнадцати.
— Ух ты, — говорю я. — Вафли.
— Ты заблуждаешься, если полагаешь, что весьма общителен, — говорит Роджер.
— Может, просто будешь меня игнорировать? — прошу я.
— Вообще, если подумать, — Роджер строит ужасную морду, — может, тебе эту встречу пересидеть молча?
На одной японке розовое атласное белье без топа — это девчонка, с которой я провел ночь. На другой — футболка с надписью «ПОЛИЦИЯ», она в наушниках, взгляд остекленел. Продюсер перебирается к балконным дверям — теперь он беседует с Мануэлем насчет закусок каких-нибудь, только не огурчиков, и это просто потрясающе. Кладет трубку, щелкает пальцами и со страдальческой физиономией садится, жестом приказывая девчонке в розовом атласе прикрыться. Оледенелая девчонка встает, медленно возвращается в номер, включает телевизор и с грохотом падает на пол.
Продюсер садится возле той, что в наушниках, вздыхает, затягивается. Протягивает косяк Роджеру — тот качает головой, — потом мне. Роджер качает головой и за меня.
— Сакэ? — предлагает продюсер, — Охлажденное.
— Отлично, — соглашается Роджер.
— Брайан?
Роджер снова качает головой.
— Кто-нибудь чувствует землетрясение? — осведомляется продюсер, наливая сакэ прямо из бутылки в фужеры для шампанского.
— Я почувствовал, ага. — Роджер закуривает. — Прямо ужас. — И затем, покосившись на меня: — Ну, не так уж страшно.
— Этим ебаным япошкам нельзя доверять, — сообщает продюсер. — Надеюсь, кого-нибудь пристукнуло.
— А кто доверяет? — вздыхает Роджер, устало кивая.
— Они искусственный океан строят, — говорит продюсер. — Даже несколько.
Я поправляю темные очки, разглядываю ладони. Роджер поправляет мне очки заново. Тут продюсер переходит к делу.
Начинает серьезно:
— Идея фильма. Вообще-то ее наполовину осуществили. Она, как у нас говорят, в сейфе прячется, ее охраняют самые опасные люди из «Уорнерз». — Пауза. — Сразу чувствуется, что лакомый кусок. — Пауза. — Мы вот почему к тебе обратились, Брайан. Есть люди, которые помнят бум вокруг того фильма про группу. — Голос возвышается и гаснет, продюсер высматривает в моей физиономии реакцию — тяжкий труд. — Ну то есть, господи боже мой, вы четверо — Сэм, Мэтти… — Продюсер сбивается, щелкает пальцами, смотрит на Роджера — помощи ждет.
— Эд, — говорит Роджер. — Его звали Эд. — Пауза. — Вообще-то, когда создавалась группа, его звали Табаско. — Пауза. — Мы его переименовали.
— Господи, Эд. — Продюсер неловко умолкает, его фальшивое благоговение чуть не вышибает из меня слезу. — Это, как говорится, «настоящая трагедия» была. Ужасно жалко. И наверняка очень грустно, да?
Роджер вздыхает, кивает:
— Они тогда уже распались.
Продюсер втягивает в себя дым и одновременно ухитряется произнести следующее:
— Вы, парни, можно сказать, пионеры в роке последнего десятилетия, и очень жаль, что вы распались, — могу я вам предложить вафли?
Роджер изящно отпивает сакэ.
— Жалко, — а потом, глядя на меня: — Верно?
— Si, senor, — вздыхаю я.
— Фильм оказался крут и рентабелен, и притом ведь никого не эксплуатировали, так что мы подумали… ну… с вашей… — продюсер жалобно косится на Роджера, запинается, — внешностью, вам будет интересно и увлекательно по-настоящему сыграть в кино.
— Мы столько сценариев получаем, — вздыхает Роджер. — Брайан отказался от «Амадея», так что планка у него весьма высока.
— Кино, — рассказывает продюсер, — в общем, о рок-звезде в космосе. Пришелец заявляется на НЛО, ломает…
Я стискиваю Роджеру локоть.
— НЛО. Неопознанный летающий объект, — тихо поясняет Роджер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44