В аэропорту миловидная, сладенькая гавайская девушка нацепляет нам на шеи гирлянды, шофер встречает у ворот, забирает багаж, мы садимся в лимузин, почти не разговариваем, почти друг на друга не смотрим, а когда едем вдоль берега сквозь влажный вечер, Тим крутит радио и находит лишь местную станцию в Хило, где играют старые песни шестидесятых. Я смотрю на Тима, Мэри Уэллс запевает «Мой парень», у Тима на шее вяло повисла гирлянда из красного жасмина, уже буреет, а пустые Тимовы глаза грустно уставились в темное окно, оглядывают зеленую землю вокруг, он все сжимает «Джи-Кью», и я спрашиваю себя, верно ли поступил. Тим смотрит на меня, я отвожу взгляд, и выдуманный, вынужденный покой тихо накрывает нас, отвечая на мой вопрос.
Мы с Тимом сидим в центральном ресторане на Мауна-Кеа. В ресторане одной стены нет, и я слышу, как вдалеке разбиваются о берег волны. В сумеречный зал вторгается бриз, подмигивает пламя свечи на столе. На потолочных балках тихо бормочут воздушные колокольчики. Молодой гаваец на крошечной полуосвещенной сцене против танцпола играет на пианино «Мэкки-нож», и две пожилые пары неуклюже топчутся в темноте. Тим пытается незаметно закурить. Женский смех плывет в большом зале, и я отчего-то тупею.
— Ох, Тим, не кури, — говорю я, глотая второй «майтай». — Мы на Гавайях, черт побери.
Без единого слова, без малейшего признака возмущения, на меня даже не взглянув, он кладет сигарету в пепельницу, скрещивает руки на груди.
— Слушай, — говорю я; запинаюсь, умолкаю.
Тим смотрит.
— Угу. Ну?
— Кто… — мозг барахтается, цепляется за что-то, — по-твоему, в этом году выиграет Суперкубок?
— Точно не знаю. — Он обкусывает ногти.
— Как думаешь, «Рейдерам» удастся?
— У «Рейдеров» есть шанс — Он пожимает плечами, озирается.
— Как в школе? — спрашиваю я.
— Нормально. Нормально в школе. — Он постепенно теряет терпение.
— А Грэм как? — спрашиваю я.
— Грэм? — Он смотрит на меня.
— Ну да. Грэм.
— Грэм — это кто?
— Твоего друга ведь Грэм зовут?
— Нет.
— А я думал, Грэм. — Я делаю большой глоток.
— Грэм? — переспрашивает он, глядя мне в глаза. — Я вообще никого с таким именем не знаю.
На этот раз я пожимаю плечами и отворачиваюсь. За соседним столом сидят четыре педика, один — известный телеактер, все пьяны, двое восхищенно пялятся на Тима, тот не замечает. Кладет ногу на ногу, обкусывает другой ноготь.
— Как мама? — спрашиваю я.
— Нормально. — У него трясется нога: вверх-вниз, так быстро, что картинка размазана.
— А Дарси с Мелани? — Я цепляюсь за все, что приходит на ум. «Майтай» почти допит.
— Раздражают слегка. — Тим смотрит мимо меня, голос ровный, лицо — будто маска. — По-моему, они только и делают, что ездят в «Хааген-Даз» и кокетничают с каким-то болваном, который там работает.
Я хихикаю — не уверен, что хихикать следовало. Зову официанта, заказываю третий «майтай». Официант быстро возвращается, и едва он ставит бокал на стол, наше молчание обрывается.
— Помнишь, как мы сюда летом приезжали? — Я пытаюсь его задобрить.
— Примерно, — просто отвечает он.
— Когда же мы последний раз все вместе собирались? — вслух размышляю я.
— Не помню вообще-то. — Он даже не задумался.
— Два года назад, кажется. В августе? — гадаю я.
— В июле.
— Точно. Точно. На Четвертое июля. — Я смеюсь. — Помнишь, как мы тогда ныряли, а мама уронила в воду фотоаппарат? — спрашиваю я, еще хихикая.
— Я только ругань помню, — невозмутимо отвечает он, глядя мне в глаза. Я смотрю на него, сколько могу, а потом вынужден отвести взгляд.
Двое педиков шепчутся, косятся на Тима и смеются.
— Пойдем в бар, — предлагаю я. Подписываю оставленный официантом чек — наверное, принес вместе с третьим «майтаем».
— Как хочешь, — говорит он и резко встает.
Я уже довольно пьян, неустойчиво ковыляю по двору, Тим идет рядом. В баре старая гавайка с гирляндой на шее и в цветастом платье играет на укелеле «Гавайскую свадебную песню». Несколько пар за столиками, а у стойки — две разодетые женщины чуть за тридцать. Я жестом подзываю Тима. Мы садимся возле женщин чуть за тридцать. Я склоняюсь к Тиму.
— Что думаешь? — шепчу я, пихая его локтем.
— О чем?
— Ну то есть — что думаешь?
— О чем? — Он смотрит раздраженно.
— Рядом с нами. Эти.
Тим глядит на женщин, его передергивает.
— А что они?
Пауза. Я в ошеломлении смотрю на Тима.
— Ты что, с девчонками не встречаешься? Это как? — по-прежнему шепчу я.
— Что?
— Тс-с. Ты на свидания ходишь? На свидания?
— Девчонки из клуба и все такое, но… — Он содрогается. — А что?
К нам подруливает бармен.
— «Майтай». — Надеюсь, язык не заплетается. — А ты, Тим? — Я хлопаю его по спине.
— Что — я?
— Чтотыбудешьпить?
— Не знаю. «Майтай», наверно. Все равно, — смущается он.
Высокая темно-рыжая женщина улыбается нам.
— Шансы ничего себе. — Я толкаю Тима локтем. — Шансы вполне себе ничего.
— Какие шансы? О чем ты?
— Смотри. — Облокотившись на стойку, я поворачиваюсь к женщинам.
— Ну, дамы, что вы сегодня пьете?
Высокая улыбается, поднимает заиндевевший розовый бокал и отвечает:
— «Пэхохо».
— «Пэхохо»? — ухмыляюсь я.
— Да, — подтверждает она. — Очень вкусно.
— Невероятно, — бормочет Тим.
— Бармен, простите, э… — Я смотрю на улыбчивого седого гавайца — он приносит нам «майтай», и я наконец вижу табличку у него на груди. — Хики, может, принесете двум прекрасным дамам еще… — Я оборачиваюсь к ней, по-прежнему ухмыляясь.
— «Пэхохо», — похотливо улыбается она.
— «Пэхохо», — сообщаю я Хики.
— Да, сэр, очень хорошо. — И Хики удаляется.
— Ну, вы обе… похоже, вы на пляже сегодня были, приняли солнышка? Откуда вы? — спрашиваю я одну из них.
Та, что говорит, отпивает из своего бокала.
— Я Патти, это Дарлин, мы из Чикаго.
— Чикаго? — я наклоняюсь ближе. — Так?
— Так, — говорит Патти. — А вы откуда?
— Мы из Лос-Анджелеса. — Мой голос почти тонет в жужжании блендера.
— О, Лос-Анджелес? — переспрашивает Дарлин, оглядывая нас.
— Точно. Я Лес Прайс, а это мой сын Тим. — Я показываю на него, будто он на витрине, и Тим опускает голову. — Он… э… немного застенчив.
— Привет, Тим, — осторожно говорит Патти.
— Поздоровайся, Тим, — говорю я. Тим вежливо улыбается.
— Он учится в Южнокалифорнийском универе, — говорю я, точно это все объясняет.
Женщина с гавайской гитарой запевает «Конечно же, ты», и я, оказывается, раскачиваюсь в такт.
— У меня племянница в Лос-Анджелесе. — Дарлин слегка разволновалась. — В Пеппердайне учится. Слыхал про Пеппердайн? — спрашивает она Тима.
— Да, — кивает он, глядя в бокал.
— Норма Перри зовут. Слыхал про Норму Перри? Второкурсница? — Дарлин отпивает «Пэхохо». — Из Пеппердайна?
Тим качает головой, все так же остекленело глядя в бокал.
— Нет, я… ну… боюсь… ну… нет…
Мы трое разглядываем Тима, словно он — тупое экзотическое животное, и нас больше, чем следовало, потрясает его редкостная невразумительность. Он все покачивает головой, и мне требуется громадное усилие воли, чтобы отвернуться.
— Ну, дамы, и долго вы здесь пробудете? — Я делаю большой глоток «майтая».
— До воскресенья, — отвечает Патти. У нее на запястье столько нефрита — удивительно, как она бокал поднимает. — А вы?
— До субботы, Патти, — отвечаю я.
— Мило. Вы вдвоем?
— Точно, — я добродушно смотрю на Тима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44