Описание кабинета Христича? Ну, показали, почему нет?
Вот здесь Борис Федорович работает: как был геологом, так геологом и остался.
Когда же Кольцов прочитал первый вариант очерка Коли Степанова, он понял, что говорить не просто нежелательно, а нельзя: очерк обескровится, потеряет всю свою эмоциональность и убедительность. Поэтому в конторе «Союза» и противились второй поездке журналиста в Нюду. Не потому, что Кольцов был за границей, а в конторе сами ничего не хотели решать, а потому что Кольцов приказал ни под каким видом не пускать Степанова в Нюду.
Все сходится, все логично, все объяснимо в пределах обыденного.
Объяснимо даже то, что уголовное дело за неуплату налогов завели на Христича, а не на того, кто исполнял его обязанности. Вероятно, Кольцов решил, что за задержку налогов всего на шесть суток ФСНП не станет возбуждать уголовное дело на такого заслуженного человека, как Христич. И если бы все происходило в Тюмени, никто бы и не стал. Но «Союз» зарегистрирован в Москве, а для московских налоговиков, в их числе и для генерала Морозова, Христич — пустой звук. Как изящно выразился на летучке Стас Шинкарев: «Этих героев и лауреатов было как грязи».
Как грязи.
Христич. Ну, грустно, конечно. Даже трагично. Но тоже ничего экстраординарного. Одержимые люди всегда ломаются быстрей обычных людей, как ломается высоколегированная сталь в отличие от железа, которое гнется, как его ни крути.
Еще в советские времена Лозовский был близко знаком с очень известным диссидентом, философом, блистательным публицистом, антикоммунистом убежденным, яростным, заплатившим за свои убеждения годами лагерей и психушек.
Лозовский был уверен, что он станет ярким политическим деятелем новой России. Но все получилось с точностью до наоборот. После распада СССР у него словно бы закончился внутренний завод. Он купил избу в деревне под Тверью, перестал читать газеты, смотреть телевизор, слушать радио, выращивал на своем огородике лилии редких сортов, рассаду продавал, с этого жил. Когда «Российский курьер» только начал выходить,
Лозовский разыскал его и приехал взять интервью. Интервью не состоялось: «Мне нечего сказать. Все, что мог, я уже сказал».
Так и жил отшельником, пока не умер от старых лагерных болячек.
Хоть не спился — и за то слава Богу.
Так что и в истории Бориса Федоровича Христича тоже ничего необычного не было.
Так Лозовский успокаивал себя. Лишь одно мешало встроить все происшедшее с Колей Степановым и Борисом Федоровичем в привычный миропорядок: то, что это были не две разные драмы, а две части одной драмы. Они были связаны между собой фигурой Кольцова и его фирмой «Союз». И еще фразой, сказанной Тюриным в ночном телефонном разговоре, когда Лозовский сидел в Казани, а Тюрин ждал его в Шереметьеве: «За всем этим стоит Кольцов».
Лозовский все время помнил эту фразу, но старался о ней не думать, как человек с занозой в ноге старается ставить ногу так, чтобы не наступать на занозу.
И это ему удавалось.
Почти.
В Москву Лозовский вернулся во второй половине дня если не совсем спокойным, то озабоченным не больше, чем после обычной не слишком гладко сложившейся командировки. Дома была только теща. Она сообщила, что Санька в институте, позвонил, что экзамен сдал на четверку, Таньча повезла деда, как все в доме называли отца Татьяны, в поликлинику на физиотерапию, а Егорка еще вчера уехал с ночевкой с компанией на дачу в Калязин кататься на лыжах.
— С девушками, — неодобрительно добавила она.
— Но это же замечательно, — ответил Лозовский. — Какие лыжи без девушек? Лыжи без девушек — это соревнование, а не развлечение.
— Вы все шутите, Володя, а он целую ночь сидел в вашем кабинете и смотрел на компьютере голых женщин, — наябедничала теща.
— Совсем голых?
— Совсем.
— Красивых?
— Я не успела углядеть. А потом он заперся и не отпирал, пока мать не выгнала.
— Ну и зря. Пусть бы смотрел. Я и сам любил смотреть на красивых голых женщин. И сейчас люблю. Но в мое время это было фигурное катание по телевизору — только и всего. Не сердитесь, Серафима Григорьевна, — поспешно добавил он. -
Парню шестнадцать лет. Пусть смотрит что хочет. Хоть разбираться будет, какая женщина красивая, а какая просто кукла.
Поесть мне в этом доме дадут? — окончательно увел он разговор от скользкой темы.
Через полтора часа, когда из поликлиники вернулась Татьяна, Лозовский — отмокший в ванне, чисто выбритый, плотно пообедавший, в любимой старой ковбойке и уютных домашних джинсах, — сидел в своем кабинете, пил кофе с коньяком и, тихо матерясь, выковыривал из компьютерных файлов баннеры порносайтов, которых наловил Егор, а стереть не удосужился или не сумел.
Как бы глянув на себя со стороны, он отметил, что вид у него более чем умиротворенный. То, что надо. Но так казалось ему. Едва взглянув на мужа, Татьяна встревоженно спросила:
— Что с тобой?
— Со мной? — удивился Лозовский. — А что со мной? Ничего.
— А что за запах в прихожей? От твоей одежды.
— Это духи.
— Какие духи?
— Пикантные. Секрет женских побед, — попытался отболтаться Лозовский. — Познакомился, знаешь ли, с одной милой дамой, то да се...
— Это не духи! Это какая-то химия. И моча.
— Это запах времени, — воспарил он в философские выси.
— Володя, это запах беды!
— А это и есть запах времени. Ну, ладно, ладно! Скажу.
Поддал с ребятами в аэропорту, тут менты. В общем, попал в бомжатник, два дня отсидел. Оттуда и запах.
— Не ври. Ты не умеешь врать.
— А когда-то умел, — вздохнул Лозовский. — Теряю квалификацию.
— Никогда не умел! Просто я иногда делала вид, что верю.
— Уговорила. Скажу тебе чистую правду. А если и сейчас не поверишь, то я просто не знаю, как нам дальше жить.
— Говори.
— Я тебя люблю, — сказал Лозовский. — Веришь?
— Верю. И теперь точно знаю: что-то произошло. Что— то очень серьезное. Что, Володя?
— Ну и логика!
— Ты очень давно мне этого не говорил. А сейчас вдруг сказал.
— Я говорил, — запротестовал Лозовский. — Про себя. А теперь буду вслух. Каждый день — утром и вечером. Хочешь?
— Да! Хочу, — сказала она. — И днем!
— Ничего не произошло, Таньча. Ничего такого, о чем можно сказать «случилось». Пока я ничего толком не знаю. Разберусь — расскажу.
Но он знал, что ничего ей не расскажет. Если ничего не случилось — не о чем рассказывать. А если случилось — тем более.
— Тебе несколько раз звонили из редакции. Попов.
Спрашивал, не вернулся ли ты. И не сообщал ли, когда вернешься.
Я говорила: не знаю. Я же и в самом деле не знала.
— Что-нибудь еще?
— Был звонок из Тюмени. Эдуард Рыжов. Сказал, что навел справки о банке, через который осуществлялся какой-то платеж по налогам. Он сказал, ты знаешь, какой платеж.
— Знаю. И что?
— Он проверил. Говорит, действительно компьютерная система банка не работала около недели из-за вируса, никаких операций не совершалось. И как раз в те сроки. О чем это?
— Не вникай. Частности.
— И был еще один странный звонок. Звонила Милена Броневая. Это ваша «Светская жизнь»?
— Бывшая. Почему странный?
— Она была очень встревожена. Сказала, что ей нужно что-то узнать у тебя. Очень просила перезвонить ей домой, как только ты появишься. Телефон я записала — на календаре.
— Действительно странно, — согласился Лозовский. — Когда был звонок?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92