Он не заметил, как из переулка вырулила «Вольво» Тюрина и пристроилась следом. Все мысли его были заняты предстоящим разговором.
Ну, козлы! Вы еще не знаете, с кем связались!
Стас не оглядывался. Но даже если чаще смотрел бы в зеркало заднего вида, слежки бы не заметил. Тюрин начинал милицейскую карьеру в службе наружного наблюдения и навыков не утратил.
В районе Таганки «мазда» ушла с Садового кольца на Котельническую набережную, обогнула высотку и остановилась возле кинотеатра «Иллюзион». Тюрин припарковался поодаль. Он увидел, как какой-то человек в черной шляпе и в черном кашемировом пальто с белым шарфом, покуривавший у витрины «Иллюзиона», бросил сигарету и сел в «мазду». Спустя четверть часа он вышел, «мазда» резко взяла с места.
Человек достал мобильник и что-то сказал. Через минуту рядом с ним притормозил черный джип «линкольн-навигатор» с тюменским номером. Подобрав пассажира, джип выехал на набережную Яузы и через некоторое время остановился возле многоэтажного, мрачного казенного вида дома рядом с оживленной стройплощадкой, над которой в низком зимнем небе плавали стрелы башенных кранов. Выждав, пока пассажир войдет в подъезд, Тюрин заглушил двигатель и не спеша двинулся к дому.
— Что строим, мужики? — полюбопытствовал он у работяг, перекуривавших у ворот.
— Офис, мать его.
— Для кого?
— А ... его знает. Для каких-то нефтяников.
Возле подъезда Тюрин приостановился и сделал вид, что с уважительным интересом разглядывает «линкольн-навигатор».
Сам же высматривал вывеску на стене дома.
Он знал, что увидит на ней: «Сиб-ойл».
Вывеска была. Скромная, под стеклом, серебром на черном.
Тюрин прочитал и даже присвистнул от удивления.
На вывеске было:
"Московское представительство ОАО «Союз».
Глава третья
ДЕНЬ ПРИЕЗДА, ДЕНЬ ОТЪЕЗДА

I
Он кричал:
— Коля, не умирай!
Он кричал:
— Капитан, не умирай!
Он кричал:
— Держись, Коля! Миленький, держись! Капитан Степанов, в Бога тебя, в душу, в пресвятую Богородицу, только умри! Только умри мне, я тебе всю морду разобью! Держись, Коля, держись, держись, держись! Пот жег глаза, «УАЗ» швыряло на выпирающих из солонцов камнях, трепался иссеченный осколками брезент. Левой рукой Лозовский крутил липкий от крови руль, правой прижимал к животу голову Степанова. Ему казалось, что он чувствует острый край осколка или раздробленной височной кости. Под ладонью пульсировал мозг, из раны била в ладонь, упругими толчками пыталась прорваться сквозь пальцы кровь. Сердце работало, капитан Степанов был еще жив. Сзади рвалось, визжало, металл бил в металл. Швейными машинками стрекотали «калашниковы», тупо, отбойными молотками, долбили крупнокалиберные пулеметы. Сзади шел бой, «духи» расстреливали попавшую в засаду колонну.
Рано утром колонна вышла из Кабула с грузом продовольствия и боеприпасов для дивизии ВДВ, дислоцированной под Джелалабадом. Десять армейских «КАМАЗов». Впереди и сзади — БМП боевого охранения. «УАЗ», который выделили специальному корреспонденту московского журнала Лозовскому, шел в колонне вторым — за головной БМП.
За рулем был капитан Степанов. Он сам вызвался сопровождать Лозовского, и всю командировку, все три месяца, не отходил от него ни на шаг. Белозубый, с застенчивой улыбкой, предупредительный даже чуть суетливо, он возил Лозовского по воинским частям, заботился о ночлеге, доставал водку, знакомил с офицерами, напоминал им, о чем обязательно нужно рассказать московскому корреспонденту. Если кто отнекивался, рассказывал сам. Он был года на три старше Лозовского, но держался как младший. Для него, редактора армейской многотиражки, спецкор всесоюзного журнала был все равно что полковник Генштаба.
Прослышав, что в районе Джелалабада готовится крупная операция, Степанов добился у командования, чтобы Лозовскому разрешили туда поехать. Володя согласился, хотя был уже перенасыщен впечатлениями и заботило его не о чем писать, а как: чтобы и правды не сказать, которую сказать ему не дадут, и не изговнять собранный материал враньем. Шел четвертый год афганской войны. Из высей внешней политики она переместилась в быт, проросла в жизнь метастазами цинковых гробов под шифром «груз 200», поселила и усиливала в людях страх за подрастающих сыновей. Академик Сахаров сидел в горьковской ссылке, диссиденты калибром помельче сидели в мордовских лагерях. Народ безмолвствовал, но в ЦК КПСС понимали, что больше нельзя отделываться официозом об интернациональном долге и помощи афганскому народу в построении социализма. Слухам и лживым западным радиоголосам нужно было противопоставить правду о том, что происходит в Демократической Республике Афганистан.
Правду в понимании «Правды».
Был только один способ на елку влезть и жопу не ободрать: придумать какой-нибудь публицистический ход, чтобы сразу уйти от политики и выйти на судьбы людей и на истории, которыми были заполнены записные книжки Лозовского и два десятка магнитофонных кассет. Пристроив на колене блокнот, он начал набрасывать начало будущего очеркового цикла. Степанов с любопытством покосился на то, что он пишет, но спросить постеснялся.
Лозовский прочитал:
— "Пока событие не затрагивает частную жизнь человека, этого события как бы и не происходит. Войны начинаются не тогда, когда их объявляют, а когда почтальон приносит в дом повестку из военкомата..." Впечатляет?
— Интересно, — кивнул Степанов. — А дальше?
— "Но эти события, не существующие в момент своего свершения, часто обнаруживают себя по прошествии времени и крушат судьбы людей, как всплывающие донные мины разворачивают днища судов. Принесут повестку, обязательно принесут. Если война началась, то она началась. Дойдет и до вас..."
— Не пропустят, — предупредил Степанов. — «Всплывают, как донные мины». Мрачновато.
— А как им всплывать? — огрызнулся Лозовский. — Как утопленники?
— Как русалки, — сказал Степанов и засмеялся.
— "Для молодого военного журналиста Николая Степанова Афганистан стал фактом его биографии через три года после окончания Львовского военно-политического училища, — продолжал Лозовский. — Он никогда не мечтал стать военным. Он хотел стать журналистом. Но его мать, учительница одной из тюменских школ, на руках у которой после смерти мужа, бурового мастера, погибшего при аварии на нефтяной скважине, осталось двое детей, не могла помогать сыну. Мечту об университете пришлось оставить. Он поступил в училище во Львове, потому что там был факультет журналистики..."
— Про меня-то зачем? — засмущался Степанов.
— Почему нет? Через тебя въеду в тему.
— Не пропустят, — повторил Степанов. — «Если война началась, то она началась, дойдет и до вас». Ты на что это намекаешь? Мы тут, понимаешь ли, выполняем интернациональный долг. И никуда ты от этого не уйдешь.
— Не пропустят, суки, — согласился Лозовский и принялся грызть ручку, придумывая другое начало.
Слева тянулись холмы с крутыми меловыми откосами, за ними поднимались дикие хребты Гиндукуша с ледниками, сверкающими на маленьком злом солнце. Справа, за неглубоким кюветом, простиралась полупустыня в солончаках, в мелких барханах, с зыбкими шарами перекати-поля. Она напомнила Лозовскому Голодную степь, по которой он целое лето с пылью в носу, с сырыми глазами и мокрой спиной колесил на экспедиционном грузовике.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92