38. Существует ли бесконечность пространства, я не знаю, но знаю, что
существует бесконечность времени, что эта бесконечность, эта неизменяемая
длительность, эта беспредельная преемственность всего и есть сама жизнь или
совершенное существование29. И прежде всего: конечное множественно,
бесконечное - нет. Идея множественности сливается в моем уме с идеей
уничтожения; идея единства - с идеей вечности. Итак, уничтожение для меня
есть зло, вечность - добро, зло стремится только к уничтожению, благо -
только к сохранению; следовательно, вечность, благо, жизнь - это одно и то
же.
Я называю это двумя конечными идеями человеческого разума, ибо они
находятся на двух концах той черты, которая является его мерилом. Все другие
идеи человека заключаются в этих идеях или связываются с ними, так что разум
человека не может знать ничего такого, с чем не была бы связана идея
уничтожения или идея сохранения. Будучи основой всех наших суждений, и не
только суждений но и всех наших чувств, эти рамки, в пределах которых
происходит все движение нашего разума, являются, бессознательно для нас,
законом нашего мышления. Заметьте, что даже идеи числовые, как ни кажутся
они чуждыми этим понятиям, все же не выступают за их пределы, ибо идеи
числовые - это идеи деления и сложения: делить значит уничтожать, складывать
значит производить.
Мысль нравственная особенно, на мой взгляд, не может иметь иной основы,
кроме этой. Всякая идея совершенства, красоты, гармонии, добродетели, любви
есть только видоизменение идеи сохранения; всякая идея несовершенства,
безобразия, раздора, порока, ненависти, есть видоизменение идеи уничтожения.
Мы не можем представить себе ничего доброго или прекрасного, не приписывая
ему в то же время длительности, непрерывности, устойчивости, или представить
себе зло, безобразие, не соединяя их с идеей неустойчивости, прерывности,
уничтожения, Таким образом, наш ум постоянно пребывает между мыслью о жизни
и смерти, и, действительно, лишь эти две мысли управляют им.
Следует заметить, что чувство самосохранения совершенно не входит в эти
элементарные понятия нашего разума. Начало самосохранения есть начало мира
животного, совершенно отличное от начала нравственного30. Следовало их
объединить, чтобы создать совершенную жизнь; именно это и сделала
христианская философия, внеся идею вечного спасения, как блага совершенного.
39. Предположим, что исторический факт утверждения христианства будет
объяснен самым естественным образом, подобно, например, развитию иудаизма
под влиянием его смешения с восточной философией и философией греческой, ...
спрашивается, в чем здесь доказательство, опровергающее откровение? Когда же
Спаситель утверждал, что Отец открылся ему в явлении необычном и внезапном,
в каком сам он, например, впоследствии явился апостолу Павлу31? И не сказано
ли нам, что он слушался и вопрошал учителей, и еще что ребенок возрастал и
укреплялся духом32?
40. Есть историческая правда факта, есть историческая правда смысла: в
истории есть анализ, но есть там и синтез; я бы даже сказал, что в истории
есть a priori не в меньшей степени, чем a posteriori33.
41. Без всякого сомнения наиболее истинным в истории является не то, что
она повествует, а то, что она мыслит, что она воображает, что она измышляет.
В этом смысле поэтические представления могут быть ближе к истине, чем самый
добросовестный рассказ, точно так же как чистое рассуждение часто
достовернее опыта. Связь между событиями можно себе только представить, в
хронике ее не отыщешь: здесь бесполезны заключения чисто рассудочные, ибо
рассудок, в конце концов, не может овладеть прошлым, всецело являющимся
достоянием воображения и поэзии. К тому же, очевидец очень часто, а может
быть и никогда, не видит событие таким, каким оно было, и по истечении веков
глубокий мыслитель представляет себе исторические события вернее, чем
современник, в них участвовавший. Что должен был для этого проделать
мыслитель? Он исходил из принципа, стоящего вне течений исторических
событий, т.е. из принципа априорного. Вот измышление и вместе с тем высшая
историческая правда. Можно сказать, что этой правды нет в самой истории, но
что она внесена в нее мыслью. Такова правда, которую мы находим у Нибура, у
Гизо34 и др.
42. После того, как много рассказано, остается еще разгадывать. Тогда
множественность событий, хаос фактов исчезает, подчиняясь рассуждению; на
место рассказа появляется аргумент, силлогизм и, в конце концов,
нравственный закон времен.
42-а. История нашей страны, например, рассказана недостаточно; из этого,
однако, не следует, что ее нельзя разгадать. Мысль более сильная, более
проникновенная, чем мысль Карамзина, когда-нибудь это сделает. Русский народ
тогда узнает, что он такое, или, вернее, то, чего в нем нет. Он принимает
себя теперь за такой же народ, как и другие; тогда, я уверен, он с ужасом
убедится в своем нравственном ничтожестве; он узнает, что провидение пока
еще давало ему жизнь лишь для того, чтобы иметь в его лице динамическую силу
в мире, и пока еще не для того, чтобы проявить себя сознательно. Тогда мы
поймем, что имеем вес на земле, но еще не действовали. Подобно тому, как
народы, образовавшие новое общество, были сначала призваны на мировую арену
как материальная сила и заняли свое место в порядке сознательном лишь после
того, как подчинились игу его закона, точно так же и мы в настоящее время
представляем только силу физическую; силой нравственной мы станем тогда,
когда совершим то же, что совершили они. Но когда это будет35?
43. Неверующий, на мой взгляд, уподобляется неуклюжему циркачу на канате,
который, стоя на одной ноге, неловко ищет равновесие другой. Но и плохой
циркач требует оплаты за свои штуки. А тот другой циркач, что получит он за
свой труд? Насколько я знаю, ничего кроме утомления. Когда видишь, как он
балансирует, за него становится страшно; хочется протянуть ему руку и
сказать; слезай, приятель, иначе ты сломишь себе шею.
44. "Many are poets, that have never penn's3", - сказал Байрон36. Но что
бы он ни говорил, одна только мысль не создает поэта, он должен еще уметь ее
выразить, ибо поэтическая мысль не полна, пока она не облечена в слово.
Поэтическое вдохновение, на мой взгляд, есть столько же вдохновение слова,
сколько вдохновение идеи. Мысль безмолвна, мысль бесплотна, между тем вся
поэзия есть плоть, хотя бы, как в настоящее время, она лишь рассуждала.
Нельзя быть поэтом в прозе. Все великие прозаики, которых причисляют к
поэтам - Фенелон, Бюффон, Руссо37, - не обладали, по-моему, ни малейшим
даром поэтического творчества. Вещественный элемент этого дара ее
обусловливает. Я требую от поэта, чтобы он потряс мои нервы точно так же,
как и мою душу.
45. Поэзия дана нам для того, чтобы слить физический мир с умственным и
чтобы прельстить ум этим слиянием. Музыка была призвана к тому же и она
предшествовала поэзии, но она одна была бы не в силах осуществить это
действие: ей сопротивлялся бы ум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22