— В некоторых американских штатах он тоже запрещён, — заметил Хагбард. — Он не запрещён в Экваториальной Гвинее, где никогда не было проблемы наркомании.
— Поскольку вы преданный гражданин и восторженный почитатель Экваториальной Гвинеи, я уверен, что вам это приятно, — сказал Гауптманн. — Что ж, Freiherr Челине, я бы с радостью немедленно вас отпустил, однако по ходу расследования у меня могут возникнуть к вам дополнительные вопросы. Так что я просто вынужден попросить вас не покидать Ингольштадта.
Хагбард встал.
— Если вы пообещаете не приставлять ко мне хвост и не следить за каждым моим шагом, я дам вам слово никуда не уезжать.
Гауптманн хитро улыбнулся.
— Вам не нужно давать мне слово. Все дороги блокированы, ингольштадтский аэродром закрыт. Можете спокойно перемещаться по городу, озеру и территории фестиваля. Вас никто не будет беспокоить. Когда Хагбард выходил из номера, престарелый официант пропустил его вперёд и двинулся следом. Уже в коридоре официант произнёс:
— Какая жалость.
— Вообще-то, — сказал Хагбард, — им всем было за восемьдесят. В этом возрасте можно и помирать.
Официант засмеялся.
— Мне семьдесят пять, но я не считаю, что есть возраст, подходящий для смерти. Однако я имел в виду не это. Возможно, mein heir не заметил в номере аквариум. Он разбился, и рыбы разлетелись по полу. Я присматривал за этим аквариумом более двадцати лет. Потрясающая коллекция редких тропических рыбок. Там были даже египетские ротоноски. И вот теперь они сдохли. Такие дела.
Хагбард хотел спросить, кто такие египетские ротоноски, но старик, кивнув ему напоследок, толкнул дверь с табличкой «Служебная» и скрылся.
Дэнни Прайсфиксер, Леди Велькор и Кларк Кент брели в темноте, не разбирая дороги, пока Прайсфиксера не остановила мисс Портинари
— Это тебя заинтересует, — сказала она, вручая ему конверт, похожий на тот, что получил Фишн Чипе.
— А что это? — спросил Дэнни. Он видел перед собой гречанку в классическом античном одеянии, держащую в руке золотое яблоко.
— Посмотри.
Дэнни вытащил из конверта фотографию, на которой Тобиас Найт и Зев Хирш заводили часовой механизм бомбы в редакции «Конфронтэйшн».
— Этот человек, — сказала она, указывая на Найта, — хочет изобличить своих сообщников, чтобы самому избежать наказания. Он хочет сдать Хирша и Атланту Хоуп. Ты ведь давно за ними охотишься, верно?
— Кто ты? — спросил Дэнни, уставившись на гречанку.
— Я та, которой было поручено связаться с тобой в Ингольштадте. Тебе говорила обо мне Мама Сутра. Я от иллюминатов.
( — О чем говорят эти двое? — спросил Кларк Кент у Леди Велькор.
— А кто их знает, — пожала та плечами. — Они же оба бредят.)
— «Божья молния» — самая активная из организаций, под прикрытием которых действует культ Жёлтого Знака, — рассказывала мисс Портинари очередную сказку… В нескольких метрах от них Джо Малик сказал Хагбарду:
— Я не люблю ложные обвинения. Даже против таких людей, как Хирш и Хоуп.
— Ты подозреваешь нас в неэтичном поведении? — с самым невинным видом поинтересовался Хагбард.
(Пат Уэлш звонит по телефону.)
— Я не верю в исправительную роль тюрем, — резко сказал Джо. — Не думаю, что Атланта и Зев станут лучше, когда оттуда выйдут. Они станут хуже.
— Можешь не сомневаться, иллюминаты тебя защитят, — торжественно подвела итог мисс Портинари.
Дэнни Прайсфиксер продолжал на неё таращиться.
Где— то далеко звонит телефон, вытаскивая меня обратно в тело, личность, задачу и стирая все воспоминания о том, как я был распорядителем манежа. Я сажусь и снимаю трубку.
— Хирш, — говорю.
— Меня зовут Пат Уэлш, — женский голос на том конце провода. — Я говорю от имени Атланты. Пароль — «Телема».
— Продолжайте, — хриплю я в трубку, предположив, что речь пойдёт о профессоре-пацифисте, которого мы убили на площади ООН первого апреля.
— Против вас сфабриковано дело. Вас обвиняют во взрыве бомбы, — сказала она. — Вы должны скрыться.
Хагбард расхохотался.
— Атланта не вернётся в Штаты. Более двух лет она была двойным агентом и работала на меня. (Я обнаружил дверь товарного склада, которую описывала мне эта женщина, Уэлш. Дверь, как она и обещала, была открыта, но меня заинтересовала вывеска: «Гольд энд Эппель, грузовые перевозки»…) И Тобиас Найт тоже. Все тщательно спланировано, Джо. А ты думал, что идея взрыва твоего офиса принадлежала тебе.
— Но как же Зев Хирш? — спросил Джо.
— Сейчас он приобретает весьма поучительный опыт в Нью-Йорке, — ответил Хагбард. — Я тоже не верю в тюрьмы.
Я в ловушке. Меня окружили эти трое, и Юбела требует: «Скажи нам Слово», Юбело повторяет: «Скажи нам Слово», а Юбелум обнажает меч: «Скажи нам Слово, Зев Хирш…»
— Взрыв в Нью-Йорке? — проницательно переспросил Президент, стараясь выглядеть не менее крутым, чем его предшественник. — Да, — продолжал Сол, — как только нам стало ясно, что все это связано с «Божьей молнией», мы с Барни отправились в Лас-Вегас. Вы понимаете почему.
Президент ничего не понял, но не собирался в этом признаваться.
— Вы направились в Лас-Вегас? — проницательно переспросил он.
— Да, — откровенно сказал Сол. — Как только мы узнали об «антракс-лепра-пи» и смерти доктора Мочениго, так сразу же поняли: и тут, и там замешана одна и та же организация. «Божья молния»…
— «Божья молния»? — снова проницательно переспросил Президент, вспоминая, как в прежние годы его приглашали ораторствовать на митингах этой организации.
— И тайная группа, которая в неё внедрилась и захватила там власть, — культ Жёлтого Знака. У нас есть основания полагать, что через несколько часов в Лондон прибудет английский разведчик по фамилии Чипе, который привезёт с собой компромат на большинство тайных агентов культа Жёлтого Знака в правительстве Великобритании. Понимаете, сэр, это международный заговор.
— Международный заговор? — ещё проницательнее переспросил президент.
А в Центральном парке наш старый приятель Перри спрыгивает на землю, хватает орешек, брошенный Августейшим Персонажем, и быстро обегает три круга вокруг дерева на случай, если этот друг-возможно-враг вытащит пистолет и начнёт стрелять…
А тем временем в вышине, выше самых высоких калифорнийских гор другой аспект моего сознания парит, словно крылатая поэтическая строфа. Каким-то образом мне ведомо больше, чем сейсмографу доктора Тролля, ведь я последний, действительно последний. Экологи правы: мой вид не просто под угрозой исчезновения, он практически исчез. За последние годы мои чувства невероятно обострились: это уже больше чем инстинкт. Я кружу, я кружу, я парю, закладываю виражи, падаю камнем и плыву. Я (и это для меня большая редкость) не думаю о рыбе, поскольку в настоящий момент сыт. Я кружу, я кружу, думая о полёте, свободе и, менее ясно, о плохих вибрациях, поднимающихся откуда-то снизу. Что, у меня должно быть имя? Что ж, тогда зовите меня Хали Один. Я — последний белоголовый орлан haliaeetus leucocephalus, некогда символ Римской империи, а ныне — Американской империи. Впрочем, ни то, ни другое меня не волнует, меня волнует лишь моя свобода, а в головах у римлян и американцев никогда не было ничего, кроме самых путаных и извращённых идей. Я, Хали Один, покрытый длинными зеленоватыми перьями, кружу и кричу — не от ярости, не от страха и не от злости.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55