Он повернул против гитлеровцев один из батальонов и послал танки.
Для командира советской дивизии появление в тылу вражеского батальона было одним из эпизодов боевого дня. А командир корпуса генерал-лейтенант Порошин просто принял к сведению доклад о мерах, принятых против немецкой группы. Подобные случаи происходили в полосе корпуса почти ежедневно. Где уж заниматься кучкой деморализованных немцев, когда совсем рядом – Берлин, когда войска корпуса все глубже вгрызаются в его пригороды!
Ближе к вечеру Порошину снова напомнили о вражеской группе. Оказалось, что немцы разбили на шоссе несколько грузовиков с противотанковыми снарядами и назавтра некоторые части могут остаться без боеприпасов. Прохор Севастьянович распорядился послать на тыловой склад еще пять автомашин и, мысленно представляя путь, который им нужно проделать, вдруг подумал о том, что в колонне, подвергшейся нападению, могла оказаться и Ольга! Ну, конечно, он ведь сам распорядился вызвать ее… И если она не задержалась с отъездом…
Порошин позвонил в штаб корпуса. «Да, – ответил ему помощник начальника штаба. – Приказание выполнено, Дьяконская отбыла в распоряжение опергруппы штакора в первой половине дня».
Прохору Севастьяновичу стало так душно, что он расстегнул верхние пуговицы кителя. Перед глазами всплыла много раз виденная картина: изрытая воронками дорога, разбитые машины и трупы… А ведь он так берег Ольгу, старался держать ее дальше в тылу. Он всегда говорил себе: у нее погиб муж, сын ее не должен остаться сиротой. Говорил и, пожалуй, верил своим словам. А тут вдруг понял, что дело не только в этом! Ольга дорога ему сама по себе, ему веселей и легче стало жить, с тех пор как она приехала в корпус. Она была единственной женщиной, которую ему хотелось видеть возле себя, о которой хотелось заботиться…
Порошин вызвал к телефону командира дивизии, в тылу которого прорвались через дорогу немцы, хотел узнать подробности. Однако командир дивизии сам толком ничего не знал и, чувствовалось, не особенно интересовался тыловым происшествием. Он охотно говорил лишь о том, что делается в наступающих подразделениях. Мыслями он находился в Берлине, и это, в общем-то, было правильно, хотя Прохор Севастьянович и остался недоволен, повесив трубку.
Он решил сам выехать на шоссе, если до 20 часов не получит точных сведений о Дьяконской. Торопясь закончить неотложные дела, вызвал к себе начальника оперативного отряда. Тот принес две карты: советскую и трофейную, более точную. По этим картам Порошин наметил в общих чертах задачу для дивизий на следующий день.
Начальник оперативного отдела предложил выдвинуть на направление главного удара самоходные артиллерийские установки, находившиеся в резерве. Прохор Севастьянович, слушая его доводы, поглядывал в окно и вдруг увидел Дьяконскую. Она появилась под аркой ворот на противоположной стороне большого мощеного двора. Адъютант Порошина нес ее вещевой мешок. Шла она быстро, на ходу поправляя волосы.
Прохор Севастьянович заторопился.
– Хорошо, – сказал он начальнику оперативного отдела. – Я согласен. Зайдите ко мне через два часа, решим окончательно.
Он пошел к двери обычной своей неторопливой походкой и только на лестнице не сдержался, побежал вниз.
Его поразило лицо Ольги: безучастное, бледное, словно маска, вылепленная из гипса. На гимнастерке темными пятнами запеклась кровь.
– Вы ранены?! – испуганно воскликнул Прохор Севастьянович.
– Нет, – ответила она и чуть заметно качнулась к нему, будто ища опоры.
Прохор Севастьянович обнял Ольгу за плечи и, глядя в ее глаза, сказал громко:
– Теперь я не отпущу вас от себя! Ни на один день!
Ольга устало и благодарно улыбнулась ему.
* * *
В танковом батальоне, где четвертый год кашеварил ефрейтор Булгаков, люди забыли, что такое сухой паек.
С минувшей осени, от самой реки Вислы, танкисты у него только шесть раз не получали приварка, а в других батальонах ребята по целым неделям сидели на подножном корму. Теперь уж и не упомнишь, когда и где приходилось Ивану заботиться о соседях, оставшихся без своих кормильцев. Это тоже стало делом обычным. И лишь возле Берлина, в самый, можно сказать, исторический момент, Булгаков чуть было не осрамился.
Танкисты махнули вперед такими темпами, что Иван со своим мерином Шибко Грамотным едва успевал за ними. Двадцать и даже тридцать верст в сутки – конец не так уж велик. Но танки уходили на запад рывком. Ивану выпадало каждый день догонять их. А попробуй догони, если танков везде уйма, все дороги исковыряны гусеницами и спросить не у кого. Шпрехать по-дойчески Иван не научился. Правда, Шибко Грамотный вроде бы понимал немецкую речь, прядал ушами и, как и раньше, норовил переть туда, куда хотел, но Булгаков в таком важном деле трофейному мерину не доверял.
Только успеет Иван догнать свой батальон и развести огонь в топке, как ребята снимаются с места, и опять начинается гонка. В конце концов Булгаков, хоть и с болью сердечной, отвел все же мерина к знакомым обозникам, а сам прицепился к бригадному грузовику с запасными частями. Такой машине никак нельзя было отстать от батальонов, а Ивану только это и требовалось. К тому же он сообразил привлекать для подсобных работ гражданское население. Фрау и киндеры чистили ему картошку и охотно выполняли всякую другую работу, получая взамен солдатскую норму борща или добротной гречневой каши.
Иван приглядывался к своим помощникам, заходил в дома, осматривал крестьянские наделы, сравнивал нашу и немецкую жизнь. Фрау и киндеры в большинстве своем были тощими, насчет жратвы у них получалось не больно густо. Землю немцы возделывали заботливо, но уж очень малы участки: после наших просторов и плюнуть негде. Сядешь под кустик, ан – уже к своему соседу попал.
Но зато чистота и аккуратность у них была отменная. Крестьянский дом – как у барина. Взглянуть приятно, а ноги сами о половик вытираются, прежде чем шагнуть через порог.
Ребята хвалили одежду: и легкая она у немцев, и удобная, и красивая. Но Иван с ребятами не соглашался. Верно, с виду одежда у них привлекательная, но материала настоящего нет. Повсюду какие-то эрзацы.
Чем ближе подходила танковая бригады к немецкой столице, тем яростней сопротивлялась отступавшая перед ней немецкая пехота. Фашисты засядут в подвалах, в домах за толстыми стенами – вот и попробуй их вышибить! Потери в бригаде не только не уменьшились, а даже увеличились.
В разбитых немецких городах гибло много всякого добра. Заходи в пустые, брошенные хозяевами квартиры и магазины, бери что захочешь. Иван взял двое ручных часов: себе и Алене. Сперва мучила совесть: вот, мол, незаработанное ношу. Однако сумел успокоить себя. Немцы-то, почитай, четыре года нашу страну грабили, и кормились, и одевались за наш счет, и всякие ценности вывозили. Они организованно грабили. А солдат много ли унесет в вещевом мешке, куда нужно поместить и бельишко, и письма из дома, и запас патронов, и мыло, и помазок с бритвой…
Во второй половине дня Булгаков разыскал своих танкистов в чистой сосновой роще, где деревья стояли строгими рядами и не было ни траншей, ни завалов, ни трупов – всего того, что попадалось везде на каждом шагу. Лешка Карасев, возившийся возле нового тяжелого танка ИС, помахал грязной ветошью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
Для командира советской дивизии появление в тылу вражеского батальона было одним из эпизодов боевого дня. А командир корпуса генерал-лейтенант Порошин просто принял к сведению доклад о мерах, принятых против немецкой группы. Подобные случаи происходили в полосе корпуса почти ежедневно. Где уж заниматься кучкой деморализованных немцев, когда совсем рядом – Берлин, когда войска корпуса все глубже вгрызаются в его пригороды!
Ближе к вечеру Порошину снова напомнили о вражеской группе. Оказалось, что немцы разбили на шоссе несколько грузовиков с противотанковыми снарядами и назавтра некоторые части могут остаться без боеприпасов. Прохор Севастьянович распорядился послать на тыловой склад еще пять автомашин и, мысленно представляя путь, который им нужно проделать, вдруг подумал о том, что в колонне, подвергшейся нападению, могла оказаться и Ольга! Ну, конечно, он ведь сам распорядился вызвать ее… И если она не задержалась с отъездом…
Порошин позвонил в штаб корпуса. «Да, – ответил ему помощник начальника штаба. – Приказание выполнено, Дьяконская отбыла в распоряжение опергруппы штакора в первой половине дня».
Прохору Севастьяновичу стало так душно, что он расстегнул верхние пуговицы кителя. Перед глазами всплыла много раз виденная картина: изрытая воронками дорога, разбитые машины и трупы… А ведь он так берег Ольгу, старался держать ее дальше в тылу. Он всегда говорил себе: у нее погиб муж, сын ее не должен остаться сиротой. Говорил и, пожалуй, верил своим словам. А тут вдруг понял, что дело не только в этом! Ольга дорога ему сама по себе, ему веселей и легче стало жить, с тех пор как она приехала в корпус. Она была единственной женщиной, которую ему хотелось видеть возле себя, о которой хотелось заботиться…
Порошин вызвал к телефону командира дивизии, в тылу которого прорвались через дорогу немцы, хотел узнать подробности. Однако командир дивизии сам толком ничего не знал и, чувствовалось, не особенно интересовался тыловым происшествием. Он охотно говорил лишь о том, что делается в наступающих подразделениях. Мыслями он находился в Берлине, и это, в общем-то, было правильно, хотя Прохор Севастьянович и остался недоволен, повесив трубку.
Он решил сам выехать на шоссе, если до 20 часов не получит точных сведений о Дьяконской. Торопясь закончить неотложные дела, вызвал к себе начальника оперативного отряда. Тот принес две карты: советскую и трофейную, более точную. По этим картам Порошин наметил в общих чертах задачу для дивизий на следующий день.
Начальник оперативного отдела предложил выдвинуть на направление главного удара самоходные артиллерийские установки, находившиеся в резерве. Прохор Севастьянович, слушая его доводы, поглядывал в окно и вдруг увидел Дьяконскую. Она появилась под аркой ворот на противоположной стороне большого мощеного двора. Адъютант Порошина нес ее вещевой мешок. Шла она быстро, на ходу поправляя волосы.
Прохор Севастьянович заторопился.
– Хорошо, – сказал он начальнику оперативного отдела. – Я согласен. Зайдите ко мне через два часа, решим окончательно.
Он пошел к двери обычной своей неторопливой походкой и только на лестнице не сдержался, побежал вниз.
Его поразило лицо Ольги: безучастное, бледное, словно маска, вылепленная из гипса. На гимнастерке темными пятнами запеклась кровь.
– Вы ранены?! – испуганно воскликнул Прохор Севастьянович.
– Нет, – ответила она и чуть заметно качнулась к нему, будто ища опоры.
Прохор Севастьянович обнял Ольгу за плечи и, глядя в ее глаза, сказал громко:
– Теперь я не отпущу вас от себя! Ни на один день!
Ольга устало и благодарно улыбнулась ему.
* * *
В танковом батальоне, где четвертый год кашеварил ефрейтор Булгаков, люди забыли, что такое сухой паек.
С минувшей осени, от самой реки Вислы, танкисты у него только шесть раз не получали приварка, а в других батальонах ребята по целым неделям сидели на подножном корму. Теперь уж и не упомнишь, когда и где приходилось Ивану заботиться о соседях, оставшихся без своих кормильцев. Это тоже стало делом обычным. И лишь возле Берлина, в самый, можно сказать, исторический момент, Булгаков чуть было не осрамился.
Танкисты махнули вперед такими темпами, что Иван со своим мерином Шибко Грамотным едва успевал за ними. Двадцать и даже тридцать верст в сутки – конец не так уж велик. Но танки уходили на запад рывком. Ивану выпадало каждый день догонять их. А попробуй догони, если танков везде уйма, все дороги исковыряны гусеницами и спросить не у кого. Шпрехать по-дойчески Иван не научился. Правда, Шибко Грамотный вроде бы понимал немецкую речь, прядал ушами и, как и раньше, норовил переть туда, куда хотел, но Булгаков в таком важном деле трофейному мерину не доверял.
Только успеет Иван догнать свой батальон и развести огонь в топке, как ребята снимаются с места, и опять начинается гонка. В конце концов Булгаков, хоть и с болью сердечной, отвел все же мерина к знакомым обозникам, а сам прицепился к бригадному грузовику с запасными частями. Такой машине никак нельзя было отстать от батальонов, а Ивану только это и требовалось. К тому же он сообразил привлекать для подсобных работ гражданское население. Фрау и киндеры чистили ему картошку и охотно выполняли всякую другую работу, получая взамен солдатскую норму борща или добротной гречневой каши.
Иван приглядывался к своим помощникам, заходил в дома, осматривал крестьянские наделы, сравнивал нашу и немецкую жизнь. Фрау и киндеры в большинстве своем были тощими, насчет жратвы у них получалось не больно густо. Землю немцы возделывали заботливо, но уж очень малы участки: после наших просторов и плюнуть негде. Сядешь под кустик, ан – уже к своему соседу попал.
Но зато чистота и аккуратность у них была отменная. Крестьянский дом – как у барина. Взглянуть приятно, а ноги сами о половик вытираются, прежде чем шагнуть через порог.
Ребята хвалили одежду: и легкая она у немцев, и удобная, и красивая. Но Иван с ребятами не соглашался. Верно, с виду одежда у них привлекательная, но материала настоящего нет. Повсюду какие-то эрзацы.
Чем ближе подходила танковая бригады к немецкой столице, тем яростней сопротивлялась отступавшая перед ней немецкая пехота. Фашисты засядут в подвалах, в домах за толстыми стенами – вот и попробуй их вышибить! Потери в бригаде не только не уменьшились, а даже увеличились.
В разбитых немецких городах гибло много всякого добра. Заходи в пустые, брошенные хозяевами квартиры и магазины, бери что захочешь. Иван взял двое ручных часов: себе и Алене. Сперва мучила совесть: вот, мол, незаработанное ношу. Однако сумел успокоить себя. Немцы-то, почитай, четыре года нашу страну грабили, и кормились, и одевались за наш счет, и всякие ценности вывозили. Они организованно грабили. А солдат много ли унесет в вещевом мешке, куда нужно поместить и бельишко, и письма из дома, и запас патронов, и мыло, и помазок с бритвой…
Во второй половине дня Булгаков разыскал своих танкистов в чистой сосновой роще, где деревья стояли строгими рядами и не было ни траншей, ни завалов, ни трупов – всего того, что попадалось везде на каждом шагу. Лешка Карасев, возившийся возле нового тяжелого танка ИС, помахал грязной ветошью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104