Усталая, пропыленная пехота с автоматами за спиной и гранатами на ремнях, с мешочками запасных дисков, со скатками плащ-палаток, с притороченными к ним котелками. Пехота-труженица в брезентовых сапогах и обмотках, в гимнастерках, выбеленных потом и солнцем, в орденах и медалях, завоеванных под Москвой, на Волге и на Днепре.
После рева моторов и лязга гусениц негромким и маловнушительным казался шорох подошв. Не строевым шагом, не вытянувшись по ранжиру в идеальные ряды и шеренги, а просто походом двигалась пехота через этот город, как прошла уже через сотни других, оставив за собой тысячи километров. И тот, кто смотрел на эти молчаливые, привычные к маршам и сражениям колонны, тот понимал: поднимутся на пути скалистые горы, разверзнутся болота и пропасти, устанет и откажет техника, сломаются моторы, сгорит в жарком пламени любое железо, любая сталь, а пехота преодолеет все! Пехота дойдет туда, куда ей прикажут!
* * *
Расторопный старшина Гафиуллин разыскал на юго-западной окраине города большую виллу с просторным садом. Бойцы расположились во флигеле, в деревянных пристройках. На завтра объявлена была дневка.
В полночь Виктор, прихрамывая, обошел двор и парк, проверил посты. Предупредил солдат: здесь не фронт, но ухо держите востро, не забывайте, что находимся на земле недавнего противника. Тут всякое может быть.
Задержался на крыльце. Ночь по-южному темная, звездная и душная. В пыльном сухом воздухе появлялись вдруг освежающие прохладные струйки, приносившие запах цветов. В парке, под черными купами деревьев, хрупали овсом привязанные к повозкам лошади. Кто-то негромко ругался, беззлобно и длинно. Вдали протарахтела автоматная очередь. Гудели на дороге моторы. Снова автоматная очередь.
– Проверяйте посты каждый час, – предупредил Дьяконский дежурного лейтенанта. – В одиночку не ходите, только вдвоем.
Высокая массивная дверь мягко закрылась за ним. Электричества не было: пожилой слуга в ливрее пошел перед капитаном со свечкой в руках. Ковровая дорожка сбегала сверху по ступеням лестницы.
Умотался Виктор за день так, что уснул на диване, накрывшись плащом, хотя слуга приготовил ему роскошную постель с чистыми простынями. Это удовольствие он отложил до следующей ночи.
Утром он долго мылся в ванне: дважды наполнял ее водой, и дважды она делалась черной. Въелась в кожу пыль фронтовых дорог Украины, Молдавии и Румынии.
Старшина Гафиуллин успел ни свет ни заря выбрить голову, чем-то смазал ее – она сияла, как молодая луна. Подтащил к открытой двери ванной кресло и сидел развалясь: довольный, улыбающийся Герой двадцати одного года от роду, с тремя нашивками за ранение, с красными лычками на мятых погонах. Смотрел, как плескается Дьяконский, щурил черные плутоватые глаза, говорил с завистью:
– Вот, комавдыр, зарастет у меня кожа, и я в ванну залезу. Тебе ванна мала, а мне как раз будет. Я ведь в ваннах еще не сидел, а тут посижу. Чудно, точно?
– Обыкновенно, – пожал плечами Дьяконский. – У нас в Москве ванна была.
– А кинотеатр у тебя дома был? Не было кинотеатра у тебя, командыр. А у этой хозяйки прямо в доме зал мест на двадцать. Крепко живут буржуи. Ты шевелись, командыр, хозяйка без тебя завтракать не садится.
Гафиуллин раскрыл чемодан, выложил перед Виктором белый офицерский китель с золотыми погонами, отглаженные галифе и майку с трусами.
– Где взял майку? – спросил Виктор.
– Вчера в ларьке.
– Заплатил? – Дьяконский так взглянул на Гафиуллина, что у того сбежала с лица улыбка.
– Товарищ комавдыр! Зачем упрекаешь? Я тоже политику понимаю! Майку брал, деньги давал. Я сам агитатор, сам инструктаж проходил. Этот торговец деньги брать не хотел. Я даю, а он назад. Кричит, руками махает. Я тогда автомат наставил и сказал: бери, спекулянт, курва, а то сейчас в ящик сыграешь! Он сразу деньги схватил. Так что не беспокойся, комавдыр, все в порядке, – серьезно закончил Гафиуллин, а в глубине его прищуренных глаз прыгали веселые чертики.
– Значит, ты и распоряжение выполнил, и моральное удовлетворение получил? Но не злоупотребляй, старшина. Я никакого пятна не прощу. Даже тебе, по старому знакомству.
– Знаю, командыр, – кивнул Гафиуллин, – Но я у того торговца самовар видел. С тульским клеймом. Это как?
– А никак. Правительство разберется и, если нужно, возьмет контрибуцию.
– Я, командыр, такого не понимаю. А вот торговец теперь меня дураком считает, и я его понимаю. Русский человек хороший, только больно добрый для всех. Его обидят, а он забудет, простит. А татарин какой? Татарин для друга сердце вырежет и отдаст. Но если обидят – не подходи. Сто лет помнить будет.
– Ну, вот и учись у русских доброте.
– А русский пускай учится злым быть.
– Тут не в злости дело, – поморщился Виктор. – Я с тобой согласен вот в чем. Если тебя ударили палкой – ударь противника, чтоб неповадно было. Но в армии нельзя допускать ни малейшего мародерства, разврата, самовольства. Иначе начнется разложение, упадет дисциплина, армия превратится в кучу разбойников. А такие армии не побеждают. Это тебе ясно?
– Да, командыр. Мне это ясно, и я сам заплатил деньги тому румыну. А теперь ты надевай майку и пойдем к графине пить чай. Я еще ни разу не пил чай с графинями.
Дьяконский натянул вычищенные до блеска сапоги, застегнул на все пуговицы белый китель. На ходу, искоса глянул в большое трюмо и остановился: впервые испытал удовольствие, видя самого себя, любовался с некоторым удивлением. Неужели этот высокий офицер, этот чистюля-военный с тонкими длинными пальцами, с насмешливым холодным взглядом – неужели это тот самый Виктор, который валялся раненый, полузасыпанный песком на дне окопа где-то на берегу Десны? Неужели это он, изможденный и обмороженный, на карачках полз по степи навстречу бурану, навстречу ветру, падал лицом в снег и снова полз, чтобы опередить фашистов, чтобы раньше их выйти на берег Мышковы?..
Виктор и еще постоял бы возле зеркала, разглядывая себя, но было неудобно перед Гафиуллиным. Медленно поворачиваясь через левое плечо, увидел на стене большие часы и вспомнил: сегодня первое сентября! Сегодня начало занятий в школе! А Василиса писала, что в этом году у нее педагогическая практика! Может, вот сейчас, сию минуту входит она в класс, волнуясь и робея. Какая она, во что одета? Не в домотканом же платье с васильками по подолу, которое так нравилось ему?! Наверно, Василиса в городском платье, и он совсем не может представить ее. Только смутно: короткие косички с красными бантами, мягкий овал лица, просторная кофточка и по-детски длинная шея. Но ведь это было три года назад!
– Гафиуллин, выясни, можно ли послать отсюда телеграмму домой, в Союз?
– Все можно, командыр. Если очень надо – в штаб поеду, генерала просить буду.
Да, Гафиуллин сделает, найдет дорогу на узел связи. А Василисе будет приятно получить поздравление.
Занятый своими мыслями, Виктор вошел в столовую, рассеянно представился невысокой даме с большим декольте и сел на стул, подвинутый лакеем. Дама была молода, не старше тридцати, смугла и привлекательна, подвижное лицо ее выражало то восторг, то удивление, то неподдельную грусть. Она говорила по-немецки, восхищалась русским балетом, который никогда не видела, и вообще несла чепуху, кокетливо поглядывая на капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104
После рева моторов и лязга гусениц негромким и маловнушительным казался шорох подошв. Не строевым шагом, не вытянувшись по ранжиру в идеальные ряды и шеренги, а просто походом двигалась пехота через этот город, как прошла уже через сотни других, оставив за собой тысячи километров. И тот, кто смотрел на эти молчаливые, привычные к маршам и сражениям колонны, тот понимал: поднимутся на пути скалистые горы, разверзнутся болота и пропасти, устанет и откажет техника, сломаются моторы, сгорит в жарком пламени любое железо, любая сталь, а пехота преодолеет все! Пехота дойдет туда, куда ей прикажут!
* * *
Расторопный старшина Гафиуллин разыскал на юго-западной окраине города большую виллу с просторным садом. Бойцы расположились во флигеле, в деревянных пристройках. На завтра объявлена была дневка.
В полночь Виктор, прихрамывая, обошел двор и парк, проверил посты. Предупредил солдат: здесь не фронт, но ухо держите востро, не забывайте, что находимся на земле недавнего противника. Тут всякое может быть.
Задержался на крыльце. Ночь по-южному темная, звездная и душная. В пыльном сухом воздухе появлялись вдруг освежающие прохладные струйки, приносившие запах цветов. В парке, под черными купами деревьев, хрупали овсом привязанные к повозкам лошади. Кто-то негромко ругался, беззлобно и длинно. Вдали протарахтела автоматная очередь. Гудели на дороге моторы. Снова автоматная очередь.
– Проверяйте посты каждый час, – предупредил Дьяконский дежурного лейтенанта. – В одиночку не ходите, только вдвоем.
Высокая массивная дверь мягко закрылась за ним. Электричества не было: пожилой слуга в ливрее пошел перед капитаном со свечкой в руках. Ковровая дорожка сбегала сверху по ступеням лестницы.
Умотался Виктор за день так, что уснул на диване, накрывшись плащом, хотя слуга приготовил ему роскошную постель с чистыми простынями. Это удовольствие он отложил до следующей ночи.
Утром он долго мылся в ванне: дважды наполнял ее водой, и дважды она делалась черной. Въелась в кожу пыль фронтовых дорог Украины, Молдавии и Румынии.
Старшина Гафиуллин успел ни свет ни заря выбрить голову, чем-то смазал ее – она сияла, как молодая луна. Подтащил к открытой двери ванной кресло и сидел развалясь: довольный, улыбающийся Герой двадцати одного года от роду, с тремя нашивками за ранение, с красными лычками на мятых погонах. Смотрел, как плескается Дьяконский, щурил черные плутоватые глаза, говорил с завистью:
– Вот, комавдыр, зарастет у меня кожа, и я в ванну залезу. Тебе ванна мала, а мне как раз будет. Я ведь в ваннах еще не сидел, а тут посижу. Чудно, точно?
– Обыкновенно, – пожал плечами Дьяконский. – У нас в Москве ванна была.
– А кинотеатр у тебя дома был? Не было кинотеатра у тебя, командыр. А у этой хозяйки прямо в доме зал мест на двадцать. Крепко живут буржуи. Ты шевелись, командыр, хозяйка без тебя завтракать не садится.
Гафиуллин раскрыл чемодан, выложил перед Виктором белый офицерский китель с золотыми погонами, отглаженные галифе и майку с трусами.
– Где взял майку? – спросил Виктор.
– Вчера в ларьке.
– Заплатил? – Дьяконский так взглянул на Гафиуллина, что у того сбежала с лица улыбка.
– Товарищ комавдыр! Зачем упрекаешь? Я тоже политику понимаю! Майку брал, деньги давал. Я сам агитатор, сам инструктаж проходил. Этот торговец деньги брать не хотел. Я даю, а он назад. Кричит, руками махает. Я тогда автомат наставил и сказал: бери, спекулянт, курва, а то сейчас в ящик сыграешь! Он сразу деньги схватил. Так что не беспокойся, комавдыр, все в порядке, – серьезно закончил Гафиуллин, а в глубине его прищуренных глаз прыгали веселые чертики.
– Значит, ты и распоряжение выполнил, и моральное удовлетворение получил? Но не злоупотребляй, старшина. Я никакого пятна не прощу. Даже тебе, по старому знакомству.
– Знаю, командыр, – кивнул Гафиуллин, – Но я у того торговца самовар видел. С тульским клеймом. Это как?
– А никак. Правительство разберется и, если нужно, возьмет контрибуцию.
– Я, командыр, такого не понимаю. А вот торговец теперь меня дураком считает, и я его понимаю. Русский человек хороший, только больно добрый для всех. Его обидят, а он забудет, простит. А татарин какой? Татарин для друга сердце вырежет и отдаст. Но если обидят – не подходи. Сто лет помнить будет.
– Ну, вот и учись у русских доброте.
– А русский пускай учится злым быть.
– Тут не в злости дело, – поморщился Виктор. – Я с тобой согласен вот в чем. Если тебя ударили палкой – ударь противника, чтоб неповадно было. Но в армии нельзя допускать ни малейшего мародерства, разврата, самовольства. Иначе начнется разложение, упадет дисциплина, армия превратится в кучу разбойников. А такие армии не побеждают. Это тебе ясно?
– Да, командыр. Мне это ясно, и я сам заплатил деньги тому румыну. А теперь ты надевай майку и пойдем к графине пить чай. Я еще ни разу не пил чай с графинями.
Дьяконский натянул вычищенные до блеска сапоги, застегнул на все пуговицы белый китель. На ходу, искоса глянул в большое трюмо и остановился: впервые испытал удовольствие, видя самого себя, любовался с некоторым удивлением. Неужели этот высокий офицер, этот чистюля-военный с тонкими длинными пальцами, с насмешливым холодным взглядом – неужели это тот самый Виктор, который валялся раненый, полузасыпанный песком на дне окопа где-то на берегу Десны? Неужели это он, изможденный и обмороженный, на карачках полз по степи навстречу бурану, навстречу ветру, падал лицом в снег и снова полз, чтобы опередить фашистов, чтобы раньше их выйти на берег Мышковы?..
Виктор и еще постоял бы возле зеркала, разглядывая себя, но было неудобно перед Гафиуллиным. Медленно поворачиваясь через левое плечо, увидел на стене большие часы и вспомнил: сегодня первое сентября! Сегодня начало занятий в школе! А Василиса писала, что в этом году у нее педагогическая практика! Может, вот сейчас, сию минуту входит она в класс, волнуясь и робея. Какая она, во что одета? Не в домотканом же платье с васильками по подолу, которое так нравилось ему?! Наверно, Василиса в городском платье, и он совсем не может представить ее. Только смутно: короткие косички с красными бантами, мягкий овал лица, просторная кофточка и по-детски длинная шея. Но ведь это было три года назад!
– Гафиуллин, выясни, можно ли послать отсюда телеграмму домой, в Союз?
– Все можно, командыр. Если очень надо – в штаб поеду, генерала просить буду.
Да, Гафиуллин сделает, найдет дорогу на узел связи. А Василисе будет приятно получить поздравление.
Занятый своими мыслями, Виктор вошел в столовую, рассеянно представился невысокой даме с большим декольте и сел на стул, подвинутый лакеем. Дама была молода, не старше тридцати, смугла и привлекательна, подвижное лицо ее выражало то восторг, то удивление, то неподдельную грусть. Она говорила по-немецки, восхищалась русским балетом, который никогда не видела, и вообще несла чепуху, кокетливо поглядывая на капитана.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104