Итак, граф был молод (ему было не больше тридцати пяти лет), в расцвете всех желаний и страстей. Ни законов, ни веры, ни религии для него не существовало. А к чему он имел особую ненависть, как вы, господа, так это к чувству милосердия. Он говорил, что не может понять, зачем надо нарушать порядок в природе, создавшей разные социальные классы. И потому абсурдно пытаться передать деньги беднякам, когда их можно истратить на свои удовольствия. Он и действовал в соответствии с этими убеждениями, находя радость в отказе не только подать монету несчастному, но и старался при этом усилить его страдания. Одним из его излюбленных удовольствий было разыскивать приюты бедняков, где несчастные едят хлеб, облитый слезами. Он возбуждался не только при виде этих слез и страданий, но… старался любыми средствами усилить эти слезы и страдания, отняв у бедняков последнее, что они имели. Этот вкус не был просто его фантазией, это была бешеная страсть! Именно такие сцены, говорил он, особенно распаляют его. Как он мне сказал однажды, это совсем не было результатом развращения, нет, он таким был с детства. ему были совершенно чужды чувства жалости и сострадания. А жалобы жертв еще больше распаляли его сладострастие.
Теперь, когда вы знаете о нем главное, я могу вам сказать, что граф обладал тремя различными страстями: об одной из них я расскажу здесь, о второй вам в свое время поведает Ла Мартен (в ее рассказе он тоже будет фигурировать под титулом «граф») и о самой ужасной – Ла Дегранж, которая, без сомнения, раскроет финал этой истории. Но сейчас поговорим о той части, которая касается меня.
Едва я сообщила графу об убежище несчастных, которое открыла, как он весь загорелся в предвкушении удовольствия. Однако дела, касающиеся приумножения его доходов, задержали его на две недели. Он просил меня любой ценой похитить девочку и привезти ее по адресу, который дал. Не буду скрывать от вас, господа, что это был адрес Ла Дегранж, – но это уже касается третьей, тайной части нашей истории.
Наконец, день встречи наступил. До этого мы нашли мать Люсиль, чтобы подготовить появление ее старшей дочери и похищение младшей. Люсиль, хорошо обработанная мною, пришла к матери только для того чтобы, оскорбить ее, обвинив в том, что именно она была причиной падения дочери, и добавить к тому множество обидных слов, которые разрывали сердце бедной женщины и отравили радость встречи с дочерью. Я же, со своей стороны, постаралась объяснить матери, что, потеряв одну дочь, она должна спасти другую, и предлагала свои услуги.
Но номер не прошел. Несчастная мать плакала и говорила, что ни за что на свете не расстанется со своей младшей дочерью, последней своей радостью, которая ей, старой и больной, была единственной опорой в жизни, и что это для нее равносильно смерти. Тут я, признаюсь вам, господа, почувствовала какое-то движение в глубине своего сердца, которое дало мне знать, что мое сладострастие начинает увеличиваться от утонченности ужаса, который я собиралась привнести в это преступление. Я сообщила матери, что через несколько дней ее старшая дочь придет к ней вместе с богатым господином, который может оказать ей важные услуги. Сказав это, я удалилась с Люсиль, предварительно как следует рассмотрев малышку. О, девочка стоила труда! Ей было пятнадцать лет. Хороший рост, прекрасная кожа и очень красивые черты лица. Через три дня она ко мне пришла, и я тщательно осмотрела ее тело, убедившись в том, что оно великолепно, без изъяна, свежее и даже пухленькое, несмотря на плохую еду. Я отправила ее к мадам Ла Дегранж, с которой впервые тогда вступила в коммерческие отношения.
Наш граф, наконец, приезжает, уладив свои дела. Люсиль приводит его к своей матери. Здесь начинается сцена, которую я должна вам описать. Старую женщину они застали в постели; дров нет, хотя на улице зима. Около кровати стоит деревянный кувшин, в котором осталось еще немного молока. Граф сразу в него написал, едва они вошли. Чтобы быть хозяином положения и чтобы ничего ему в этом не помешало, граф поставил на лестнице двух дюжих мужчин, чьей обязанностью было никого не пропускать н жилище.
«Ну, старая плутовка, – сказал граф, – принимай гостей. Мы пришли сюда с твоей дочерью. Вот она, перед тобой, эта красивая шлюха. Мы пришли, чтобы утешить тебя в твоих страданиях, но сначала, старая колдунья, опиши их нам.» Он садится и начинаем гладить бедра Люсиль. «Ну, смелее, расскажи нам обо всем подробно.» «Зачем? – говорит старая женщина. – Ведь вы пришли с этой мерзавкой только для того, чтобы унизить меня, а не для того, чтобы облегчить мои страдания.» – «С мерзавкой? – кричит граф. – Ты осмеливаешься оскорблять свою дочь? А ну, вон из постели, – и он стаскивает старуху с кровати. – И проси на коленях у нее прощения за такие слова!» Сопротивление было бесполезно.
«А вы, Люсиль, снимите штаны и подставьте свой зад. Пусть она его целует в наказание; я буду наблюдать, как она это делает, чтобы восстановить примирение между вами.» Наглая Люсиль трет своим задом по лицу бедной матери, усиливая глупую выходку графа. Наконец он разрешает старухе опять лечь в постель и возобновляет разговор. «Говорю вам, что если вы опишите мне свои страдания, то я смогу их облегчить.» Нищие люди обычно верят тому, что им говорят, и любят жаловаться. И старая женщина начинает рассказывать о своих горестях, особенно горько сетуя по поводу похищения своей младшей дочери. Она обвинила Люсиль в том, что та знала, где находится ее сестра, поскольку дама, с которой она приходила к ней незадолго до этого, предлагала ей позаботиться о девочке, и она догадывалась – и не без оснований! – что эта дама ее похитила. Граф внимательно слушал, задавая вопросы, расспрашивал о деталях и при этом время от времени целовал и ласкал красивый зад Люсиль, с которого сбросил все юбки. Ответы старухи щекотали его порочное сладострастие, разжигая его. Когда старуха сказала, что пропажа ее дочери, которая своей работой доставала средства для пропитания, приведете в могилу, поскольку у них не осталось ничего и эти четыре дня без нее она жила только благодаря молоку, которое было в кувшине и которое он только что испортил, граф воскликнул: «Вот как!» – и направил свой член прямо на старую женщину, продолжая сжимать ягодицы Люсиль. «Так знай же, старая шлюха, что ты подохнешь с голоду. Невелика потеря! Он облил ее спермой: „Никто о тебе не пожалеет, старая карга, а я меньше всех.“
Но это было еще не все. Не таков был граф, чтобы просто так разрядиться. Люсиль была отведена своя роль: она следила за тем, чтобы старуха видела все маневры графа. А тот, рыская по всем углам жилища, обнаружил стаканчик: в нем хранились последние гроши, которыми обладала несчастная; граф положил содержимое себе в карман. Это удвоение нанесенного ущерба вызвало у него набухание орудия. Он опять вытащил старуху из кровати, сорвал с нее одежду и приказал Люсиль возбуждать его пушку, чтобы разрядиться на бледном теле старухи. Надо было еще что-то придумать – и развратник пронзил своим членом эту старую плои., удвоив при этом ругательства и говоря несчастной, что она скоро получит сведения о своей малышке и что он рассчитывает, что она побывает в его руках. Этот половой акт граф совершал с огромным наслаждением, воспламеняя свои ощущения предвкушением несчастья, которое обрушится скоро на всю эту семью.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104