Что происходит, что он делает на склоне осеннего холма и куда несется, он не знал. И не было возможности передохнуть, пораскинуть мозгами. Вперед, вперед, вперед - он петлял как заяц, чтобы не влепиться лбом в ненароком подвернувшееся на пути дерево, попутно пытался ухватиться за влажные шершавые стволы березок, чтобы наконец остановиться, но пальцы соскальзывали, на них оставались только белые кудри березового лыка, шуршащие, как папиросная бумага.
А в ушах билась, трепетала неземная, очаровывающая мелодия:
Покуда два птенца, крича,
рвались друг к другу,
Мы, нежно обнявшись,
кружились над землей,
Со мной ты танцевал
под солнечную вьюгу,
Во сне и наяву она была со мной.
Зловещий, густой, как сироп, свет закатного солнца пронизывал перелесок насквозь, длинными полосами лежал на стылой до инея земле, изменял перспективу, прятал в своих кровавых лучах предательские ветки. В этом полуреальном свете пожухлая листва казалась серой, а руки горели болезненным румянцем. Черная, причудливо вытянутая тень Сварога гналась за ним по пятам…
…А потом Сварог вынырнул в реальность - резко, словно из проруби, жадно хватая ртом воздух. Лицо было мокрым от пота, пот едкими струйками стекал по спине, пропитывал одежду. Сердце неистово бухало у самого кадыка, и расширенные от солнечного сиропа зрачки обжег черно-синий ночной мрак.
Не было холма, утопающего в предзакатном свете, и Сварог никуда не бежал опрометью. Он стоял на каменной лестнице пирамиды, и от змеедевы его отделяло уарда три - пять ступеней, да небольшая, выложенная из плит площадка у ее подножия.
Нет, он не стоял: он спускался, шел на зов певуньи, приближался к ней - помимо своей воли, неотвратимо, шаг за шагом. Вот левая нога зависла над четвертой снизу ступенью, туловище слегка наклонилось вперед, смещая центр тяжести, правая нога согнулась в колене, позволяя левой утвердиться на каменной плите. Рука скользнула по холодной шершавой балюстраде…
Сварог ощущал каждое свое движение, каждую клетку своего взбунтовавшегося тела… однако не был в силах противостоять пленившей его чужой воле. Вот тебе и гипнотическое влияние, черт, черт, ч-черт…
Осталось три ступени. Средняя пересечена контрастной угольно-черной тре-щиной - как веной. В кармане лежал шаур, рукоять меча касалась сгиба локтя - но не было возможности воспользоваться оружием. Тело больше не принадлежало Сварогу.
Покуда длился танец, покуда мы молчали,
Покуда длился день, и ночь, и явь, и сон,
Два выросших птенца
с окрепшими крылами
Рванулись в вышину,
под синий небосклон…
Девушка-змея, ни на миг не останавливая плавный, не совпадающий с ритмом песни, но от того не менее завораживающий танец, улыбнулась еще шире… и это уже не было улыбкой: как трещина на лопнувшем каштане, рот растянулся до самых ушей, обнажив два ряда мелких голубых треугольных зубов. А потом нижняя челюсть беззвучно отвалилась чуть ли не до груди - не по-человечьи, по-удавьи, - натянув кожу на скулах до прозрачности, и, в довершение образа, в черном провале пасти пиявкой мелькнул раздвоенный язык. Удав праздновал победу.
А кролик ступил на предпоследнюю ступень. На трещину-вену.
Этого не должно, не могло было быть… однако так было. В самый ответственный момент патрон может перекосить в казеннике; мотор может заглохнуть в самую неподходящую минуту; может предать лучший друг, которому доверял как самому себе… Но тело, тренированное тело десантника не имело права не подчиняться. Сварог издал бессильный стон - единственное действие, которое было ему позволено.
Метаморфозы с лицом нисколько не повлияли на колдовское песнопение змеедевы. Чарующая мелодия все так же гладила плененный разум Сварога мягкой кошачьей лапкой, ласкала, убаюкивала… и тянула вперед, в пасть удава.
К змеедевушке присоединились ее сородичи, до того ожидавшие по другую сторону пирамиды, и все твари слились в едином танце. Плавно скользили по маслянисто-блестящей траве, выписывая замысловатые фигуры, изгибались в волнообразных движениях, будто напрочь лишенные костей, в причудливых узорах переплетались хвосты…
Неяркий свет ущербного Юпитера освещал сцену, горел в нечеловечьих глазах, отражался от чешуек на змеиных частях тел.
Когда нога Сварога коснулась нижней ступени лестницы, пение достигло апогея и разом смолкло. Змеелюди замерли, жадно вытягивая в его сторону руки, ощерившись, сияя голодными глазами. «Кранты…» - успел подумать Сварог.
В наступившей тишине кто-то лениво зааплодировал - приглушенно, словно наблюдатель был в варежках. - «Вдруг грубое сердце солдата на девы невинной откликнулось зов…» - произнес баритон с не лишенной шарма хрипотцой. - Браво, солдат!
При первых же звуках голоса чары рухнули, и Сварога, безуспешно пытавшегося вернуть контроль над телом, остановить неумолимое приближение к тварям, швырнуло назад, как тугой дверной пружиной. Он споткнулся, спиной вперед взлетел на несколько ступеней вверх, но равновесие удержал. Резко развернулся, одновременно выдергивая меч из ножен. Машинально принял оборонительную стойку. Руки предательски дрожали, пот застилал глаза. В первый момент он не увидел говорившего - только освещенная желтоватым светом Юпитера статуя птицы с распростертыми крыльями таращилась в ночь. Не пташка же эта с ним беседует. Хотя в этих местах и пташки, знаете ли…
А потом на птичьей макушке кто-то зашевелился, и Сварог разглядел.
На самой верхней точке изваяния, обхватив тонкими паучьими лапами каменный череп этого то ли орла, то ли нет, сидела Голова Сержанта. И внимательно, будто некий раритет из кунсткамеры, разглядывала Сварога.
– Поднимайся обратно, солдат, - вполне миролюбиво предложила она. - Эти милашки сюда не доберутся.
За спиной Сварога грянуло многоголосое гневное шипение, в котором не оставалось уже ничего человеческого, - такой звук более напоминал оглушительный шепелявый свист испорченного пневмопривода.
Второго приглашения он ждать не стал. Пулей взлетел по ступеням, остановился возле статуи и только там позволил себе оглянуться.
Змеелюди бесновались. Вне себя от бессильной ярости, от того, что жертве удалось уйти из-под самого их носа, они спутывались в шевелящийся клубок, расползались, вили злобные кольца, покачивались на желто-черных хвостах, катались по траве, даже дрались - и тянули, тянули к Сварогу извивающиеся руки. Нервно дрожали острые кончики хвостов, и в непрестанном шипении можно было разобрать разноголосое: «Наш-ш-ш-ш… наш-ш-ш-ш… уж-ж-ж-ин… наш-ш-ш-ш… отда-а-а-й…»
Сержант презрительно, но смачно плюнул в сторону тварей и подмигнул Сварогу:
– Что, солдат, сдрейфил?
Спустись он вниз, так росточком оказался бы Сварогу по колено и пришлось бы ему смотреть на Сварога снизу вверх - наверное, поэтому Сержант и вскарабкался на такую верхотуру. Чтоб командирский авторитет не терять. Взгляд его пронзительно синих глаз из-под кустистых бровей был весел, самоуверен и даже чуточку нагл. И не было в Сержанте ничего страшного - ничего от той жути, которую он излучал во время их первой встречи.
– Сержант Боран, командир особого отряда Его Королевского Величества Фа-ларена, Повелителя Хелльстада, - представился он, продолжая сидеть на птичьей маковке.
Подумавши мельком:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52