«Конечно, этот взгляд обращен не на меня, – подумал Юити в ужасе. – Взгляд господина Хиноки, несомненно, направлен на меня, но тот, на кого господин Хиноки смотрит, явно не я. Еще один Юити, который не является мной, находится в этой комнате. Это само естество, тот Юити, который ничем не уступает древним статуям в их совершенстве». Юити ясно представил в своем воображении скульптуры красивых юношей. Явно еще один прекрасный юноша существовал в этом кабинете – юноша, который никогда не сжимается под обращенным на него пристальным взглядом.
Звук вина, льющегося в стакан, привел Юити в чувство. Он как будто спал с открытыми глазами.
– Пей, – сказал Сунсукэ, поднося свой бокал к губам и продолжая разговор. – Итак, красота, видишь ли, на этой стороне, однако, недостижима. Разве не так? Религия всегда ставит на другую сторону будущее существование, подальше, на некоторое расстояние. Расстояние, однако, в концепции человека, в общем, нечто, что можно пересечь. Наука и религия отличаются друг от друга только в отношении расстояния. Огромную туманность, которая находится на расстоянии в шестьсот восемьдесят тысяч световых лет, также можно достичь. Религия – это видение достижения, наука – это способ осуществления этого.
Красота всегда на этой стороне. Она в этом мире – в настоящем, к ней можно прикоснуться рукой. То, что наши сексуальные аппетиты могут испробовать, есть непременное условие красоты. Следовательно, чувственность является её неотъемлемой частью. Она подтверждает красоту. Однако красоту нельзя достичь, поскольку уязвимые места разума больше, чем что-либо другое, препятствуют её достижению. Способ, которым греки выражали прекрасное посредством скульптуры, был мудрым. Я – писатель. Из всей чепухи, которая была изобретена в наше время, профессия, которую я выбрал, самая худшая. Разве ты не считаешь, что для выражения прекрасного это самая неудачная и низкопробная из профессий?
Когда я говорю это, ты должен понимать, что я имею в виду. Красота есть природа в человеческой натуре, в условиях человеческого существования. Среди людей именно она правит человеком сильнее всего остального. Именно красота бросает вызов человечеству. Благодаря красоте душа не знает покоя.
Юити слушал. У него было такое ощущение, что рядом с ним скульптура красивого юноши точно так же обратилась в слух. В комнате происходило чудо. Однако после того как это чудо свершилось, в комнате воцарилось банальное спокойствие.
– Юити, мой мальчик, в этом мире существуют моменты, известные как критические, – говорил Сунсукэ. – Это моменты примирения духовного и плотского, союза души и плоти в этом мире.
Их проявление – ничто, если оно не доступно для людей, пока они живы. Возможно, живые люди могут вкусить такие моменты, но они не могут выразить их. Это выше человеческих сил. Ты спрашиваешь: «Тогда человеческое существо не в состоянии выразить сверхчеловеческое?» Это будет ошибкой. Действительно, человек не может выразить крайности в условиях человеческого существования. Люди не могут выразить наивысшие моменты, которые происходят с человеком.
Художник не может выразить все, точно так же, как экспрессия не способна на все. Экспрессия всегда находится под давлением альтернативных суждений. Экспрессия или действие? Теперь возьмем любовь. Любовь – это действие. Без действия человек не может любить. Поэтому он выражает её впоследствии.
Действительно важная проблема, однако, состоит в том, что существует нечто сочетающее в себе одновременно и экспрессию, и действие. Человеку известно только одно такое состояние. Это – смерть.
Смерть – это действие, но нет действия столь предельно унитарного, чем это. О нет, я ошибаюсь.
Сунсукэ улыбнулся.
– Смерть не выше истины. Самоубийство можно назвать смертью посредством действия. Человек не может родиться по собственной воле, но умереть по собственной воле он может. Таково было основное утверждение всех древних философов, покончивших жизнь самоубийством. Однако нет сомнений, что в смерти, в действии, известном как самоубийство, и в выражении того, что мы называем жизнью, и то и другое может происходить одномоментно. Критический момент должен ждать смерти. Похоже, можно доказать и обратное.
Высшее выражение жизни, занимающее в лучшем случае второе по важности положение, – это общая форма жизни минус альфа. К этому выражению добавь альфу жизни – и жизнь полна. Почему? Даже в процессе экспрессии люди продолжают жить, несомненно, из их жизни экспрессивность исключена, но они лишь симулируют временную смерть.
Эта альфа-как человек мечтает о ней! Мечты художников всегда связаны с ней. Все уверены в том, что жизнь заменяет экспрессию, обкрадывает выразительность точным изображением реальности. Точность, которую предопределяет существование, есть единственная форма точности. Для мертвых, насколько я знаю, небо, которое мы считаем синим, может тускло отливать зеленым.
Странно. Когда живые люди доведены до безысходности в попытке выразить это снова и снова, именно красота бросается их спасать. Именно красота учит, что человек должен твердо отстаивать свою точку зрения среди жизненных впечатлений.
И теперь мы видим, что прекрасное находится на грани между жизнью и чувственностью. Оно учит людей верить только в действенность чувственности. В этом отношении, на самом деле, мы можем понять, насколько красота логична для людей.
Когда Сунсукэ закончил своё высказывание, он тихо засмеялся и добавил:
– Это все. Нехорошо, а то ты еще заснешь от скуки.
Нет причин торопиться сегодня, в конце концов, ты давно здесь не был. Если тебе достаточно вина…
Сунсукэ увидел, что стакан Юити был все еще полон.
– А не поиграть ли нам в шахматы? Полагаю, Кавада научил тебя.
– Да, немного.
– Кавада был и моим учителем. Думаю, он не научил нас играть в шахматы настолько хорошо, чтобы мы смогли играть всю ночь напролет. Эту доску, – он указал на прекрасную старинную шахматную доску с расставленными фигурами, – я нашел в антикварной лавке. Вместо того чтобы пускаться во все тяжкие, теперь, видимо, мне осталось только играть в шахматы. Ты это переживешь?
– Я не против.
Юити не стал удерживать его. Он забыл, что пришёл сюда, чтобы вернуть пятьсот тысяч йен.
– Ты будешь играть белыми.
По обе стороны от шахматной доски мерцало в стаканах недопитое белое вино. Мужчины сидели молча, только слабый щелкающий звук переставляемых фигур нарушал тишину.
Пока они так сидели, в кабинете явно наличествовало присутствие кого-то еще. Юити несколько раз оглядывался через плечо на невидимую статую, которая наблюдала за перемещением шахматных фигур.
Невозможно было определить, сколько времени они таким образом провели. Они и сами не могли сказать, играли они долго или не очень. Если бы «критический момент», как называл его Сунсукэ, должен был бы наступить в такое время неосознанности в собственных действиях, он определенно остался бы незамеченным. Игра закончилась. Выиграл Юити.
– Я проиграл, – сказал старый писатель. Однако на его лице читалось удовольствие. Оно носило умиротворенное выражение, которого Юити никогда не видел прежде. – Я, наверное, слишком много выпил, и это меня сгубило. Давай сыграем матч-реванш.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114