Вспомнил, и как только узнал о его работах, сразу же оценил огромное значение этого открытия в военном деле. При энергичной поддержке Макарова Попов стал налаживать опытную связь по радио между ледоколом «Ермак», занимавшимся спасательными работами в Финском заливе, и материком.
История создания русского радио чрезвычайно поучительна и интересна, но здесь ей нет места, ибо то уже биография Попова, а не Макарова. Но итог оказался таков: 24 января 1900 года около трех часов дня была принята первая в мире радиограмма. Уже на следующий день началась регулярная беспроволочная связь между островом Гогландом и городом Коткой (в Финляндии). Макаров в телеграмме Попову назвал это событие «крупнейшей научной победой».
Так Макаров оказался у колыбели радиовещания. Первый в мире случай практического применения беспроволочного телеграфа навсегда останется связанным с именем русского адмирала. Ему было хорошо понятно исключительное значение радиосвязи для флота (ведь по морю даже телеграфных проводов не проложишь). В течение всех последних лет своей деятельности он настойчиво пытался добиться крупных ассигнований в поддержку работ Попова, оснастить военные корабли радиоаппаратурой.
В частности, в 1902 году Макаров представил тогдашнему управляющему Морским министерством Тыртову специальный доклад о необходимости привлечь Попова для работы на флоте. Он с горечью писал, что изобретатель «на занятия с беспроволочным телеграфом может уделять лишь свои вечера и не имеет необходимой для занятий лаборатории». К сожалению, морское ведомство оказывало помощь Попову очень скупо. Это опять-таки долгая и печальная история, но, как бы то ни было, Россия остается родиной радио, а Макаров – одним из первых людей, практически организовавших радиосвязь.
В XIX веке на всех флотах мира царила чрезвычайно жестокая дисциплина. Взыскания, которым мог подвергнуться матрос даже в мирное время, были очень суровы. При этом забота о быте, питании и режиме матросов почти отсутствовала. На русском флоте это положение усугублялось крепостническими замашками многих офицеров. В ряду других морских начальников той эпохи Макаров представлял собой в этом смысле редкое исключение. Не следует, конечно, изображать его этаким толстовцем. Известны случаи, когда сам он применял суровые положения тогдашнего дисциплинарного устава (стояние «под ружьем» с полной выкладкой, многократный подъем на мачты и т. п. – все это были весьма серьезные «упражнения»!). Что тут говорить – Макаров оставался человеком своего времени, и не надо закрывать на это глаза.
Однако здесь следует со всей энергией подчеркнуть, что он относился резко враждебно к тем офицерам-крепостникам, которые почитали корабль своим имением, а матросов – дворовыми людьми, которые унижали человеческое достоинство «низших чинов», занимались рукоприкладством (любители такого рода не переводились на русском флоте вплоть до 1917 года). На кораблях и эскадрах, которыми командовал Макаров, царила строгая дисциплина, но крепостнических «вольностей дворянства» подчиненные ему офицеры не смели допускать.
Сын матроса, уроженец города-кораблестроителя, он всегда оставался неотделимой частицей своего народа и сам это глубоко чувствовал. А когда чувства органичны и естественны, то ни к чему показная «народность», которая у лиц, облеченных ответственностью, порой выражается в панибратстве, то есть, по сути, в том же барстве, только еще более лицемерном и поэтому вдвойне оскорбительном.
Макаров никогда не говорил вслух о своей любви к народу (в его эпистолярном и деловом наследстве не найти ни одного выражения подобного образца): всякой патетики и позы он не терпел.
Конечно, Макаров-адмирал, Макаров-флигель-адъютант в силу своего социального положения был не только человеком той среды, из которой он вышел, но и той, в которую он попал волею судьбы. Разумеется, между ним, «его превосходительством», и подчиненными ему матросами возникали совсем не те отношения, как у Степы Макарова со своими сверстниками у Бугского лимана. Да, конечно, это так. Однако Макаров не только не скрывал свое «низкое» происхождение и не стеснялся его, а, напротив, всячески подчеркивал, никогда и ни при каких обстоятельствах не почитал себя «барином», а матросов – существами второго сорта, «митюхами», как выражались порой офицеры в кают-компаниях.
Макаров был человек военный. Он стал офицером, командиром, флотоводцем, то есть тем, кто обязан вести людей в бой, на смерть. Вот почему его любовь к матросу проявлялась прежде всего в том, чтобы как можно меньше их пошло на смерть в грядущем бою. Вот почему он был строг. Вот почему требователен до суровости. Как же иначе? В одном из боевых приказов адмирала есть такой предусмотрительный параграф: «Раненых следует относить на перевязочные пункты, а следы крови и проч. на палубе удалить и посыпать песком, чтобы не было скользко; для сего иметь в батареях наготове ведра с песком». Да, невеселый текст, ничего не скажешь. Но ведь и война не карнавал. На войне, увы, всегда была и есть «кровь и проч.». Так что же лучше – ронять чернильные слезы пацифизма или загодя позаботиться о ящиках с песком? Для Макарова такой вопрос даже не ставился...
Война. Она требует от человека предельного нравственного напряжения. И командир должен быть решителен и строг – для пользы своих же солдат. На палубе корабля есть шлюпки – на тот печальный случай, если корабль перестанет быть кораблем, а станет тонущим предметом. Учения с посадкой на шлюпки проводились на флотах, и правильно, они должны проводиться. Вот как формулировал Макаров свое отношение к этой деликатной проблеме: «Лучше приучать людей к мысли, что им но будет спасения, если они не сумеют спасти свой корабль, чем приучать их к оставлению своего судна, когда оно еще вполне боеспособно». Вот так. Жизнь военного моряка есть жизнь его корабля. А как же иначе? «Иначе» для Макарова не существовало.
Свой долг офицера-патриота он видел в неусыпной заботе о матросах. И это не было циничное наполеоновское: «Путь к сердцу солдата лежит через желудок». Для Макарова его командирский долг перед матросом был свойством опять-таки органичным и естественным и поэтому искренним. Всю его деятельность пронизывает постоянная забота об условиях жизни и быта матросов. О необходимости этого он в резких выражениях писал в «Тактике».
Флотоводческая практика Макарова убедительно подтверждает, что и здесь слова не расходились у него с делом. Известно немало приказов, относящихся к различным этапам его деятельности. Приказы эти показывают, как заботился он о качестве питания и обмундирования, о бытовых условиях и досуге своих подчиненных. Подчас его распоряжения в этой области касались весьма незначительных деталей. Как-то во время плавания на «Витязе» Макаров написал подробную инструкцию для кока о корабельном меню и способах приготовления пищи. Но это не было проявлением мелочности. Во флоте того времени офицеры зачастую не считали своим долгом интересоваться всем этим. Вот почему Макаров, будучи командиром корабля, а потом эскадры, признавал необходимым подавать пример такого рода.
Здесь следует привести отрывок из официального рапорта, представленного Макаровым по окончании плавания эскадры Балтийского моря, которой он командовал.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81