А вот
на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные
часы, и стрелки у которых были сделаны в виде ножа и вилки.
Боже мой! Ведь я еще не выключил электрической печки! Я вска-
киваю и выключаю ее, потом опять ложусь на кушетку и стараюсь
заснуть. Я закрываю глаза. Мне не хочется спать. В окно светит
весеннее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я встаю и
сажусь в кресло у окна.
Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу
и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все об-
думал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в
наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и мо-
жет сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из
квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть пальцем, и ква-
ртира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съез-
жает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай
превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он
продолжает жить в сарае и, в конце концов, умирает, не сделав за
свою жизнь ни одного чуда.
Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет
от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную
вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду
писать восемнадцать часов подряд!
От нетерпения я весь дрожу. Я не могу сообразить, что мне
делать: мне нужно было взять перо и бумагу, а я хватал разные
предметы, совсем не те, которые мне были нужны. Я бегал по ком-
нате: от окна к столу, от стола к печке, от печки опять к столу,
потом к дивану и опять к окну. Я задыхался от пламени, которое
пылало в моей груди. Сейчас только пять часов. Впереди весь
день, и вечер, и вся ночь.
Я стою посредине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать
минут шестого. Надо писать. Я придвигаю к окну столик и сажусь
на него. Передо мной клетчатая бумага, в руке перо.
Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит. Я жду, чтобы
немножко успокоиться. Я кладу перо и набиваю трубку.
Солнце светит мне прямо в глаза. Я зажмуриваюсь и трубку
закуриваю.
Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю из окна на улицу и
вижу, как по панели идет человек на механической ноге. Он громко
стучит своей ногой и палкой.
- Так, - говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно.
Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы
бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо. Надо
воспользоваться этой тенью и написать несколько слов о чудотвор-
це. Я хватаю перо и пишу:
"Чудотоворец был высокого роста."
Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи в кресле нет. Я
смотрю на пустое кресло, и дикая радость наполняет меня. Значит,
это все был сон? Но только где же он начался? Входила ли старуха
вчера в мою комнату? Может быть это тоже был сон? Я вернулся
вчера домой, потому, что забыл выключить электрическую печку. Но
может быть, и это был сон? Во всяком случае, как хорошо, что у
меня в комнате нет мертвой старухи, и значит, не надо идти к уп-
равдому и возиться с покойником!
Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: поло-
вина десятого, должно быть утра.
Господи! Чего только не приснится во сне!
Я опустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел
мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она
лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впи-
лась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под тулови-
ще, и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали кост-
лявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках.
- Сволочь! - крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапо-
гом по подбородку.
Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще
раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще по-
том решат, что это я убил ее.
Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так
прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело
передадут в уголовный розыск, и следственная бестолочь обвинит
меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще удар
этот сапогом.
Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее
лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, при-
драться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни
стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю хо-
дить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение.
Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод все сильнее и
сильнее.
От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике,
где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска
сахара.
Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей.
Значит, я могу купить ветчинной колбасы и хлеб, и еще останется
на табак.
Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю
куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты,
кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего
поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь
с этой падалью.
По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к
Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть
вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту
мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свиде-
телей.
В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило
сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную.
В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная оче-
редь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь
подвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, пото-
му что у кассы произошел какой-то скандал.
Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину моло-
денькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка
была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо,
то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля-
деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и
спросила:
- Вы не знаете, что там происходит?
- Простите, не знаю, - сказал я как можно суше.
Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась
ко мне:
- Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?
- Простите, меня это нисколько не интересует, - сказал я еще
суше.
- Как не интересует? - воскликнула дамочка, - Ведь вы же сами
задерживаетесь из-за этого в очереди!
Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни-
мательно посмотрела на меня.
- Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом, -
сказала она. - Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол-
жно быть холостой?
- Да, холостой! - ответил я, несколько сбитый с толку, но по
инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла-
няясь.
Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при-
тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала:
- Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули-
це.
Я совершенно растерялся.
Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке,
схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.
- Черт побери! - сказал Сакердон Михайлович. - Я забыл в кас-
трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль
отскочила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47
на днях я видел в комиссионном магазине отвратительные кухонные
часы, и стрелки у которых были сделаны в виде ножа и вилки.
Боже мой! Ведь я еще не выключил электрической печки! Я вска-
киваю и выключаю ее, потом опять ложусь на кушетку и стараюсь
заснуть. Я закрываю глаза. Мне не хочется спать. В окно светит
весеннее солнце, прямо на меня. Мне становится жарко. Я встаю и
сажусь в кресло у окна.
Теперь мне хочется спать, но я спать не буду. Я возьму бумагу
и перо и буду писать. Я чувствую в себе страшную силу. Я все об-
думал еще вчера. Это будет рассказ о чудотворце, который живет в
наше время и не творит чудес. Он знает, что он чудотворец и мо-
жет сотворить любое чудо, но он этого не делает. Его выселяют из
квартиры, он знает, что стоит ему только махнуть пальцем, и ква-
ртира останется за ним, но он не делает этого, он покорно съез-
жает с квартиры и живет за городом в сарае. Он может этот сарай
превратить в прекрасный кирпичный дом, но он не делает этого, он
продолжает жить в сарае и, в конце концов, умирает, не сделав за
свою жизнь ни одного чуда.
Я сижу и от радости потираю руки. Сакердон Михайлович лопнет
от зависти. Он думает, что я уже не способен написать гениальную
вещь. Скорее, скорее за работу! Долой всякий сон и лень! Я буду
писать восемнадцать часов подряд!
От нетерпения я весь дрожу. Я не могу сообразить, что мне
делать: мне нужно было взять перо и бумагу, а я хватал разные
предметы, совсем не те, которые мне были нужны. Я бегал по ком-
нате: от окна к столу, от стола к печке, от печки опять к столу,
потом к дивану и опять к окну. Я задыхался от пламени, которое
пылало в моей груди. Сейчас только пять часов. Впереди весь
день, и вечер, и вся ночь.
Я стою посредине комнаты. О чем же я думаю? Ведь уже двадцать
минут шестого. Надо писать. Я придвигаю к окну столик и сажусь
на него. Передо мной клетчатая бумага, в руке перо.
Мое сердце еще слишком бьется, и рука дрожит. Я жду, чтобы
немножко успокоиться. Я кладу перо и набиваю трубку.
Солнце светит мне прямо в глаза. Я зажмуриваюсь и трубку
закуриваю.
Вот мимо окна пролетает ворона. Я смотрю из окна на улицу и
вижу, как по панели идет человек на механической ноге. Он громко
стучит своей ногой и палкой.
- Так, - говорю я сам себе, продолжая смотреть в окно.
Солнце прячется за трубу противостоящего дома. Тень от трубы
бежит по крыше, перелетает улицу и ложится мне на лицо. Надо
воспользоваться этой тенью и написать несколько слов о чудотвор-
це. Я хватаю перо и пишу:
"Чудотоворец был высокого роста."
Я быстро поворачиваю к ней голову. Старухи в кресле нет. Я
смотрю на пустое кресло, и дикая радость наполняет меня. Значит,
это все был сон? Но только где же он начался? Входила ли старуха
вчера в мою комнату? Может быть это тоже был сон? Я вернулся
вчера домой, потому, что забыл выключить электрическую печку. Но
может быть, и это был сон? Во всяком случае, как хорошо, что у
меня в комнате нет мертвой старухи, и значит, не надо идти к уп-
равдому и возиться с покойником!
Однако, сколько же времени я спал? Я посмотрел на часы: поло-
вина десятого, должно быть утра.
Господи! Чего только не приснится во сне!
Я опустил ноги с кушетки, собираясь встать, и вдруг увидел
мертвую старуху, лежащую на полу за столом, возле кресла. Она
лежала лицом вверх, и вставная челюсть, выскочив изо рта, впи-
лась одним зубом старухе в ноздрю. Руки подвернулись под тулови-
ще, и их не было видно, а из-под задравшейся юбки торчали кост-
лявые ноги в белых, грязных шерстяных чулках.
- Сволочь! - крикнул я и, подбежав к старухе, ударил ее сапо-
гом по подбородку.
Вставная челюсть отлетела в угол. Я хотел ударить старуху еще
раз, но побоялся, чтобы на теле не остались знаки, а то еще по-
том решат, что это я убил ее.
Я отошел от старухи, сел на кушетку и закурил трубку. Так
прошло минут двадцать. Теперь мне стало ясно, что все равно дело
передадут в уголовный розыск, и следственная бестолочь обвинит
меня в убийстве. Положение выходит серьезное, а тут еще удар
этот сапогом.
Я подошел опять к старухе, наклонился и стал рассматривать ее
лицо. На подбородке было маленькое темное пятнышко. Нет, при-
драться нельзя. Мало ли что? Может быть, старуха еще при жизни
стукнулась обо что-нибудь? Я немного успокаиваюсь и начинаю хо-
дить по комнате, куря трубку и обдумывая свое положение.
Я хожу по комнате и начинаю чувствовать голод все сильнее и
сильнее.
От голода я начинаю даже дрожать. Я еще раз шарю в шкапике,
где хранится у меня провизия, но ничего не нахожу, кроме куска
сахара.
Я вынимаю свой бумажник и считаю деньги. Одиннадцать рублей.
Значит, я могу купить ветчинной колбасы и хлеб, и еще останется
на табак.
Я поправляю сбившийся за ночь галстук, беру часы, надеваю
куртку, выхожу в коридор, тщательно запираю дверь своей комнаты,
кладу ключ себе в карман и выхожу на улицу. Надо раньше всего
поесть, тогда мысли будут яснее, и тогда я предприму что-нибудь
с этой падалью.
По дороге в магазин мне приходит в голову: не зайти ли мне к
Сакердону Михайловичу, и не рассказать ли ему все, может быть
вместе мы скорее придумаем, что делать. Но я тут же отклоняю эту
мысль, потому что некоторые вещи надо делать одному, без свиде-
телей.
В магазине не было ветчинной колбасы, и я купил себе полкило
сарделек. Табака тоже не было. Из магазина я пошел в булочную.
В булочной было много народу, и к кассе стояла длинная оче-
редь. Я сразу нахмурился, но все-таки в очередь встал. Очередь
подвигалась очень медленно, а потом и вовсе остановилась, пото-
му что у кассы произошел какой-то скандал.
Я делал вид, что ничего не замечаю, и смотрел в спину моло-
денькой дамочки, которая стояла в очереди передо мной. Дамочка
была, видно, очень любопытной: она вытягивала шейку то вправо,
то влево и поминутно становилась на цыпочки, чтобы лучше разгля-
деть, что присходит у кассы. Наконец она повернулась ко мне и
спросила:
- Вы не знаете, что там происходит?
- Простите, не знаю, - сказал я как можно суше.
Дамочка повертелась в разные стороны и, наконец, обратилась
ко мне:
- Вы не могли бы пойти и выяснить, что там происходит?
- Простите, меня это нисколько не интересует, - сказал я еще
суше.
- Как не интересует? - воскликнула дамочка, - Ведь вы же сами
задерживаетесь из-за этого в очереди!
Я ничего не ответил и только слегка поклонился. Дамочка вни-
мательно посмотрела на меня.
- Это конечно, не мужское дело стоять в очередях за хлебом, -
сказала она. - Мне жалко вас, вам приходится тут стоять. Вы дол-
жно быть холостой?
- Да, холостой! - ответил я, несколько сбитый с толку, но по
инерции продолжал отвечать довольно сухо и, при этом слегка кла-
няясь.
Дамочка еще раз осмотрела меня с ног до головы и вдруг, при-
тронувшись пальцем к моему рукаву, сказала:
- Давайте я куплю, что вам нужно, а вы подождите меня на ули-
це.
Я совершенно растерялся.
Но Сакердон Михайлович, не отвечая мне, кинулся к керосинке,
схватил занавеской кастрюльку и поставил ее на пол.
- Черт побери! - сказал Сакердон Михайлович. - Я забыл в кас-
трюльку налить воды, а кастрюлька эмалированная, и теперь эмаль
отскочила.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47