Девушка поставляла в «Санди курир» светские новости и сплетни. Он женился на ней и увез ее из комнаты, служившей одновременно спальней и гостиной, от жизни, в которой надо было цепляться за каждый грош, и сделал королевой прекрасной квартиры на Найтсбридж. Год он был счастлив, но однажды вечером после пустяковой ссоры, именно пустяковой, она посмотрела на него холодными глазами. После этого странного взгляда всё переменилось. Это случилось два года назад. Никогда потом он не мог быть с ней откровенным до конца, не мог прочесть ей только что написанную статью. Ее словно подменили. И этот другой человек видел его насквозь. Он всё время думал, что она в кого-то влюбилась и тайно изменяла ему, но у него не было ни одного доказательства, ни одного факта, чтобы бросить его в ее холодное лицо, от которого он чувствовал себя ничтожеством и от которого можно было сойти с ума — столько в нем было тонкой уничтожающей иронии. Жизнь стала невыносимой. Может быть, вот сейчас, когда он тащится в провинцию, как рядовой репортер, она виснет у кого-нибудь на шее и смеется вместе с ним над тем, как они дурачат его. Его жена, его, Хэла Кинни, жена! Но он ничего не мог поделать и ровно ничего не знал. Он как дурак бродил в потемках.
И Кинни повез с собой в Среднюю Англию утроенное чувство растерянности и беспокойства, вызванных тоном Шаклворса, историей Стоунли, из которой следовало выжать всё, что будет возможным, мыслями о предполагаемых похождениях жены во время его отсутствия. Естественным результатом такого состояния явилось то, что после трехчасовой поездки наедине с собой он сошел с поезда более чем когда-либо Хэлом Кинни, — крутым и суровым Хэлом, готовым показать всем и каждому, что значит быть голосом гигантской «Дейли трибюн», титанической «Санди курир». Неуклюже покачиваясь, к Кинни подошел носильщик — бесцветное существо с водянистыми глазами, обвисшими клочьями усов и скошенным небритым подбородком. Секунду или две Кинни рассматривал его. Стоило ему написать об этом безвестном работяге полколонки, и о нем заговорила бы половина Англии. Он мог бы сделать из него национального героя, самодовольно подумал Кинни, наполняясь сознанием всё большей и большей силы.
— Машину, — коротко приказал он и сунул носильщику чемодан.
На носильщика это подействовало. Кинни почувствовал облегчение.
Ему попался допотопный, большой и высокий автомобиль, у которого было не меньше чем у карусели медных побрякушек. Кинни он не понравился, но других свободных больше не было, и шел дождь.
— Мне надо попасть в Ред-Хаус, Хэч-Брау, возле Норсдина, — начал Кинни раздельно. — Знаете?
— Нет, сэр. Но я найду.
Шофер был маленького роста с широким плоским лицом. Он представлял собой тип, подумал Кинни, но сейчас ему было не до типов, сейчас ему нужен был хороший шофер, знающий округу.
— Это меня не устраивает, — сказал Кинни. — Чего ради болтаться под дождем, не зная, куда едешь. А Норсдин знаете?
— Знаю. Правда я давно там не был, но дорогу помню хорошо. Отсюда порядочно до него, сэр.
— Мне сказали, что от этой станции к Норсдину ближе всего, — сердито заметил Кинни.
Казалось, шофер был доволен этим. Он даже слегка откинулся к спинке.
— Нет, нет, — затараторил он радостно. — Нет, нет и нет. Вам сказали неправильно, сэр. Вам сказали неправильно.
— Ладно, ладно. Давайте туда, как можно скорее, Ред-Хаус, Хэч-Брау, возле Норсдина.
— Ехать придется далеко.
— Не беспокойтесь — вы получите что следует.
— Хэч-Хаус?
— Ред-Хаус, Хэч-Брау, около Норсдина. Запомнили? Поехали и побыстрей.
Кинни влез в полутемное нутро чудовищного предка автомобиля, закурил и принялся рассматривать мокрый городок, через который они, казалось, не ехали, а двигались скачками. Но очень скоро из-за сильного дождя смотреть на него стало бессмысленно: видимой осталась только подпрыгивающая спина шофера, которая каждой своей черточкой, каждым кусочком заявляла, что она не уверена в поездке.
У Кинни было достаточно времени, чтобы обдумать историю Стоунли, придумать, как подойти к родителям и набросать план статьи. Возможно, статья не подойдет для «Дейли трибюн», всё зависит от того, что расскажут родители, но в «Санди курир» она пойдет без сомнения. Мысленно он уже начал писать о своем визите к убитым горем страдающим родителям, о путешествии по мокрой и серой сельской местности и видел уже конец статьи, который он добела накалит гневом возмущения. Слепая страсть юноши. Женщина-вампир. Загубленная карьера. Что делает ваш сын? Мотылек и свеча. Призыв матери. Обвинение отца. Пришло время смотреть правде в глаза. Жизнь молодежи нации осквернена. Женщины, которые как рак в теле общества. Уж не агенты ли они иностранкой разведки? Новая зловещая секретная служба. Захватывает сильнее, чем в кино. Но что произошло в доме в ту роковую и последнюю ночь? Написал ли Стоунли родителям прощальное письмо? А под конец вся история полностью. И урок всем нам. Такие вот фразы, большинство из которых он употреблял и раньше, прыгали в голове Кинни вместе с неприятными скачками и прыжками автомобиля.
Подобные маленькие трагедии не были новостью. Хью Макнайр Стоунли, единственный сын отставного чиновника индийской администрации, был многообещающим молодым офицером-летчиком. У него была атлетическая фигура и приятное лицо. Он считался любимцем эскадрильи. Стоунли вступил в любовную связь с женщиной гораздо старше его, с женщиной большой красоты и еще большего опыта в жизни, которая время от времени снималась в кино и выступала на сцене, но жила главным образом за счет своего ума. (Прекрасная, ослепительная, но бессердечная, — определил для себя Кинни. — Одна из тех красивых паразиток, которые наводняют — нет, это не подойдет, но что-нибудь в этом роде — Вест-Энд). Стоунли был от нее без ума. У него не было больших денег, но он умудрился потратить на нее больше, чем мог позволить себе. К тому же он крепко пил. В конце концов после нескольких ссор у нее дома произошел крупный скандал. Она ушла, оставив его одного и, вернувшись, увидела, что он застрелился. Записку, написанную ей, она уничтожила. Ее поместили в лечебницу для душевнобольных. Свидания с ней не разрешались. Но Стоунли написал и второе письмо. Он отдал его швейцару и попросил отправить. Швейцар письмо помнит, но кому оно адресовано, сказать, не может. Предполагалось, что Стоунли присвоил казенные деньги или совершил что-то подобное. Предполагалось также, что Стоунли, желая во что бы то ни стало раздобыть денег, продал некоторые секреты одной иностранной державе, на службе у которой состояла эта женщина. Однако ни родные, ни друзья офицера по этому поводу не обмолвились ни единым словом. Налицо был заговор молчания, вызванный чувством солидарности. Но рано или поздно этот заговор нарушится, и Кинни должен был постараться разрушить его в интересах «Санди курир», «Дейли трибюн» и своих собственных. Необходимо было добиться того, чтобы родители поверили, что он сделает это мягко и чутко, что лучше довериться ему, чем дать возможность такой истории стать достоянием грязного и ничтожного газетчика. Себя Кинни не считал ничтожным газетчиком и никогда не упускал возможности выругать всю эту братию репортеров, охотившихся за скандальными историями и сенсациями, чтобы без единой мысли о благополучии нации, без капли негодования преподнести их с пылу-жару в воскресных выпусках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
И Кинни повез с собой в Среднюю Англию утроенное чувство растерянности и беспокойства, вызванных тоном Шаклворса, историей Стоунли, из которой следовало выжать всё, что будет возможным, мыслями о предполагаемых похождениях жены во время его отсутствия. Естественным результатом такого состояния явилось то, что после трехчасовой поездки наедине с собой он сошел с поезда более чем когда-либо Хэлом Кинни, — крутым и суровым Хэлом, готовым показать всем и каждому, что значит быть голосом гигантской «Дейли трибюн», титанической «Санди курир». Неуклюже покачиваясь, к Кинни подошел носильщик — бесцветное существо с водянистыми глазами, обвисшими клочьями усов и скошенным небритым подбородком. Секунду или две Кинни рассматривал его. Стоило ему написать об этом безвестном работяге полколонки, и о нем заговорила бы половина Англии. Он мог бы сделать из него национального героя, самодовольно подумал Кинни, наполняясь сознанием всё большей и большей силы.
— Машину, — коротко приказал он и сунул носильщику чемодан.
На носильщика это подействовало. Кинни почувствовал облегчение.
Ему попался допотопный, большой и высокий автомобиль, у которого было не меньше чем у карусели медных побрякушек. Кинни он не понравился, но других свободных больше не было, и шел дождь.
— Мне надо попасть в Ред-Хаус, Хэч-Брау, возле Норсдина, — начал Кинни раздельно. — Знаете?
— Нет, сэр. Но я найду.
Шофер был маленького роста с широким плоским лицом. Он представлял собой тип, подумал Кинни, но сейчас ему было не до типов, сейчас ему нужен был хороший шофер, знающий округу.
— Это меня не устраивает, — сказал Кинни. — Чего ради болтаться под дождем, не зная, куда едешь. А Норсдин знаете?
— Знаю. Правда я давно там не был, но дорогу помню хорошо. Отсюда порядочно до него, сэр.
— Мне сказали, что от этой станции к Норсдину ближе всего, — сердито заметил Кинни.
Казалось, шофер был доволен этим. Он даже слегка откинулся к спинке.
— Нет, нет, — затараторил он радостно. — Нет, нет и нет. Вам сказали неправильно, сэр. Вам сказали неправильно.
— Ладно, ладно. Давайте туда, как можно скорее, Ред-Хаус, Хэч-Брау, возле Норсдина.
— Ехать придется далеко.
— Не беспокойтесь — вы получите что следует.
— Хэч-Хаус?
— Ред-Хаус, Хэч-Брау, около Норсдина. Запомнили? Поехали и побыстрей.
Кинни влез в полутемное нутро чудовищного предка автомобиля, закурил и принялся рассматривать мокрый городок, через который они, казалось, не ехали, а двигались скачками. Но очень скоро из-за сильного дождя смотреть на него стало бессмысленно: видимой осталась только подпрыгивающая спина шофера, которая каждой своей черточкой, каждым кусочком заявляла, что она не уверена в поездке.
У Кинни было достаточно времени, чтобы обдумать историю Стоунли, придумать, как подойти к родителям и набросать план статьи. Возможно, статья не подойдет для «Дейли трибюн», всё зависит от того, что расскажут родители, но в «Санди курир» она пойдет без сомнения. Мысленно он уже начал писать о своем визите к убитым горем страдающим родителям, о путешествии по мокрой и серой сельской местности и видел уже конец статьи, который он добела накалит гневом возмущения. Слепая страсть юноши. Женщина-вампир. Загубленная карьера. Что делает ваш сын? Мотылек и свеча. Призыв матери. Обвинение отца. Пришло время смотреть правде в глаза. Жизнь молодежи нации осквернена. Женщины, которые как рак в теле общества. Уж не агенты ли они иностранкой разведки? Новая зловещая секретная служба. Захватывает сильнее, чем в кино. Но что произошло в доме в ту роковую и последнюю ночь? Написал ли Стоунли родителям прощальное письмо? А под конец вся история полностью. И урок всем нам. Такие вот фразы, большинство из которых он употреблял и раньше, прыгали в голове Кинни вместе с неприятными скачками и прыжками автомобиля.
Подобные маленькие трагедии не были новостью. Хью Макнайр Стоунли, единственный сын отставного чиновника индийской администрации, был многообещающим молодым офицером-летчиком. У него была атлетическая фигура и приятное лицо. Он считался любимцем эскадрильи. Стоунли вступил в любовную связь с женщиной гораздо старше его, с женщиной большой красоты и еще большего опыта в жизни, которая время от времени снималась в кино и выступала на сцене, но жила главным образом за счет своего ума. (Прекрасная, ослепительная, но бессердечная, — определил для себя Кинни. — Одна из тех красивых паразиток, которые наводняют — нет, это не подойдет, но что-нибудь в этом роде — Вест-Энд). Стоунли был от нее без ума. У него не было больших денег, но он умудрился потратить на нее больше, чем мог позволить себе. К тому же он крепко пил. В конце концов после нескольких ссор у нее дома произошел крупный скандал. Она ушла, оставив его одного и, вернувшись, увидела, что он застрелился. Записку, написанную ей, она уничтожила. Ее поместили в лечебницу для душевнобольных. Свидания с ней не разрешались. Но Стоунли написал и второе письмо. Он отдал его швейцару и попросил отправить. Швейцар письмо помнит, но кому оно адресовано, сказать, не может. Предполагалось, что Стоунли присвоил казенные деньги или совершил что-то подобное. Предполагалось также, что Стоунли, желая во что бы то ни стало раздобыть денег, продал некоторые секреты одной иностранной державе, на службе у которой состояла эта женщина. Однако ни родные, ни друзья офицера по этому поводу не обмолвились ни единым словом. Налицо был заговор молчания, вызванный чувством солидарности. Но рано или поздно этот заговор нарушится, и Кинни должен был постараться разрушить его в интересах «Санди курир», «Дейли трибюн» и своих собственных. Необходимо было добиться того, чтобы родители поверили, что он сделает это мягко и чутко, что лучше довериться ему, чем дать возможность такой истории стать достоянием грязного и ничтожного газетчика. Себя Кинни не считал ничтожным газетчиком и никогда не упускал возможности выругать всю эту братию репортеров, охотившихся за скандальными историями и сенсациями, чтобы без единой мысли о благополучии нации, без капли негодования преподнести их с пылу-жару в воскресных выпусках.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63