Мальчишкой Чарли побаивался и глубоко почитал этого высокого костлявого механика и даже сейчас не мог бы сказать себе, что не боится его. У них было двое детей, его двоюродные брат и сестра: Мэдж и Джонни. Джонни был моложе Чарли, сейчас ему должно быть двадцать два — двадцать три, Мэдж — около двадцати. Он хорошо помнил их такими, какими они были семь лет назад Джонни — смуглый, как мать, и высокий, худой, как отец, Мэдж — с каштановыми кудряшками и голубыми глазами — настоящая маленькая женщина. Он как-то провел здесь с ними рождество…
Сейчас они жили на Фишнет-стрит, дом восемнадцать. Он не бывал еще в этом доме, но, спросив у прохожих, вспомнил, что та часть города у реки ему знакома. Смотреть на дома в этом районе было тягостно — сразу можно было догадаться, что денег у людей, живущих в них, почти нет. Но вот уже без нескольких минут девять. Наверное, все уже встали. Пора идти.
На его стук из дома восемнадцать вышел очень плохо одетый, сгорбленный человек в очках со стальной оправой. Весь он был каким-то серым: серые волосы, такая же щетина на подбородке, серые впалые щеки.
— Вам кого?
— Это я, дядя, Чарли. Чарли Хэббл…
— А… Я, паренек, тебя не узнал. Заходи.
Это было похуже, чем стоять на мосту. Что надо было сделать с Томом Аддерсоном, чтобы довести его до такого! Но если это — дядя, то что же тогда с теткой!
Джонни — совсем не тот подросток, которого он видел семь лет назад, — был дома. Это был рослый парень, но что-то в нем было неладно. Он был слишком худ, неуклюж, очень плохо одет, а в его глазах и линии рта сквозила горечь. Приезд Чарли для него оказался неожиданностью.
— Ты же лондонская знаменитость, — сказал он. — Герой и так далее. Что тебя заставило приехать?
— Я просил его, — сказал отец. — Мать будет рада.
— Что ж, я не виню ее. — Джонни быстро оглядел Чарли с ног до головы. — Он будет приятным разнообразием. Ладно, Чарли, брось обижаться! Мы тут, знаешь, не очень привыкли видеть одетых, как на картинке, — как ты вот.
— А где тетушка? — спросил Чарли, благоразумно пропуская мимо ушей последнее замечание Джонни.
— В верхней комнате, лежит, — ответил дядя, понижая голос. — Ничего, ей не хуже. Нам приходится воевать с ней, чтобы она не вставала. Доктор приказал ей лежать, и мы первый раз заставили ее делать то, что ей велят. Вот что, паренек, давай сначала договоримся. Она много слышала о тебе, очень хотела видеть тебя, но не знает, что я тебе писал. Смотри, не говори ей об этом, иначе она меня заест. Скажи, что сам приехал. Ей будет приятно, и мне не попадет.
— Хорошо, дядя. Как она сейчас?
— Плохо, чего уж там говорить.
— А чем она болеет?
— Да так… — колебался дядя. — Доктор говорит…
— Я тебе скажу прямо, — грубо перебил Джонни. Всё это проклятая голодовка, домашняя работа с утра и до ночи — нам она ничего не разрешает делать — и заботы.
— Ладно, ладно, парень. Не горячись. Ты не у себя в клубе. Есть люди, которым приходится хуже, чем нам.
— Ну и что из этого? — ответил Джонни. — Нам от этого не легче.
— Где Мэдж? — спросил Чарли.
— На работе.
— Только она одна и работает, — сказал Джонни, — в кондитерской. Восемнадцать шиллингов в неделю. Немного, но чертовски больше, чем могу заработать я. Но всё равно мы их не получаем.
— Почему?
— Да потому, что одиннадцать шиллингов шесть пенсов вычитают из пособия, раз она получает восемнадцать. Получается одно и то же.
— Нет, не одно и то же, — дядя встал. — У нас в семье один человек работает, а это что-то да значит. Пойду, Чарли, посмотрю, может, тетка проснулась.
С минуту Джонни молчал. Потом, глядя уже без злобы, сказал:
— Я рад, Чарли, что ты приехал. Матери будет хоть немного легче на душе. Она читала про тебя и хочет узнать, что значит быть героем в Лондоне. Поживешь немного?
Чарли ответил, что поживет, и объяснил, что его багаж остался на вокзале. Он вскользь заметил, что хотел бы снять комнату поблизости.
— Это просто, — сказал Джонни. — Я сам знаю несколько домов, а мать, наверное, куда больше. Что ж, съезжу за твоим багажом. Ничего, ничего, всё-таки хоть чем-нибудь займусь.
— Монета есть, Джонни?
Джонни мрачно усмехнулся.
— Туда и обратно заплатить хватит.
— Возьми у меня, — предложил Чарли голосом, которым просят об одолжении, и дал ему шиллинг.
Джонни просто кивнул, надел пальто и шарф, нашел кепку и ушел.
Чарли оглядел комнату, вещи, большинство из которых он помнил. Ему было приятно увидеть, что в доме есть мебель, хотя вся она была старая, ветхая. Конечно, за эти годы нового ничего не покупалось, но они пока не дошли до того, чтобы снести всё в ломбард. А это что-то значит.
— Я как раз думал, дядя, — говорил он через минуту, — что помню почти все эти вещи. Всё идет как будто ничего, а? — Голос его звучал бодро и оживленно.
Дядя покачал головой.
— Нет, паренек, не так. Многих этих вещей давно бы не было, если бы нашелся покупатель. В ломбард сейчас ничего, кроме постели, не берут. Все ломбарды давно переполнены. Здесь каждый готов что-нибудь продать, да покупать некому.
Лицо Чарли потемнело.
— Я не подумал об этом.
— О многом не думаешь, паренек, пока не придет время. Живешь и учишься понимать. А потом видишь, что не очень понимаешь жизнь. Иди, поговори с теткой. И не забудь нашего уговора.
Поднимаясь по узкой и темной лестнице, Чарли сначала услышал голос тетки, а потом ее встревоженный крик, зовущий его. Он почувствовал, что странно слабеет, как будто сердце у него в груди таяло. Первое, что он увидел в комнате, были ее глаза, те же самые живые черные глаза, только сейчас они были больше, чем когда-либо.
— Чарли! Ах, Чарли!
— Тетушка Нелли!
Она приподнялась с подушек, обняла его и, смеясь, заплакала. Да и он готов был заплакать: она так постарела, стала такой желтой, худой, маленькой. В эту грустную минуту ему вспомнилось всё светлое, что было связано с ней, всё радостное, вспомнилось, как вспышка молнии, чтобы окончиться вот этой минутой. «Ах, черт! — сказал он себе. — Ах, черт!»
— Не смотри, на меня так, Чарли, — весело сказала тетка. — Я знаю, я — кожа да кости, но твоя бедная тетка никогда не была лучше, она всегда была похожа на кролика за четыре пенса. Ах. Чарли, я так рада, что ты приехал. Ты выглядишь таким молодцом! Знаешь, сейчас ты больше всего похож на мать. Как бы она гордилась тобой! Как бы гордилась! И я горжусь тобой, Чарли, мы все гордимся. Всем, что написано о тебе в газетах, твоими фотографиями — всем, всем. А как ты одет! Ручаюсь, Джонни тебе ужасно завидует. Ты заметил это? Бедняга, он хотел бы тоже так вот одеваться, выглядел бы так же, как ты, но у него нет возможности. Правда, это несправедливо? У молодых людей нет никаких возможностей! И не только здесь, а везде! Ладно, Чарли, расскажи-ка мне всё с самого начала. Но почему ты оставил всех этих важных людей в Лондоне и приехал сюда?
Чарли сказал, что хотел повидать ее и их всех, что до этого он просто не мог приехать. Потом он рассказал обо всем, что произошло с ним в Лондоне. Лицо тетушки всё больше и больше сияло по мере того как Чарли рассказывал о своих приключениях. А он должен был рассказывать подробно даже о том, что он ел и пил и какое было белье на его постели в этом великолепном сказочном отеле.
— Довольно обо мне, — наконец заявил он. — И так много разговоров о пустяках. Я хочу послушать вас.
Лицо тетушки омрачилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63
Сейчас они жили на Фишнет-стрит, дом восемнадцать. Он не бывал еще в этом доме, но, спросив у прохожих, вспомнил, что та часть города у реки ему знакома. Смотреть на дома в этом районе было тягостно — сразу можно было догадаться, что денег у людей, живущих в них, почти нет. Но вот уже без нескольких минут девять. Наверное, все уже встали. Пора идти.
На его стук из дома восемнадцать вышел очень плохо одетый, сгорбленный человек в очках со стальной оправой. Весь он был каким-то серым: серые волосы, такая же щетина на подбородке, серые впалые щеки.
— Вам кого?
— Это я, дядя, Чарли. Чарли Хэббл…
— А… Я, паренек, тебя не узнал. Заходи.
Это было похуже, чем стоять на мосту. Что надо было сделать с Томом Аддерсоном, чтобы довести его до такого! Но если это — дядя, то что же тогда с теткой!
Джонни — совсем не тот подросток, которого он видел семь лет назад, — был дома. Это был рослый парень, но что-то в нем было неладно. Он был слишком худ, неуклюж, очень плохо одет, а в его глазах и линии рта сквозила горечь. Приезд Чарли для него оказался неожиданностью.
— Ты же лондонская знаменитость, — сказал он. — Герой и так далее. Что тебя заставило приехать?
— Я просил его, — сказал отец. — Мать будет рада.
— Что ж, я не виню ее. — Джонни быстро оглядел Чарли с ног до головы. — Он будет приятным разнообразием. Ладно, Чарли, брось обижаться! Мы тут, знаешь, не очень привыкли видеть одетых, как на картинке, — как ты вот.
— А где тетушка? — спросил Чарли, благоразумно пропуская мимо ушей последнее замечание Джонни.
— В верхней комнате, лежит, — ответил дядя, понижая голос. — Ничего, ей не хуже. Нам приходится воевать с ней, чтобы она не вставала. Доктор приказал ей лежать, и мы первый раз заставили ее делать то, что ей велят. Вот что, паренек, давай сначала договоримся. Она много слышала о тебе, очень хотела видеть тебя, но не знает, что я тебе писал. Смотри, не говори ей об этом, иначе она меня заест. Скажи, что сам приехал. Ей будет приятно, и мне не попадет.
— Хорошо, дядя. Как она сейчас?
— Плохо, чего уж там говорить.
— А чем она болеет?
— Да так… — колебался дядя. — Доктор говорит…
— Я тебе скажу прямо, — грубо перебил Джонни. Всё это проклятая голодовка, домашняя работа с утра и до ночи — нам она ничего не разрешает делать — и заботы.
— Ладно, ладно, парень. Не горячись. Ты не у себя в клубе. Есть люди, которым приходится хуже, чем нам.
— Ну и что из этого? — ответил Джонни. — Нам от этого не легче.
— Где Мэдж? — спросил Чарли.
— На работе.
— Только она одна и работает, — сказал Джонни, — в кондитерской. Восемнадцать шиллингов в неделю. Немного, но чертовски больше, чем могу заработать я. Но всё равно мы их не получаем.
— Почему?
— Да потому, что одиннадцать шиллингов шесть пенсов вычитают из пособия, раз она получает восемнадцать. Получается одно и то же.
— Нет, не одно и то же, — дядя встал. — У нас в семье один человек работает, а это что-то да значит. Пойду, Чарли, посмотрю, может, тетка проснулась.
С минуту Джонни молчал. Потом, глядя уже без злобы, сказал:
— Я рад, Чарли, что ты приехал. Матери будет хоть немного легче на душе. Она читала про тебя и хочет узнать, что значит быть героем в Лондоне. Поживешь немного?
Чарли ответил, что поживет, и объяснил, что его багаж остался на вокзале. Он вскользь заметил, что хотел бы снять комнату поблизости.
— Это просто, — сказал Джонни. — Я сам знаю несколько домов, а мать, наверное, куда больше. Что ж, съезжу за твоим багажом. Ничего, ничего, всё-таки хоть чем-нибудь займусь.
— Монета есть, Джонни?
Джонни мрачно усмехнулся.
— Туда и обратно заплатить хватит.
— Возьми у меня, — предложил Чарли голосом, которым просят об одолжении, и дал ему шиллинг.
Джонни просто кивнул, надел пальто и шарф, нашел кепку и ушел.
Чарли оглядел комнату, вещи, большинство из которых он помнил. Ему было приятно увидеть, что в доме есть мебель, хотя вся она была старая, ветхая. Конечно, за эти годы нового ничего не покупалось, но они пока не дошли до того, чтобы снести всё в ломбард. А это что-то значит.
— Я как раз думал, дядя, — говорил он через минуту, — что помню почти все эти вещи. Всё идет как будто ничего, а? — Голос его звучал бодро и оживленно.
Дядя покачал головой.
— Нет, паренек, не так. Многих этих вещей давно бы не было, если бы нашелся покупатель. В ломбард сейчас ничего, кроме постели, не берут. Все ломбарды давно переполнены. Здесь каждый готов что-нибудь продать, да покупать некому.
Лицо Чарли потемнело.
— Я не подумал об этом.
— О многом не думаешь, паренек, пока не придет время. Живешь и учишься понимать. А потом видишь, что не очень понимаешь жизнь. Иди, поговори с теткой. И не забудь нашего уговора.
Поднимаясь по узкой и темной лестнице, Чарли сначала услышал голос тетки, а потом ее встревоженный крик, зовущий его. Он почувствовал, что странно слабеет, как будто сердце у него в груди таяло. Первое, что он увидел в комнате, были ее глаза, те же самые живые черные глаза, только сейчас они были больше, чем когда-либо.
— Чарли! Ах, Чарли!
— Тетушка Нелли!
Она приподнялась с подушек, обняла его и, смеясь, заплакала. Да и он готов был заплакать: она так постарела, стала такой желтой, худой, маленькой. В эту грустную минуту ему вспомнилось всё светлое, что было связано с ней, всё радостное, вспомнилось, как вспышка молнии, чтобы окончиться вот этой минутой. «Ах, черт! — сказал он себе. — Ах, черт!»
— Не смотри, на меня так, Чарли, — весело сказала тетка. — Я знаю, я — кожа да кости, но твоя бедная тетка никогда не была лучше, она всегда была похожа на кролика за четыре пенса. Ах. Чарли, я так рада, что ты приехал. Ты выглядишь таким молодцом! Знаешь, сейчас ты больше всего похож на мать. Как бы она гордилась тобой! Как бы гордилась! И я горжусь тобой, Чарли, мы все гордимся. Всем, что написано о тебе в газетах, твоими фотографиями — всем, всем. А как ты одет! Ручаюсь, Джонни тебе ужасно завидует. Ты заметил это? Бедняга, он хотел бы тоже так вот одеваться, выглядел бы так же, как ты, но у него нет возможности. Правда, это несправедливо? У молодых людей нет никаких возможностей! И не только здесь, а везде! Ладно, Чарли, расскажи-ка мне всё с самого начала. Но почему ты оставил всех этих важных людей в Лондоне и приехал сюда?
Чарли сказал, что хотел повидать ее и их всех, что до этого он просто не мог приехать. Потом он рассказал обо всем, что произошло с ним в Лондоне. Лицо тетушки всё больше и больше сияло по мере того как Чарли рассказывал о своих приключениях. А он должен был рассказывать подробно даже о том, что он ел и пил и какое было белье на его постели в этом великолепном сказочном отеле.
— Довольно обо мне, — наконец заявил он. — И так много разговоров о пустяках. Я хочу послушать вас.
Лицо тетушки омрачилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63