Похоже было на то, что пробка эта закрыла отверстие в крупном сосуде.
Больного тотчас доставили в операционную, где хирург уже ждал его у стола. Обезболив раненый участок, Вишневский делает широкий разрез вдоль затылка, и в то же мгновение его обдает струя крови. Судьба раненого решалась в ближайшие секунды, – все зависело от того, как скоро удастся хирургу зажать кровоточащий сосуд.
– Я, старый хирург, – рассказывал Вишневский об этой операции, – растерялся, я засовываю палец в рану, прижимаю разбитую артерию и не знаю, что делать. Пока я доберусь до сосуда, чтобы перевязать его, раненый истечет кровью. На беду, я нащупываю разбитую кость, которая, видимо, и ранила артерию… «Надо выбрать осколки, – думаю я, – они могут натворить здесь бед». Стою, размышляю, а рука у меня занята, и я не могу сдвинуться с места.
Ученый шел к своей цели без уверенности, обычно присущей ему, сбиваясь и блуждая, словно в потемках. Он подводит под палец, прижимающий артерию, край марли и до тех пор набивает ее туда, пока она не образует тампон, прижатый окружающими тканями к сосуду. Непрочный зажим! Малейший поворот головы, резкое движение мышц – и опоры как не было. Чтобы удержать тампон на месте, хирург набивает полость раны марлей и грубо стягивает кожу узловым швом.
Жизнь раненого пока спасена, но тысячи опасностей у него впереди. Через несколько дней марля нагноится, размягчит образовавшийся тромб; убрать ее оттуда небезопасно, а надолго оставлять нельзя. Расплавленный гноем тромб даст снова кровотечение.
– Что, родители паренька живут тут, в Москве? – спросил ученый врача. – Ну вот, – продолжал он, узнав, что раненый москвич, – если спросят, что с ним, скажите, что неладно, очень тяжело… Ни за что не ручаюсь…
Но первые дни прошли благополучно. Кровотечение не возобновилось.
На четвертые сутки хирург раскрыл рану, убрал верхний слой марли, залил тампон эфиром и спиртом и заполнил всю полость бальзамической мазью. Двое суток спустя он повторил процедуру и убедился, что рана чиста. Тромб прижился, и края сосуда срослись.
Раненый был истощен до последних пределов, а Вишневскому предстояло еще немало над ним потрудиться. Свищи сильно гноились, и так обильны были эти выделения, что осколки костей позвоночника у поврежденной артерии должны были плавать в гною. Не исключалась возможность, что выделения проберутся к недавно спасенному сосуду и погубят все усилия хирурга…
Без помощи ножа оперирует Вишневский больного. Он вводит в каждый свищ большую дозу эфира, вымывает гной из глубины раны и вливает в эти отверстия жидкую бальзамическую мазь.
Точно новые силы наполнили организм, свищи стали заживать, наступило выздоровление. Когда месяц спустя раненому сделали рентгеновский снимок, оказалось, что в тканях вокруг раневых каналов скопилось больше двух десятков мелких осколков мин. Так велик был подъем защитных сил организма, что они не только сумели излечить тяжелые раны, но и обезвредить множество очагов опасной инфекции…
Ниже этажом в том же госпитале лежит фельдшер Сысоев. О нем говорят, что он трудный больной. Рана его серьезна, нет слов, осколок мины угодил ему в спину и сидит в грудной клетке. Раненый потерял много крови, две недели передвигался в тряских машинах, на дровнях, на холоде; харкал кровью, изнемог и с тридцатью процентами гемоглобина, высокой температурой, с изнуряющим ознобом был доставлен сюда. Нелегко подле Сысоева санитаркам, трудно и сестрам, а всего труднее врачу. Военфельдшер считает себя сведущим в медицине и на «проклятые вопросы» требует «прямых ответов». Так, например, его интересует: долго ли он протянет еще? О чем свидетельствуют страшные поты, вынуждающие его в течение ночи несколько раз менять белье? Ему известно, что ранения в грудь обычно смертельны. Не будет ли он счастливым исключением из этого правила? Когда у Сысоева однажды пошла горлом кровь, он потребовал к себе Вишневского. Фельдшер жаловался ученому на несправедливость: вот ему в двадцать лет пришел час погибать, ложиться в могилу, а другие живут до преклонного возраста. Это тем более несправедливо, что в батальоне так нуждаются в нем. Профессору ничего не стоит спасти его, для этого ему достаточно лишь захотеть.
В болезни Сысоева многое было неясно и противоречиво. Состояние раны не соответствовало самочувствию больного. Пораженный участок был чист, осколок, видимо, сжился со своим окружением, – откуда, казалось бы, эта вялость больного, бледность лица, ночные поты и ознобы? Неужели где-нибудь тлеет воспалительный процесс? Рентгеновский снимок показал затемнение в полости плевры. Возможно, этот выпот и связан с тяжелым состоянием организма?
Фельдшер Сысоев крепко засел в мыслях ученого.
«Надо что-нибудь предпринять, – сказал он себе. – Чего доброго, парня проморгаешь».
Как-то случилось не то в Москве, не то где-то в провинции – у постели одного больного собрался консилиум знаменитых врачей. Всех поражало несоответствие между течением болезни сердца и состоянием всего организма. Высокая температура и изменения в крови, озноб и многое другое говорили о скрытно протекающем процессе, – но где он? Ни жалоб на боль, ни каких-либо других ощущений, а налицо признаки гнойной лихорадки.
– Сделайте больному новокаиновый блок, – предложил тогда Вишневский коллегам, – процесс обнаружит себя.
На третий день после блокады у больного открылся забрюшинный гнойник. Он расплавил ткани и вышел наружу.
Об этом вспомнил ученый у постели Сысоева.
– Не сделать ли ему новокаиновый блок? – посоветовался Вишневский с лечащим врачом. – Кто его знает, вдруг у него где-то идет воспаление. Киснет себе рана в брюхе, а мы с вами ничего не знаем.
Поясничная блокада вызвала у больного бурную реакцию и больше всего напугала его самого. Фельдшер утверждал, что его погубили, – никогда еще ему не было так худо, как сейчас. Все у него болит: голова, ноги, рана в груди и даже места уколов, которых он, кстати сказать, при блокаде не чувствовал. Двое суток температура держалась на уровне сорока градусов. Было очевидно, что в организме нарастает перелом, разрешается сложный болезненный процесс. На третий день наступило облегчение. Рентгеновский снимок засвидетельствовал, что уровень жидкости в плевре резко упал, выпот рассасывался и исчезал. Зарубцевалась рана грудной клетки, близилось выздоровление, близился и конец тревогам военфельдшера Сысоева.
Новокаиновый блок снова проявил себя как метод, ускоряющий скрытно текущие в организме процессы.
По соседству с военфельдшером лежит связист артиллерийской части, молодой боец, двадцати восьми лет. Раненого доставили сюда рано утром, и с его появлением палата лишилась покоя. Он мучительно стонал или кричал во весь голос: «Караул!» Пусть скорее с ним делают что угодно, ему не под силу больше терпеть: «Спасите! Погибаю!.. Караул!» Это случилось с ним днем, в жестокий мороз. Его ударило осколком снаряда, больно резануло по голове и коленям. Он почувствовал дрожь во всем теле, лишился голоса и упал, бессильный двинуться с места. К нему подбежали бойцы – их было, кажется, двое, – перевязали его и куда-то унесли. Что было с ним позже, он не помнит. На пятые сутки, как явствует из истории болезни, его подвергли операции в полевом госпитале, удалили из черепа обломки костей и разрезали ногу, пораженную осколком в сустав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
Больного тотчас доставили в операционную, где хирург уже ждал его у стола. Обезболив раненый участок, Вишневский делает широкий разрез вдоль затылка, и в то же мгновение его обдает струя крови. Судьба раненого решалась в ближайшие секунды, – все зависело от того, как скоро удастся хирургу зажать кровоточащий сосуд.
– Я, старый хирург, – рассказывал Вишневский об этой операции, – растерялся, я засовываю палец в рану, прижимаю разбитую артерию и не знаю, что делать. Пока я доберусь до сосуда, чтобы перевязать его, раненый истечет кровью. На беду, я нащупываю разбитую кость, которая, видимо, и ранила артерию… «Надо выбрать осколки, – думаю я, – они могут натворить здесь бед». Стою, размышляю, а рука у меня занята, и я не могу сдвинуться с места.
Ученый шел к своей цели без уверенности, обычно присущей ему, сбиваясь и блуждая, словно в потемках. Он подводит под палец, прижимающий артерию, край марли и до тех пор набивает ее туда, пока она не образует тампон, прижатый окружающими тканями к сосуду. Непрочный зажим! Малейший поворот головы, резкое движение мышц – и опоры как не было. Чтобы удержать тампон на месте, хирург набивает полость раны марлей и грубо стягивает кожу узловым швом.
Жизнь раненого пока спасена, но тысячи опасностей у него впереди. Через несколько дней марля нагноится, размягчит образовавшийся тромб; убрать ее оттуда небезопасно, а надолго оставлять нельзя. Расплавленный гноем тромб даст снова кровотечение.
– Что, родители паренька живут тут, в Москве? – спросил ученый врача. – Ну вот, – продолжал он, узнав, что раненый москвич, – если спросят, что с ним, скажите, что неладно, очень тяжело… Ни за что не ручаюсь…
Но первые дни прошли благополучно. Кровотечение не возобновилось.
На четвертые сутки хирург раскрыл рану, убрал верхний слой марли, залил тампон эфиром и спиртом и заполнил всю полость бальзамической мазью. Двое суток спустя он повторил процедуру и убедился, что рана чиста. Тромб прижился, и края сосуда срослись.
Раненый был истощен до последних пределов, а Вишневскому предстояло еще немало над ним потрудиться. Свищи сильно гноились, и так обильны были эти выделения, что осколки костей позвоночника у поврежденной артерии должны были плавать в гною. Не исключалась возможность, что выделения проберутся к недавно спасенному сосуду и погубят все усилия хирурга…
Без помощи ножа оперирует Вишневский больного. Он вводит в каждый свищ большую дозу эфира, вымывает гной из глубины раны и вливает в эти отверстия жидкую бальзамическую мазь.
Точно новые силы наполнили организм, свищи стали заживать, наступило выздоровление. Когда месяц спустя раненому сделали рентгеновский снимок, оказалось, что в тканях вокруг раневых каналов скопилось больше двух десятков мелких осколков мин. Так велик был подъем защитных сил организма, что они не только сумели излечить тяжелые раны, но и обезвредить множество очагов опасной инфекции…
Ниже этажом в том же госпитале лежит фельдшер Сысоев. О нем говорят, что он трудный больной. Рана его серьезна, нет слов, осколок мины угодил ему в спину и сидит в грудной клетке. Раненый потерял много крови, две недели передвигался в тряских машинах, на дровнях, на холоде; харкал кровью, изнемог и с тридцатью процентами гемоглобина, высокой температурой, с изнуряющим ознобом был доставлен сюда. Нелегко подле Сысоева санитаркам, трудно и сестрам, а всего труднее врачу. Военфельдшер считает себя сведущим в медицине и на «проклятые вопросы» требует «прямых ответов». Так, например, его интересует: долго ли он протянет еще? О чем свидетельствуют страшные поты, вынуждающие его в течение ночи несколько раз менять белье? Ему известно, что ранения в грудь обычно смертельны. Не будет ли он счастливым исключением из этого правила? Когда у Сысоева однажды пошла горлом кровь, он потребовал к себе Вишневского. Фельдшер жаловался ученому на несправедливость: вот ему в двадцать лет пришел час погибать, ложиться в могилу, а другие живут до преклонного возраста. Это тем более несправедливо, что в батальоне так нуждаются в нем. Профессору ничего не стоит спасти его, для этого ему достаточно лишь захотеть.
В болезни Сысоева многое было неясно и противоречиво. Состояние раны не соответствовало самочувствию больного. Пораженный участок был чист, осколок, видимо, сжился со своим окружением, – откуда, казалось бы, эта вялость больного, бледность лица, ночные поты и ознобы? Неужели где-нибудь тлеет воспалительный процесс? Рентгеновский снимок показал затемнение в полости плевры. Возможно, этот выпот и связан с тяжелым состоянием организма?
Фельдшер Сысоев крепко засел в мыслях ученого.
«Надо что-нибудь предпринять, – сказал он себе. – Чего доброго, парня проморгаешь».
Как-то случилось не то в Москве, не то где-то в провинции – у постели одного больного собрался консилиум знаменитых врачей. Всех поражало несоответствие между течением болезни сердца и состоянием всего организма. Высокая температура и изменения в крови, озноб и многое другое говорили о скрытно протекающем процессе, – но где он? Ни жалоб на боль, ни каких-либо других ощущений, а налицо признаки гнойной лихорадки.
– Сделайте больному новокаиновый блок, – предложил тогда Вишневский коллегам, – процесс обнаружит себя.
На третий день после блокады у больного открылся забрюшинный гнойник. Он расплавил ткани и вышел наружу.
Об этом вспомнил ученый у постели Сысоева.
– Не сделать ли ему новокаиновый блок? – посоветовался Вишневский с лечащим врачом. – Кто его знает, вдруг у него где-то идет воспаление. Киснет себе рана в брюхе, а мы с вами ничего не знаем.
Поясничная блокада вызвала у больного бурную реакцию и больше всего напугала его самого. Фельдшер утверждал, что его погубили, – никогда еще ему не было так худо, как сейчас. Все у него болит: голова, ноги, рана в груди и даже места уколов, которых он, кстати сказать, при блокаде не чувствовал. Двое суток температура держалась на уровне сорока градусов. Было очевидно, что в организме нарастает перелом, разрешается сложный болезненный процесс. На третий день наступило облегчение. Рентгеновский снимок засвидетельствовал, что уровень жидкости в плевре резко упал, выпот рассасывался и исчезал. Зарубцевалась рана грудной клетки, близилось выздоровление, близился и конец тревогам военфельдшера Сысоева.
Новокаиновый блок снова проявил себя как метод, ускоряющий скрытно текущие в организме процессы.
По соседству с военфельдшером лежит связист артиллерийской части, молодой боец, двадцати восьми лет. Раненого доставили сюда рано утром, и с его появлением палата лишилась покоя. Он мучительно стонал или кричал во весь голос: «Караул!» Пусть скорее с ним делают что угодно, ему не под силу больше терпеть: «Спасите! Погибаю!.. Караул!» Это случилось с ним днем, в жестокий мороз. Его ударило осколком снаряда, больно резануло по голове и коленям. Он почувствовал дрожь во всем теле, лишился голоса и упал, бессильный двинуться с места. К нему подбежали бойцы – их было, кажется, двое, – перевязали его и куда-то унесли. Что было с ним позже, он не помнит. На пятые сутки, как явствует из истории болезни, его подвергли операции в полевом госпитале, удалили из черепа обломки костей и разрезали ногу, пораженную осколком в сустав.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23