Работа шла жаркая, бригада себя не щадила. Жестокое солнце, жажда, лишения были бессильны против этих людей. Их неистовый бригадир сновал по фронту, от первых линий окопов до тыловых госпиталей. Санитарная стратегия беспрерывно уводила его раненых в тыл, лишала хирурга наблюдений. Кто ему скажет, что стало с больным, как сказалась система лечения? Он не мог оставаться спокойным и из шести часов сна, отпущенных ему, выкраивал время, чтобы выискивать по тылу увезенных от него раненых.
В глубоком котловане, где размещалась операционная, хирурги работали каждый по-своему. Рядом оперировали под хлороформом, эфиром, хлорэтилом. Каждый держался собственных взглядов. Проходило короткое время, и бригада Вишневского побеждала – верх брала анестезия. Могло ли быть иначе? Она творила удивительные вещи. Операции проходили без жалоб и криков, воспалительные процессы исчезали, самочувствие больного неизменно оставалось прекрасным. Затем являлась на помощь мазевая повязка. Врачи слышали о лечебных свойствах дегтярных продуктов, знали, что в деревне смазывают раны животных скипидаром или дегтем, но то, что они увидели, было непостижимо. Вначале мазь обезболивала раненую поверхность, страдания больного угасали. Вслед за тем начинался бурный рост соединительной ткани. Рана заживала в неслыханно короткое время. Так стремительно шел процесс гранулирования – обрастания раны заживающей тканью, – что нервы не успевали за ним расти, пораженное место долго оставалось нечувствительным к болям. Ничего подобного врачи никогда не видали. В короткое время излечивались открытые переломы голени и предплечья. Из сорока больных с огнестрельным переломом конечности никто не погиб, и только один перенес ампутацию. Это было подлинное торжество сберегательного метода лечения. «Ампутация бедра, – в свое время писал Пирогов, – дает наименьшую надежду на успех, и потому все попытки сберегательного лечения огнестрельных переломов бедра и при ранах коленного сустава следует считать истинным прогрессом полевой хирургии».
Разрешилось вековое затруднение хирургии. Уже с четырнадцатого века известно, что частая смена повязки травмирует рану. Врачи это знали, но иначе поступать не могли. Лечебные растворы оставались жестоким испытанием для раненых и для врача. Жидкость быстро высыхала и теряла свое противомикробное свойство. «В наше время, – писал Пирогов, – хирурги убедились, что рана тем лучше защищается от внешнего раздражения и заживает скорей, чем реже она перевязывается». «Я оставил однажды повязки на ранах на восемь дней, – признался друзьям Пирогов, – но вонь стала невыносимой. Раны я нашел нечистыми и раздраженными. У всех почти больных развилась лихорадка и усилились боли… В военной практике, несмотря на хорошую грануляцию и наклонность раны к заживлению, приходится перевязывать ее не менее раза в сутки, а обыкновенно и два…»
Великий русский хирург стал в тупик перед этой проблемой.
Повязка Вишневского могла оставаться без смены до десяти дней и больше. Она не загнивала и не утрачивала своих лечебных свойств. В условиях эвакуации, когда поврежденные конечности заключены в шины и смена перевязки грозит смещением раздробленной кости, трудно переоценить значение этого средства.
При очень тяжелых ранениях или после обильных кровотечений наблюдается состояние, известное под названием «шок» – потрясение, удар. Ничего нет страшней и неопределенней его. Лучшие силы науки были мобилизованы в прошлой войне на борьбу с этим грозным явлением. К их услугам были тысячи пораженных людей, огромный материал наблюдений, и все же суть травматического шока оставалась необъяснимой.
Вот как описывает Пирогов состояние такого больного:
«С оторванной рукой или ногой лежит он, окоченелый, на перевязочном пункте. Он не кричит и не жалуется, не принимает ни в чем участия и ничего не требует себе. Тело холодное, лицо бледное, как у трупа, взгляд неподвижен и обращен вдаль, пульс, как нитка, прощупывается едва. На вопросы окоченелый или вовсе не отвечает, или только про себя, чуть слышным шепотом, Дыхание едва приметно, рана и кожа почти нечувствительны, но если большой нерв, висящий из раны, будет чем-нибудь раздражен, больной легким сокращением мускулов лица проявит признаки чувства. Иногда это состояние проходит через несколько часов, а иногда продолжается до самой смерти…»
О шоке написано множество книг. Его возникновение объясняли по-разному. Одни – нервными механизмами, которые воссоздают эту картину рефлекторно. Другие видели в этом результат отравления продуктами распада раненой ткани. Занимались подсчетом причин, предрасполагающих к шоку. Всего больше случаев врачи наблюдали в сырую и холодную погоду, когда у раненого солдата не было теплой одежды, или после долгого пребывания в окопах, после душевных треволнений или нервного перенапряжения.
В эту малоизученную область устремляется бригада Вишневского. Разумеется, не затем, чтобы к тысячному наблюдению прибавить тысяча первое, уловить новый нюанс в симптомах шока. Вопрос о сущности и механике болезни потерпит. Долг бригады – облегчить страдания людей и обучить этому искусству окружающих. Для этой цели в их распоряжении чудесная анестезия с целебной силой, сокрытой в ней, новокаиновый блок и можжевеловое масло.
Вот доставили раненого на перевязочный пункт с размозженной ногой, затянутой жгутом. Состояние бойца тяжелое, но он в полном сознании, может выпить вина, стакан чаю. Санитар снимает жгут, который в свое время остановил кровотечение, и раненый впадает в состояние шока. Больного поят чаем, обкладывают грелками, вливают в вену раствор поваренной соли, вводят в сосуды гуммиарабик, кровь, раствор глюкозы, инсулин. Лечение так же неопределенно, как сущность и происхождение самого шока.
Чем дольше молодой бригадир приглядывался к картине страдания, тем больше аналогий приходило ему в голову. Они настойчиво стояли пред его мысленным взором. В больницу отца доставили как-то человека, избитого до полусмерти. Больной лежал неподвижно, с затемненным сознанием, едва отвечая на вопросы. Как много схожего в этой картине с состоянием шока, но что здесь действительно общее – глубокая контузия, перераздражение нервной системы… Избитому предстояло пролежать так недели, прежде чем он сможет встать на ноги. Но вот его положили на стол и сделали поясничную блокаду. Несколько часов – и в состоянии больного наступило улучшение, он уже шутил и смеялся.
Еще один факт тяжелой контузии. Больного доставили с повреждением головы, отеком мозга и его оболочек. Сознание померкло, замедленный пульс чуть прощупывался. Новокаиновый блок снял и в этом случае все угрожающие явления. Хирург, вернувшись в палату, застал больного беседующим с соседом по койке.
«Во всех случаях глубокой контузии, – пришел к заключению молодой бригадир, – блокада, ослабляя страдания организма, как бы обрывает течение процесса. Совершенно очевидно, что перераздражение нервной системы и острая боль вызывают состояние шока. Устранить чувство боли – значит предупредить катастрофу».
И еще один довод: в клинике отца он ни разу не видел операционного шока. Не тем ли объясняется это, что анестезия не дает ощущения боли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23
В глубоком котловане, где размещалась операционная, хирурги работали каждый по-своему. Рядом оперировали под хлороформом, эфиром, хлорэтилом. Каждый держался собственных взглядов. Проходило короткое время, и бригада Вишневского побеждала – верх брала анестезия. Могло ли быть иначе? Она творила удивительные вещи. Операции проходили без жалоб и криков, воспалительные процессы исчезали, самочувствие больного неизменно оставалось прекрасным. Затем являлась на помощь мазевая повязка. Врачи слышали о лечебных свойствах дегтярных продуктов, знали, что в деревне смазывают раны животных скипидаром или дегтем, но то, что они увидели, было непостижимо. Вначале мазь обезболивала раненую поверхность, страдания больного угасали. Вслед за тем начинался бурный рост соединительной ткани. Рана заживала в неслыханно короткое время. Так стремительно шел процесс гранулирования – обрастания раны заживающей тканью, – что нервы не успевали за ним расти, пораженное место долго оставалось нечувствительным к болям. Ничего подобного врачи никогда не видали. В короткое время излечивались открытые переломы голени и предплечья. Из сорока больных с огнестрельным переломом конечности никто не погиб, и только один перенес ампутацию. Это было подлинное торжество сберегательного метода лечения. «Ампутация бедра, – в свое время писал Пирогов, – дает наименьшую надежду на успех, и потому все попытки сберегательного лечения огнестрельных переломов бедра и при ранах коленного сустава следует считать истинным прогрессом полевой хирургии».
Разрешилось вековое затруднение хирургии. Уже с четырнадцатого века известно, что частая смена повязки травмирует рану. Врачи это знали, но иначе поступать не могли. Лечебные растворы оставались жестоким испытанием для раненых и для врача. Жидкость быстро высыхала и теряла свое противомикробное свойство. «В наше время, – писал Пирогов, – хирурги убедились, что рана тем лучше защищается от внешнего раздражения и заживает скорей, чем реже она перевязывается». «Я оставил однажды повязки на ранах на восемь дней, – признался друзьям Пирогов, – но вонь стала невыносимой. Раны я нашел нечистыми и раздраженными. У всех почти больных развилась лихорадка и усилились боли… В военной практике, несмотря на хорошую грануляцию и наклонность раны к заживлению, приходится перевязывать ее не менее раза в сутки, а обыкновенно и два…»
Великий русский хирург стал в тупик перед этой проблемой.
Повязка Вишневского могла оставаться без смены до десяти дней и больше. Она не загнивала и не утрачивала своих лечебных свойств. В условиях эвакуации, когда поврежденные конечности заключены в шины и смена перевязки грозит смещением раздробленной кости, трудно переоценить значение этого средства.
При очень тяжелых ранениях или после обильных кровотечений наблюдается состояние, известное под названием «шок» – потрясение, удар. Ничего нет страшней и неопределенней его. Лучшие силы науки были мобилизованы в прошлой войне на борьбу с этим грозным явлением. К их услугам были тысячи пораженных людей, огромный материал наблюдений, и все же суть травматического шока оставалась необъяснимой.
Вот как описывает Пирогов состояние такого больного:
«С оторванной рукой или ногой лежит он, окоченелый, на перевязочном пункте. Он не кричит и не жалуется, не принимает ни в чем участия и ничего не требует себе. Тело холодное, лицо бледное, как у трупа, взгляд неподвижен и обращен вдаль, пульс, как нитка, прощупывается едва. На вопросы окоченелый или вовсе не отвечает, или только про себя, чуть слышным шепотом, Дыхание едва приметно, рана и кожа почти нечувствительны, но если большой нерв, висящий из раны, будет чем-нибудь раздражен, больной легким сокращением мускулов лица проявит признаки чувства. Иногда это состояние проходит через несколько часов, а иногда продолжается до самой смерти…»
О шоке написано множество книг. Его возникновение объясняли по-разному. Одни – нервными механизмами, которые воссоздают эту картину рефлекторно. Другие видели в этом результат отравления продуктами распада раненой ткани. Занимались подсчетом причин, предрасполагающих к шоку. Всего больше случаев врачи наблюдали в сырую и холодную погоду, когда у раненого солдата не было теплой одежды, или после долгого пребывания в окопах, после душевных треволнений или нервного перенапряжения.
В эту малоизученную область устремляется бригада Вишневского. Разумеется, не затем, чтобы к тысячному наблюдению прибавить тысяча первое, уловить новый нюанс в симптомах шока. Вопрос о сущности и механике болезни потерпит. Долг бригады – облегчить страдания людей и обучить этому искусству окружающих. Для этой цели в их распоряжении чудесная анестезия с целебной силой, сокрытой в ней, новокаиновый блок и можжевеловое масло.
Вот доставили раненого на перевязочный пункт с размозженной ногой, затянутой жгутом. Состояние бойца тяжелое, но он в полном сознании, может выпить вина, стакан чаю. Санитар снимает жгут, который в свое время остановил кровотечение, и раненый впадает в состояние шока. Больного поят чаем, обкладывают грелками, вливают в вену раствор поваренной соли, вводят в сосуды гуммиарабик, кровь, раствор глюкозы, инсулин. Лечение так же неопределенно, как сущность и происхождение самого шока.
Чем дольше молодой бригадир приглядывался к картине страдания, тем больше аналогий приходило ему в голову. Они настойчиво стояли пред его мысленным взором. В больницу отца доставили как-то человека, избитого до полусмерти. Больной лежал неподвижно, с затемненным сознанием, едва отвечая на вопросы. Как много схожего в этой картине с состоянием шока, но что здесь действительно общее – глубокая контузия, перераздражение нервной системы… Избитому предстояло пролежать так недели, прежде чем он сможет встать на ноги. Но вот его положили на стол и сделали поясничную блокаду. Несколько часов – и в состоянии больного наступило улучшение, он уже шутил и смеялся.
Еще один факт тяжелой контузии. Больного доставили с повреждением головы, отеком мозга и его оболочек. Сознание померкло, замедленный пульс чуть прощупывался. Новокаиновый блок снял и в этом случае все угрожающие явления. Хирург, вернувшись в палату, застал больного беседующим с соседом по койке.
«Во всех случаях глубокой контузии, – пришел к заключению молодой бригадир, – блокада, ослабляя страдания организма, как бы обрывает течение процесса. Совершенно очевидно, что перераздражение нервной системы и острая боль вызывают состояние шока. Устранить чувство боли – значит предупредить катастрофу».
И еще один довод: в клинике отца он ни разу не видел операционного шока. Не тем ли объясняется это, что анестезия не дает ощущения боли?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23