«Ну конечно, и форма у него подходящая». «Ars moriendi», однако умирать – вовсе не искусство. «В тот день я узнал, что уже умирал не однажды – », так отчетливо, безо всякой торжественности; это не спектакль, как сны, это легкий переход, легкий, как птица: смерть повторяется –
возвращается –
«Гнить еще раз, сгнить столько раз, сколько она вернется. Принудительное освобождение на определенное время – к солнцу» –
The Sunne who goes so many miles in
a minute, the Starres of the Firmament,
which goes many more, goes not so fast,
as my body to the earth.
Donne
«Шантаж души, какая чушь, – подумал Андрес. – Трубы воскресят тела. Разве не так сказано? Из них – все солнце, весь космос. Каждая смерть отрицает мир: я – не есть моя смерть, я есть мир, и я его утверждаю, как апельсин утверждает солнце. Я не есть моя смерть: я отбрасываю ее в глубину моего существа, в такую далекую даль, что неизвестно, где она; это мой предел, а поскольку предел моего тела не есть мое тело – хотя и вычленяет его из воздуха и делает его сущим – ».
Он был готов поклясться, что эта круглая шляпа в отделе прозы, –
но ее уже не было видно.
«Умереть – это как писать, – думал Андрес. – Да, дорогой Паскаль, да, каждый умирает в одиночку». Он вспомнил свои первые литературные опыты, свои первые неуклюжие рассказы. И как он потом обсуждал их с товарищами: и мысли, и постановку вопроса; вспомнил всю ту атмосферу. А потом он писал пьесу и пил горький мате ночами, иногда черный кот сидел у него на коленях, такой чужой, но такой теплый. А он один на один с чистым листом бумаги, без свидетелей. Как в минуты смерти – ведь служащие не видели, как тот человек умирал, видели только, как он падал. А может, в этот миг он был с людьми, думал о ком-то; а может, последним промелькнувшим перед ним образом был корешок книги или торопливый цокот каблуков за спиной. «Если бы хоть одна книга могла подняться до высокого достоинства смерти, – подумал Андрес, – или наоборот – ». Вот оно, искушение метафорой, смерть просто приглашала объять ее словом, увести с улицы, наделить ее свойствами, дабы отринуть отрицательное.
Ну конечно, он опять тут. Что за совпадение. И Артуро разговаривает с –
«А раз так – смерть меня не касается, – подумал Андрес шутливо, и горло у него перехватило при воспоминании о человеке, лежавшем наверху. – Если я есть, то это – жизнь, разве не так? Я жив, я есть, потому что жив. И я не вижу, как я могу перестать жить без того, чтобы перестать быть тем, что я есть. Вот это довод, просто чудо. А из этого совершенно очевидно следует, что –
если, умерев, я перестаю быть собой,
значит, умерший – другой человек. А следовательно, какое мне до этого дело? Я могу пожалеть его отсюда, из сей минуты. Это сия минута жалеет, что тот, кем был я, умер. Бедняга, такой достойный человек. Писал эссе и все такое прочее. У него было будущее, а теперь – сплошной плюсквамперфектум…» Он закурил еще одну сигарету, с удивлением глядя, как дрожат у него пальцы. Абель стоял перед книгами по экономике, опустив руки в карманы –
да, да, обе руки в карманах, –
и отрицательно чуть мотал головой, наверное, каким-то своим мыслям, синяя широкополая шляпа покачивалась. Андрес сразу забыл о нем
фигура, вытянувшаяся на диване, заслонила все, жесткая и бесполезная. Труп чудовищным препятствием заступал путь.
«Этот парень должен был бы подойти и сесть со мной рядом, – подумал Андрес. – Оставить того, другого, на диване,
если его, конечно, не сунули в ванночку, –
прийти сюда и сказать мне: «Да, умер, но мне, который был его жизнью, какое мне до этого дело». И мы бы вместе покурили».
А если он не идет, если он не идет, –
значит, дело серьезное. «Если он не идет, значит, это не продумано до конца; что-то ужасное препятствует такому раздвоению. Значит, живой уходит вместе с мертвым. Но такого не может быть, это несправедливо, это недостойно. Только что я так отчетливо чувствовал, что это не я умру в один прекрасный день… Не может быть, чтобы он, в том или ином виде, в виде воздуха, или образа, или звука, не был бы здесь, не ходил бы тут, как ему вздумается…»
Андрес опустил голову – устал. «Все это – не более чем рассуждения, ты придумал себе двойника, как другие – душу. Ты опоздал, старик, ты повторяешь уже сказанное…» И тем не менее, он сам только что познал, что его удел – только жизнь, жизнь – это он, а другое…
– В таком случае, это – грабеж, – пробормотал он, швыряя окурок и давя его ногой. – Хватит фантазировать. Не проси от прозы того, что дает только поэзия. Неплохо сказано? Десять минут шестого, у ребят экзамен. Ну-ка, взбодрись, жизнелюб.
У лестницы Артуро встретил его смехом.
– Тебе тоже лицо умыли?
– Нет, но этого мне как раз и не хватает, – сказал Андрес, оглядывая свой грязный и мокрый носовой платок. – Я подумал, что неудобно, что я для «Атенео» всего лишь постоянный клиент с десятипроцентной скидкой…
– Да они с ума сдвинулись, – сказал Артуро, приходя в возбуждение. – Этот идиот Гомара заставлял и меня. Они чокнутые, че.
– Помыться никогда не лишне, – сказал Андрес – Я бы на твоем месте пошел. Вышло очень забавно: там мертвец, а ему оказывают первую помощь.
– Скажешь тоже. – Артуро бросил на него взгляд искоса.
– Поди посмотри, если не веришь.
– Ты меня дурачишь. – Он смотрел на него, не видя, изо всех сил сдерживался. И вдруг хохотнул (но Андрес уловил хрупкую грань, когда хохоток сорвался на рыдание) и кинулся вверх по лестнице. Андрес медленно поднял голову, дал ему время взбежать и проследил за ним взглядом; тот шел совсем близко к перилам и не свернул, столкнувшись с продавцом Ло-песом. Отступив в сторону, продавец Лопес посмотрел ему вслед. За Лопесом шел врач с чемоданчиком.
«До чего странно, – подумал Андрес с интересом.
– Как он всегда ускользает».
Он искал Абеля за полками, за лифтом на лестничной площадке, возле кассы. Он вышел на улицу, хотелось пройтись пешком, понюхать желтый запах. На углу улицы Коррьентес развернули пункт медицинской помощи; сквозь туман были видны практиканты в белых блузах и медицинские сестры; медпункт расположился на тротуаре Майорги (там делали инъекции и раздавали памятки насчет опасных грибов), но, по сути дела, медпункт простирался до самой середины улицы –
где сразу же за провалами мостовой на углу Майну, –
муниципальный служащий лично распорядился перекрыть движение как на Майпу, так и на улицах Эсмеральда и Лавалье. Проезжать могли только машины «скорой помощи», и то лишь по северному тротуару Коррьентес, а заезжали со стороны Суипачи, и санитары ждали возле «Биньоли», чтобы подбирать тех, кому станет дурно, или интоксицированных. На тротуаре у «Трапиче» стоял грузовик федеральной полиции в полной боевой готовности на тот случай (чересчур живое воображение буэносайресцев всегда тяготеет к преувеличению), если вдруг возникнет паника на территории медпункта.
– Пожалуй, они не смогут пробраться на Факультет, – сказал Андрес, по старой доброй привычке разговаривая сам с собою на улице. Он рассеянно слушал сообщение по громкоговорителю: перечислялись санкции против торговцев, которые закрывали лавки раньше установленного времени. Магазин «Биньоли» был закрыт, и «Рикорди» тоже. На тротуаре остановился пикет, с интересом наблюдая за свирепо дерущимися дворнягами. И хотя был еще белый день, вся зона вокруг медпункта освещалась прожекторами, установленными на крышах и балконах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
возвращается –
«Гнить еще раз, сгнить столько раз, сколько она вернется. Принудительное освобождение на определенное время – к солнцу» –
The Sunne who goes so many miles in
a minute, the Starres of the Firmament,
which goes many more, goes not so fast,
as my body to the earth.
Donne
«Шантаж души, какая чушь, – подумал Андрес. – Трубы воскресят тела. Разве не так сказано? Из них – все солнце, весь космос. Каждая смерть отрицает мир: я – не есть моя смерть, я есть мир, и я его утверждаю, как апельсин утверждает солнце. Я не есть моя смерть: я отбрасываю ее в глубину моего существа, в такую далекую даль, что неизвестно, где она; это мой предел, а поскольку предел моего тела не есть мое тело – хотя и вычленяет его из воздуха и делает его сущим – ».
Он был готов поклясться, что эта круглая шляпа в отделе прозы, –
но ее уже не было видно.
«Умереть – это как писать, – думал Андрес. – Да, дорогой Паскаль, да, каждый умирает в одиночку». Он вспомнил свои первые литературные опыты, свои первые неуклюжие рассказы. И как он потом обсуждал их с товарищами: и мысли, и постановку вопроса; вспомнил всю ту атмосферу. А потом он писал пьесу и пил горький мате ночами, иногда черный кот сидел у него на коленях, такой чужой, но такой теплый. А он один на один с чистым листом бумаги, без свидетелей. Как в минуты смерти – ведь служащие не видели, как тот человек умирал, видели только, как он падал. А может, в этот миг он был с людьми, думал о ком-то; а может, последним промелькнувшим перед ним образом был корешок книги или торопливый цокот каблуков за спиной. «Если бы хоть одна книга могла подняться до высокого достоинства смерти, – подумал Андрес, – или наоборот – ». Вот оно, искушение метафорой, смерть просто приглашала объять ее словом, увести с улицы, наделить ее свойствами, дабы отринуть отрицательное.
Ну конечно, он опять тут. Что за совпадение. И Артуро разговаривает с –
«А раз так – смерть меня не касается, – подумал Андрес шутливо, и горло у него перехватило при воспоминании о человеке, лежавшем наверху. – Если я есть, то это – жизнь, разве не так? Я жив, я есть, потому что жив. И я не вижу, как я могу перестать жить без того, чтобы перестать быть тем, что я есть. Вот это довод, просто чудо. А из этого совершенно очевидно следует, что –
если, умерев, я перестаю быть собой,
значит, умерший – другой человек. А следовательно, какое мне до этого дело? Я могу пожалеть его отсюда, из сей минуты. Это сия минута жалеет, что тот, кем был я, умер. Бедняга, такой достойный человек. Писал эссе и все такое прочее. У него было будущее, а теперь – сплошной плюсквамперфектум…» Он закурил еще одну сигарету, с удивлением глядя, как дрожат у него пальцы. Абель стоял перед книгами по экономике, опустив руки в карманы –
да, да, обе руки в карманах, –
и отрицательно чуть мотал головой, наверное, каким-то своим мыслям, синяя широкополая шляпа покачивалась. Андрес сразу забыл о нем
фигура, вытянувшаяся на диване, заслонила все, жесткая и бесполезная. Труп чудовищным препятствием заступал путь.
«Этот парень должен был бы подойти и сесть со мной рядом, – подумал Андрес. – Оставить того, другого, на диване,
если его, конечно, не сунули в ванночку, –
прийти сюда и сказать мне: «Да, умер, но мне, который был его жизнью, какое мне до этого дело». И мы бы вместе покурили».
А если он не идет, если он не идет, –
значит, дело серьезное. «Если он не идет, значит, это не продумано до конца; что-то ужасное препятствует такому раздвоению. Значит, живой уходит вместе с мертвым. Но такого не может быть, это несправедливо, это недостойно. Только что я так отчетливо чувствовал, что это не я умру в один прекрасный день… Не может быть, чтобы он, в том или ином виде, в виде воздуха, или образа, или звука, не был бы здесь, не ходил бы тут, как ему вздумается…»
Андрес опустил голову – устал. «Все это – не более чем рассуждения, ты придумал себе двойника, как другие – душу. Ты опоздал, старик, ты повторяешь уже сказанное…» И тем не менее, он сам только что познал, что его удел – только жизнь, жизнь – это он, а другое…
– В таком случае, это – грабеж, – пробормотал он, швыряя окурок и давя его ногой. – Хватит фантазировать. Не проси от прозы того, что дает только поэзия. Неплохо сказано? Десять минут шестого, у ребят экзамен. Ну-ка, взбодрись, жизнелюб.
У лестницы Артуро встретил его смехом.
– Тебе тоже лицо умыли?
– Нет, но этого мне как раз и не хватает, – сказал Андрес, оглядывая свой грязный и мокрый носовой платок. – Я подумал, что неудобно, что я для «Атенео» всего лишь постоянный клиент с десятипроцентной скидкой…
– Да они с ума сдвинулись, – сказал Артуро, приходя в возбуждение. – Этот идиот Гомара заставлял и меня. Они чокнутые, че.
– Помыться никогда не лишне, – сказал Андрес – Я бы на твоем месте пошел. Вышло очень забавно: там мертвец, а ему оказывают первую помощь.
– Скажешь тоже. – Артуро бросил на него взгляд искоса.
– Поди посмотри, если не веришь.
– Ты меня дурачишь. – Он смотрел на него, не видя, изо всех сил сдерживался. И вдруг хохотнул (но Андрес уловил хрупкую грань, когда хохоток сорвался на рыдание) и кинулся вверх по лестнице. Андрес медленно поднял голову, дал ему время взбежать и проследил за ним взглядом; тот шел совсем близко к перилам и не свернул, столкнувшись с продавцом Ло-песом. Отступив в сторону, продавец Лопес посмотрел ему вслед. За Лопесом шел врач с чемоданчиком.
«До чего странно, – подумал Андрес с интересом.
– Как он всегда ускользает».
Он искал Абеля за полками, за лифтом на лестничной площадке, возле кассы. Он вышел на улицу, хотелось пройтись пешком, понюхать желтый запах. На углу улицы Коррьентес развернули пункт медицинской помощи; сквозь туман были видны практиканты в белых блузах и медицинские сестры; медпункт расположился на тротуаре Майорги (там делали инъекции и раздавали памятки насчет опасных грибов), но, по сути дела, медпункт простирался до самой середины улицы –
где сразу же за провалами мостовой на углу Майну, –
муниципальный служащий лично распорядился перекрыть движение как на Майпу, так и на улицах Эсмеральда и Лавалье. Проезжать могли только машины «скорой помощи», и то лишь по северному тротуару Коррьентес, а заезжали со стороны Суипачи, и санитары ждали возле «Биньоли», чтобы подбирать тех, кому станет дурно, или интоксицированных. На тротуаре у «Трапиче» стоял грузовик федеральной полиции в полной боевой готовности на тот случай (чересчур живое воображение буэносайресцев всегда тяготеет к преувеличению), если вдруг возникнет паника на территории медпункта.
– Пожалуй, они не смогут пробраться на Факультет, – сказал Андрес, по старой доброй привычке разговаривая сам с собою на улице. Он рассеянно слушал сообщение по громкоговорителю: перечислялись санкции против торговцев, которые закрывали лавки раньше установленного времени. Магазин «Биньоли» был закрыт, и «Рикорди» тоже. На тротуаре остановился пикет, с интересом наблюдая за свирепо дерущимися дворнягами. И хотя был еще белый день, вся зона вокруг медпункта освещалась прожекторами, установленными на крышах и балконах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57