щенячьего, телячьего — восторга.
Каких-нибудь полчаса назад ни я, ни она и не предполагали, что такое вот с нами случится. Мы даже не подозревали о существовании друг друга. И вот — на тебе!
Ялтинская набережная мягким полукругом огибает бухту и кончается у морского вокзала. Чтобы попасть в порт, надо пройти через вокзал. Но все входы туда в этот час охранялись солдатами в зеленых фуражках пограничников. Перед солдатами теснились кучки таких же, как мы, любопытствующих курортников, пришедших поглазеть, как ошвартуется у причала иностранный теплоход. И как обычно бывает в таких случаях, никого, кроме официальных лиц, близко к иностранному судну не подпускали — вход в порт был перекрыт.
Лена была явно огорчена. И хотя не в моих правилах без особой причины козырять всемогущим удостоверением — красной книжкой столичного журналиста, перед которой, как по мановению волшебной палочки, распахиваются очень многие двери в этой стране, желание порадовать Лену оказалось сильнее.
Нас тут же пропустили. И мы, спиной чуя завистливые взгляды других зевак, прошли прохладные пустынные залы морского вокзала и вышли на залитый солнцем причал, где мне пришлось вторично предъявлять газетное удостоверение.
Теперь Лена знала, кто я, и не стала испытывать мое любопытство, сказав, что она — научный работник, служит в исследовательском институте в Москве.
— Химия? Физика?
— Физика. Точнее, баллистика.
— О! — удивился я. — Это уже попахивает военным ведомством.
— Вы — догадливый журналист. Мой институт — закрытый. Почтовый ящик.
Мы не стаяли вдаваться в подробности ее научной деятельности, так как я и сам понимал, что это неделикатно — она обычно бывает засекреченной, а кроме того, наше внимание приковало зрелище огромного — с близкого расстояния — белого теплохода, осторожно прижимавшегося многояруснооконным бортом к бетону причала, смягчая столкновение упругими связками кранцев.
Причал был пуст, лишь через равные промежутки зеленели фуражки пограничников, застывших, как на карауле, да еще темнела официальными костюмами жиденькая группа гражданских лиц — таможенные власти и работники «Интуриста». По косому подвесному трапу, спущенному с борта на причал, вверх торопливо побежали в затылок друг другу пограничники.
Мы стояли у носа «Стеллы Полярис». Над нашими головами уходил в синее небо бронзовым бревном старинный бушприт, и над ним, распластав свое тело по обе стороны корабельного носа, золотилась могучими формами громадная русалка, или как ее еще там называют, и солнце сверкало на крупной, как черепица, чешуе ее кокетливо изогнутого хвоста.
Вверху, на палубах, гремел из динамиков джаз. Оттуда, свесившись через перила, на нас глазели пассажиры. Все, как на подбор, седые, и у всех сверкающие фальшивыми зубами улыбки. И почти у всех на носу очки.
Лена, смеясь, обратила мое внимание на то, что нам снизу они кажутся гномиками, смешными, чудаковатыми масками какого-то заморского карнавала. И этому ощущению способствовал вид самого корабля — ультрасовременного со старомодным маскарадным фасадом.
Скоро Лена потянула меня из порта. Нам быстро наскучило зрелище сползающих по шаткому трапу пестро и крикливо, не по возрасту одетых стариков и старух.
— Взбесившийся дом престарелых, — резюмировала Лена, когда мы выбрались из порта на набережную. Здесь уже было многолюдно, и в полном контрасте с пассажирами «Стеллы Полярис» навстречу нам попадались одни молодые загорелые лица. И даже одежда этих людей, по-советски невзрачная и серая, выглядела теперь куда уместней шутовских многоцветных нарядов, напяленных на еле живых туристов.
— Вот уж чего бы я не хотела, — воскликнула Лена, — жить за границей. Мне кажется, я бы там зачахла среди непривычной пестроты… без нашей серенькой бледности.
Я не понял, шутит она или говорит всерьез. Пребывание в закрытом военном институте должно было приучить скрывать свои мысли.
— А вам случалось там бывать? — осторожно спросил я.
— Не бывала. И особого желания не испытываю. Мне вполне хорошо дома. А глаз у меня не завидущий.
Она вдруг рассмеялась:
— Тем более теперь, когда мы с вами встретились, кому могу я завидовать? А? Угадайте, чего мне хочется? Мучительно хочется.
— Чего?
— А вы не сочтете меня нескромной, гадкой?
— Не сочту.
— Вернуться в «Ореанду». Вот чего мне вдруг захотелось. И укрыться от всех. С вами.
— И мне тоже, — сознался я.
— Тогда чего же мы стоим? Побежали!
Мы действительно побежали, расталкивая встречных, и шарахавшиеся от нас люди, наверное, думали, что мы что-то забыли, очень важное, и мчимся сломя голову, словно промедление чревато для нас Бог знает чем.
В моей комнате, отдышавшись, мы молча стали раздеваться. Не стесняясь. Будто давно знаем один одного. И рухнули в только что аккуратно убранную горничной постель, разметав простыни и подушки.
Впопыхах я даже не запер двери. Мы оба обалдели друг от друга. Забыли обо всем на свете. Лена стонала от наслаждения во весь голос, и из-под ресниц закрытых глаз текли слезы. Я был на седьмом небе. Мне показалось, что такой остроты и сладости от обладания женщиной я еще никогда не испытывал, при том, что моя прежняя жизнь была далеко не монашеской.
Сомнений не было. Произошло точнейшее попадание. Удивительное совпадение. Мы подходили друг другу с точностью до микрона. Как говорят инженеры.
— Я только сейчас открыла для себя, — созналась мне потом Лена, — что это такое — ни с чем не сравнимое наслаждение от секса. Я прожила десять лет с мужем, выскочила замуж на первом курсе, родила двоих детей, регулярно, почти каждую ночь, отдавалась ему и ничего подобного не испытывала. Уступала ему. Не скажу, что мне было безразлично, но особого удовольствия не испытывала. И мне было невдомек, отчего женщины в романах готовы пожертвовать жизнью ради счастья быть с предметом своего обожания. Я не понимала и не верила книгам, когда там описывались постельные страсти, от которых теряют сознание. Я считала непроходимыми дурами баб, которым мужчина весь свет застил. Теперь я всему верю. Господи, да нет ничего равного этому сладостному ощущению, какое я испытываю с тобой. Да что может быть лучше в этой жизни? Какой это подарок природы! Это венец, награда за все наши муки и невзгоды в жизни.
Для меня, более опытного, Лена тоже оказалась открытием. Я открыл новые высоты, новую степень физического наслаждения от обладания женщиной. И должен признать, возбуждала она меня так интенсивно, вызывала острое, неутолимое желание так часто, что я только диву давался, никак не предполагая за собой такой прыти.
У нее было удивительное тело. Нормальных, обычных форм молодой и здоровой женщины. С первыми признаками проступающей полноты. Отчего ее тренированные спортом мышцы приобрели легкую мягкость, сохранив упругость и свежесть. Женское тело в пору расцвета. Круглый, чуть выпуклый живот. Еще крепкие большие груди. Широкие мягкие бедра. Одно лишь прикосновение пальцем к этому телу вызывало во мне возбуждающую дрожь. Даже не прикасаясь, а просто сидя в постели и рассматривая ее, вольно раскинувшуюся, без стыда, на смятых простынях, я сразу же испытывал вспышку влечения, желание сжать ее до хруста в костях и утонуть, раствориться в ней.
Были у Лены любовники до меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108
Каких-нибудь полчаса назад ни я, ни она и не предполагали, что такое вот с нами случится. Мы даже не подозревали о существовании друг друга. И вот — на тебе!
Ялтинская набережная мягким полукругом огибает бухту и кончается у морского вокзала. Чтобы попасть в порт, надо пройти через вокзал. Но все входы туда в этот час охранялись солдатами в зеленых фуражках пограничников. Перед солдатами теснились кучки таких же, как мы, любопытствующих курортников, пришедших поглазеть, как ошвартуется у причала иностранный теплоход. И как обычно бывает в таких случаях, никого, кроме официальных лиц, близко к иностранному судну не подпускали — вход в порт был перекрыт.
Лена была явно огорчена. И хотя не в моих правилах без особой причины козырять всемогущим удостоверением — красной книжкой столичного журналиста, перед которой, как по мановению волшебной палочки, распахиваются очень многие двери в этой стране, желание порадовать Лену оказалось сильнее.
Нас тут же пропустили. И мы, спиной чуя завистливые взгляды других зевак, прошли прохладные пустынные залы морского вокзала и вышли на залитый солнцем причал, где мне пришлось вторично предъявлять газетное удостоверение.
Теперь Лена знала, кто я, и не стала испытывать мое любопытство, сказав, что она — научный работник, служит в исследовательском институте в Москве.
— Химия? Физика?
— Физика. Точнее, баллистика.
— О! — удивился я. — Это уже попахивает военным ведомством.
— Вы — догадливый журналист. Мой институт — закрытый. Почтовый ящик.
Мы не стаяли вдаваться в подробности ее научной деятельности, так как я и сам понимал, что это неделикатно — она обычно бывает засекреченной, а кроме того, наше внимание приковало зрелище огромного — с близкого расстояния — белого теплохода, осторожно прижимавшегося многояруснооконным бортом к бетону причала, смягчая столкновение упругими связками кранцев.
Причал был пуст, лишь через равные промежутки зеленели фуражки пограничников, застывших, как на карауле, да еще темнела официальными костюмами жиденькая группа гражданских лиц — таможенные власти и работники «Интуриста». По косому подвесному трапу, спущенному с борта на причал, вверх торопливо побежали в затылок друг другу пограничники.
Мы стояли у носа «Стеллы Полярис». Над нашими головами уходил в синее небо бронзовым бревном старинный бушприт, и над ним, распластав свое тело по обе стороны корабельного носа, золотилась могучими формами громадная русалка, или как ее еще там называют, и солнце сверкало на крупной, как черепица, чешуе ее кокетливо изогнутого хвоста.
Вверху, на палубах, гремел из динамиков джаз. Оттуда, свесившись через перила, на нас глазели пассажиры. Все, как на подбор, седые, и у всех сверкающие фальшивыми зубами улыбки. И почти у всех на носу очки.
Лена, смеясь, обратила мое внимание на то, что нам снизу они кажутся гномиками, смешными, чудаковатыми масками какого-то заморского карнавала. И этому ощущению способствовал вид самого корабля — ультрасовременного со старомодным маскарадным фасадом.
Скоро Лена потянула меня из порта. Нам быстро наскучило зрелище сползающих по шаткому трапу пестро и крикливо, не по возрасту одетых стариков и старух.
— Взбесившийся дом престарелых, — резюмировала Лена, когда мы выбрались из порта на набережную. Здесь уже было многолюдно, и в полном контрасте с пассажирами «Стеллы Полярис» навстречу нам попадались одни молодые загорелые лица. И даже одежда этих людей, по-советски невзрачная и серая, выглядела теперь куда уместней шутовских многоцветных нарядов, напяленных на еле живых туристов.
— Вот уж чего бы я не хотела, — воскликнула Лена, — жить за границей. Мне кажется, я бы там зачахла среди непривычной пестроты… без нашей серенькой бледности.
Я не понял, шутит она или говорит всерьез. Пребывание в закрытом военном институте должно было приучить скрывать свои мысли.
— А вам случалось там бывать? — осторожно спросил я.
— Не бывала. И особого желания не испытываю. Мне вполне хорошо дома. А глаз у меня не завидущий.
Она вдруг рассмеялась:
— Тем более теперь, когда мы с вами встретились, кому могу я завидовать? А? Угадайте, чего мне хочется? Мучительно хочется.
— Чего?
— А вы не сочтете меня нескромной, гадкой?
— Не сочту.
— Вернуться в «Ореанду». Вот чего мне вдруг захотелось. И укрыться от всех. С вами.
— И мне тоже, — сознался я.
— Тогда чего же мы стоим? Побежали!
Мы действительно побежали, расталкивая встречных, и шарахавшиеся от нас люди, наверное, думали, что мы что-то забыли, очень важное, и мчимся сломя голову, словно промедление чревато для нас Бог знает чем.
В моей комнате, отдышавшись, мы молча стали раздеваться. Не стесняясь. Будто давно знаем один одного. И рухнули в только что аккуратно убранную горничной постель, разметав простыни и подушки.
Впопыхах я даже не запер двери. Мы оба обалдели друг от друга. Забыли обо всем на свете. Лена стонала от наслаждения во весь голос, и из-под ресниц закрытых глаз текли слезы. Я был на седьмом небе. Мне показалось, что такой остроты и сладости от обладания женщиной я еще никогда не испытывал, при том, что моя прежняя жизнь была далеко не монашеской.
Сомнений не было. Произошло точнейшее попадание. Удивительное совпадение. Мы подходили друг другу с точностью до микрона. Как говорят инженеры.
— Я только сейчас открыла для себя, — созналась мне потом Лена, — что это такое — ни с чем не сравнимое наслаждение от секса. Я прожила десять лет с мужем, выскочила замуж на первом курсе, родила двоих детей, регулярно, почти каждую ночь, отдавалась ему и ничего подобного не испытывала. Уступала ему. Не скажу, что мне было безразлично, но особого удовольствия не испытывала. И мне было невдомек, отчего женщины в романах готовы пожертвовать жизнью ради счастья быть с предметом своего обожания. Я не понимала и не верила книгам, когда там описывались постельные страсти, от которых теряют сознание. Я считала непроходимыми дурами баб, которым мужчина весь свет застил. Теперь я всему верю. Господи, да нет ничего равного этому сладостному ощущению, какое я испытываю с тобой. Да что может быть лучше в этой жизни? Какой это подарок природы! Это венец, награда за все наши муки и невзгоды в жизни.
Для меня, более опытного, Лена тоже оказалась открытием. Я открыл новые высоты, новую степень физического наслаждения от обладания женщиной. И должен признать, возбуждала она меня так интенсивно, вызывала острое, неутолимое желание так часто, что я только диву давался, никак не предполагая за собой такой прыти.
У нее было удивительное тело. Нормальных, обычных форм молодой и здоровой женщины. С первыми признаками проступающей полноты. Отчего ее тренированные спортом мышцы приобрели легкую мягкость, сохранив упругость и свежесть. Женское тело в пору расцвета. Круглый, чуть выпуклый живот. Еще крепкие большие груди. Широкие мягкие бедра. Одно лишь прикосновение пальцем к этому телу вызывало во мне возбуждающую дрожь. Даже не прикасаясь, а просто сидя в постели и рассматривая ее, вольно раскинувшуюся, без стыда, на смятых простынях, я сразу же испытывал вспышку влечения, желание сжать ее до хруста в костях и утонуть, раствориться в ней.
Были у Лены любовники до меня?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108