Дофин был в сознании, но говорить почти не мог, и священник кое-как исповедовав его стал читать молитвы, которые тот невнятно повторял, ударяя себя в грудь и пожимая время от времени руку священника. Король поднялся из-за ужина, и в этот момент вне себя явился Фагон со словами:
— Ваше величество! Нет более никакой надежды, его высочество умирает!
Известие поразило Луи XIV, и он бросился к сыну, но у дверей принцесса Конти загородила дорогу, говоря, что теперь королю надо думать только о себе. Потрясенный Луи XIV в изнеможении упал на канапе и со слезами спрашивал у каждого выходившего из комнаты больного о его состоянии. Прибежала де Ментенон, присела рядом с королем и старалась увести его, но тот заявил, что не встанет с места, пока дофин не умрет.
Агония продолжалась около часу, пока, наконец, не вышел Фагон с объявлением о смерти дофина. Король в сопровождении де Ментенон, герцогини Бургундской и принцессы Конти немедленно удалился. И как только король уехал из Медона, все придворные бросились бежать и садились в кареты, не выясняя, чья. В мгновение Медон опустел.
Дофин был высокого роста, довольно полон и вид его, исполненный благородства, вовсе не имел какой-либо грубости или высокомерия. Лицо его, обрамленное прекрасными белокурыми волосами, как правило, не имело никакого выражения. Дофин выглядел бы статным, если бы в детстве во время игры принц Конти не переломил ему ноги; наверное поэтому ступни его высочества были непропорционально малы и ступал он всегда несмело, как человек, который боится упасть, а если дорога была сколько-нибудь неровной, он звал на помощь. Дофин хорошо держался на лошади и выглядел на ней величественно, но ему опять-таки не доставало смелости; во время охоты впереди него всегда ехал егерь, и если дофин терял его из виду, то немедленно останавливался, потом искал прочих и ежели не находил, то возвращался домой. С того времени, как дофин однажды чуть не умер от несварения желудка, он кушал только один раз в сутки.
Что касается характера, то дофин не имел его вовсе. Ум его не отличался остротой, а величие и благородство пришли к нему естественно с воспитанием и влиянием короля. Дофин был упрям необыкновенно, и всю свою жизнь он занимался мелочами с той заботливостью, какая приличествует делам важным. Будучи кроток из лени, а не по доброте, дофин мог бы быть и жестоким, если бы гнев не производил в нем неприятного ощущения. Будучи удивительно фамильярен с придворными и даже слугами он разговаривал с ними о самых ничтожных мелочах и предлагал иногда самые странные вопросы. Совершенно нечувствительный к горестям окружающих, невероятно скрытный, дофин ни разу не говорил о государственных делах со своей любовницей м-ль Шоан, которая как простая и добрая девушка, не имевшая никаких способностей, конечно, ничего бы и не поняла. Дофин женился на любовнице тайно, как король на де Ментенон, и однажды, уезжая на войну, оставил ей бумагу, которую посоветовал прочитать. Это было завещание, по которому ей назначалось завещание 100 000 ливров дохода. М-ль Шоан развернула завещание, прочитала и разорвала:
— Пока вы, ваше высочество, живы, я ни в чем не буду нуждаться. Если я буду иметь несчастье вас лишиться, то тысячи экю мне будет достаточно, чтобы жить в монастыре, а я имею именно такую сумму дохода.
По смерти его высочества м-ль Шоан сдержала слово. Надо еще заметить, что она никогда не получала от своего августейшего любовника более 1600 луидоров золотом в год, которые он вручал ей регулярно через каждые три месяца из рук в руки и не прибавляя никогда ни одного экю. Титул дофина перешел к герцогу Бургундскому. 5 февраля 1712 года герцог Ноайль подарил его супруге табакерку с испанским табаком, который она нашла превосходным. Она положила эту табакерку на стол в своем кабинете, куда обычно никто не заходил, и пошла к королю. Около 5 часов принцесса вернулась к себе и понюхала табаку, а часа через два почувствовала дрожь, предшественницу лихорадки. Дофина легла в постель с намерением встать к ужину, но ей сделалось так дурно, что на это не хватило сил. На другой день, промучившись всю ночь, дофина сделала над собой усилие и встала, проведя день по обычному распорядку: вечером лихорадка усилилась. 7-го, в воскресенье, дофина почувствовала острую боль выше виска, столь сильную, что когда к ней пришел король, она попросила сообщить ему о невозможности его принять. Вскоре боль стала доводить дофину до безумия, что продолжалось на следующий день; никакие средства, даже опиум и кровопускание, не помогали.
Болезнь дофины, такая странная, взволновала двор. В то время многие умирали скоропостижно и стало обыкновением приписывать это отнюдь не естественным причинам. Так, 5 февраля дофина, ложась в постель, приказала принести новую табакерку, что лежит на столе в ее кабинете. Г-жа Леви поспешила исполнить поручение, однако вскоре вернулась, не найдя никакой табакерки. Самые тщательные розыски ничего не дали, но об этом много не говорили, поскольку дофина нюхала табак в тайне от короля.
В ночь с 8-го на 9-е дофина пребывала в забытьи, лихорадке, время от времени приходя в себя. Некоторые знаки на ее теле заставляли предполагать корь, но вскоре надежда на это исчезла. 11 февраля дофина пришла в такое состояние, что заговорили о необходимости причаститься. Больная испугалась, однако согласилась и попросила привести к ней версальского священника Бальи. Бальи оказался в отсутствии, а дофина вовсе не хотела принять услуги своего духовного отца де ла Рю; послали за францисканцем отцом Ноэлем, который явился со всей поспешностью. Нежелание дофины исповедаться у своего духовника очень всех удивило и дало повод к различным домыслам.
С появлением отца Ноэля насильно увели дофина, больного от беспокойства. Исповедь продолжалась долго и после соборования, которое священник совершил сразу после исповеди, доложили о прибытии священника со святыми дарами, которого король встретил при входе на большую лестницу. После причащения больная попросила читать ей отходные молитвы, однако ей отвечали, что есть еще надежда и советовали уснуть. Тем временем медики составили консилиум и решили пустить кровь из ноги, чтобы избежать возобновления лихорадки, а если кровопускание не даст желаемого, к концу ночи дать рвотное. Кровопускание не помогло против лихорадки, но и рвотное помогло не больше. День прошел в более или менее тягостных припадках, а к вечеру, как это бывает, доктора уже не знали, что еще можно сделать. С трудом уговорили короля выйти из комнаты но не успел он отойти далеко, как дофина испустила последний вздох. В глубокой горести король и де Ментенон возвратились в Марли.
Наружностью герцогиня Бургундская не привлекала, поскольку имела слишком выдающийся лоб, обвислые щеки, широкий нос, толстые губы, небольшое количество испорченных зубов и слишком длинную, с зачатком зоба, шею. Все это несколько искупалось прекрасным цветом лица, красивой кожей, красивыми глазами, темными густыми волосами; голову дофина держала всегда грациозно и величественно, приятно улыбалась и смотрела, а поступь имела такую, по какой Виргилий отличал богинь. Наконец, дофина была исполнена грации, всегда естественна и даже простодушна и при всяком случае старалась обнаружить ум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219
— Ваше величество! Нет более никакой надежды, его высочество умирает!
Известие поразило Луи XIV, и он бросился к сыну, но у дверей принцесса Конти загородила дорогу, говоря, что теперь королю надо думать только о себе. Потрясенный Луи XIV в изнеможении упал на канапе и со слезами спрашивал у каждого выходившего из комнаты больного о его состоянии. Прибежала де Ментенон, присела рядом с королем и старалась увести его, но тот заявил, что не встанет с места, пока дофин не умрет.
Агония продолжалась около часу, пока, наконец, не вышел Фагон с объявлением о смерти дофина. Король в сопровождении де Ментенон, герцогини Бургундской и принцессы Конти немедленно удалился. И как только король уехал из Медона, все придворные бросились бежать и садились в кареты, не выясняя, чья. В мгновение Медон опустел.
Дофин был высокого роста, довольно полон и вид его, исполненный благородства, вовсе не имел какой-либо грубости или высокомерия. Лицо его, обрамленное прекрасными белокурыми волосами, как правило, не имело никакого выражения. Дофин выглядел бы статным, если бы в детстве во время игры принц Конти не переломил ему ноги; наверное поэтому ступни его высочества были непропорционально малы и ступал он всегда несмело, как человек, который боится упасть, а если дорога была сколько-нибудь неровной, он звал на помощь. Дофин хорошо держался на лошади и выглядел на ней величественно, но ему опять-таки не доставало смелости; во время охоты впереди него всегда ехал егерь, и если дофин терял его из виду, то немедленно останавливался, потом искал прочих и ежели не находил, то возвращался домой. С того времени, как дофин однажды чуть не умер от несварения желудка, он кушал только один раз в сутки.
Что касается характера, то дофин не имел его вовсе. Ум его не отличался остротой, а величие и благородство пришли к нему естественно с воспитанием и влиянием короля. Дофин был упрям необыкновенно, и всю свою жизнь он занимался мелочами с той заботливостью, какая приличествует делам важным. Будучи кроток из лени, а не по доброте, дофин мог бы быть и жестоким, если бы гнев не производил в нем неприятного ощущения. Будучи удивительно фамильярен с придворными и даже слугами он разговаривал с ними о самых ничтожных мелочах и предлагал иногда самые странные вопросы. Совершенно нечувствительный к горестям окружающих, невероятно скрытный, дофин ни разу не говорил о государственных делах со своей любовницей м-ль Шоан, которая как простая и добрая девушка, не имевшая никаких способностей, конечно, ничего бы и не поняла. Дофин женился на любовнице тайно, как король на де Ментенон, и однажды, уезжая на войну, оставил ей бумагу, которую посоветовал прочитать. Это было завещание, по которому ей назначалось завещание 100 000 ливров дохода. М-ль Шоан развернула завещание, прочитала и разорвала:
— Пока вы, ваше высочество, живы, я ни в чем не буду нуждаться. Если я буду иметь несчастье вас лишиться, то тысячи экю мне будет достаточно, чтобы жить в монастыре, а я имею именно такую сумму дохода.
По смерти его высочества м-ль Шоан сдержала слово. Надо еще заметить, что она никогда не получала от своего августейшего любовника более 1600 луидоров золотом в год, которые он вручал ей регулярно через каждые три месяца из рук в руки и не прибавляя никогда ни одного экю. Титул дофина перешел к герцогу Бургундскому. 5 февраля 1712 года герцог Ноайль подарил его супруге табакерку с испанским табаком, который она нашла превосходным. Она положила эту табакерку на стол в своем кабинете, куда обычно никто не заходил, и пошла к королю. Около 5 часов принцесса вернулась к себе и понюхала табаку, а часа через два почувствовала дрожь, предшественницу лихорадки. Дофина легла в постель с намерением встать к ужину, но ей сделалось так дурно, что на это не хватило сил. На другой день, промучившись всю ночь, дофина сделала над собой усилие и встала, проведя день по обычному распорядку: вечером лихорадка усилилась. 7-го, в воскресенье, дофина почувствовала острую боль выше виска, столь сильную, что когда к ней пришел король, она попросила сообщить ему о невозможности его принять. Вскоре боль стала доводить дофину до безумия, что продолжалось на следующий день; никакие средства, даже опиум и кровопускание, не помогали.
Болезнь дофины, такая странная, взволновала двор. В то время многие умирали скоропостижно и стало обыкновением приписывать это отнюдь не естественным причинам. Так, 5 февраля дофина, ложась в постель, приказала принести новую табакерку, что лежит на столе в ее кабинете. Г-жа Леви поспешила исполнить поручение, однако вскоре вернулась, не найдя никакой табакерки. Самые тщательные розыски ничего не дали, но об этом много не говорили, поскольку дофина нюхала табак в тайне от короля.
В ночь с 8-го на 9-е дофина пребывала в забытьи, лихорадке, время от времени приходя в себя. Некоторые знаки на ее теле заставляли предполагать корь, но вскоре надежда на это исчезла. 11 февраля дофина пришла в такое состояние, что заговорили о необходимости причаститься. Больная испугалась, однако согласилась и попросила привести к ней версальского священника Бальи. Бальи оказался в отсутствии, а дофина вовсе не хотела принять услуги своего духовного отца де ла Рю; послали за францисканцем отцом Ноэлем, который явился со всей поспешностью. Нежелание дофины исповедаться у своего духовника очень всех удивило и дало повод к различным домыслам.
С появлением отца Ноэля насильно увели дофина, больного от беспокойства. Исповедь продолжалась долго и после соборования, которое священник совершил сразу после исповеди, доложили о прибытии священника со святыми дарами, которого король встретил при входе на большую лестницу. После причащения больная попросила читать ей отходные молитвы, однако ей отвечали, что есть еще надежда и советовали уснуть. Тем временем медики составили консилиум и решили пустить кровь из ноги, чтобы избежать возобновления лихорадки, а если кровопускание не даст желаемого, к концу ночи дать рвотное. Кровопускание не помогло против лихорадки, но и рвотное помогло не больше. День прошел в более или менее тягостных припадках, а к вечеру, как это бывает, доктора уже не знали, что еще можно сделать. С трудом уговорили короля выйти из комнаты но не успел он отойти далеко, как дофина испустила последний вздох. В глубокой горести король и де Ментенон возвратились в Марли.
Наружностью герцогиня Бургундская не привлекала, поскольку имела слишком выдающийся лоб, обвислые щеки, широкий нос, толстые губы, небольшое количество испорченных зубов и слишком длинную, с зачатком зоба, шею. Все это несколько искупалось прекрасным цветом лица, красивой кожей, красивыми глазами, темными густыми волосами; голову дофина держала всегда грациозно и величественно, приятно улыбалась и смотрела, а поступь имела такую, по какой Виргилий отличал богинь. Наконец, дофина была исполнена грации, всегда естественна и даже простодушна и при всяком случае старалась обнаружить ум.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181 182 183 184 185 186 187 188 189 190 191 192 193 194 195 196 197 198 199 200 201 202 203 204 205 206 207 208 209 210 211 212 213 214 215 216 217 218 219