н. «свободы личности». Растоптан принцип равноправия людей и наций. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Выброшено за борт и знамя национальной независимости и суверенитета.
Это знамя, сказал Сталин, придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий. Его некому больше поднять.
Сталин призвал революционные партии капиталистических стран учиться на ошибках и успехах советской страны и народно-демократических стран.
Закончил он свое выступление здравицами в честь братских партий и их руководителей:
— Да здравствует мир между народами!
— Долой поджигателей войны!
Это было последнее открытое публичное выступление Сталина, его лебединая песня. И оно было в некотором роде симптоматичным.
Сталин шаг за шагом умерщвлял внутрипартийную демократию, ленинские устои, принципы, нормы жизни.
Он искоренял в партийной жизни всякое здоровое критическое начало, беспощадно расправлялся со всеми, в ком он видел действительных или мнимых, нынешних или потенциальных критиков своих диктаторских методов руководства в партии. Он сделал всё от него зависящее, чтобы опрокинуть и растоптать присущие самой природе советского строя свободу личности, революционную законность, широчайшую демократию для народных масс сверху донизу; необоснованными репрессиями и всякими чистками утвердил в государственной и общественной жизни порядки и нравы, находящиеся в кричащем противоречии с марксистско-ленинским учением.
К XIX съезду весь ход мирового исторического процесса и развития самой страны властно требовали широкой демократизации всех сторон внутрипартийной, государственной и общественной жизни. Без этого нельзя было дальше двигаться вперед. Пришел ли Сталин к этому выводу аналитическим путем; почувствовал ли он инстинктом старого революционера, что по-старому жить уже нельзя, — трудно сказать. Так или иначе, в своей лебединой песне он вернулся к мотивам демократии, свободы личности, национального суверенитета и независимости.
Больше того. Сейчас же после съезда начал осуществляться целый ряд мер, которые как будто свидетельствовали о его намерении вступить на путь внедрения принципов коллективизма в практику руководства, ликвидации бесконтрольности органов госбезопасности и обеспечения в стране революционной законности, о чем я расскажу дальше.
Но всё это, как мы увидим, парализовалось почти одновременными действиями прямо противоположного характера, усиливавшими и единоличное диктаторство, и произвол в общественной и государственной жизни.
…Поздним вечером 14 октября мы сидели в Пушкино в своем «партизанском домике» и трудились. Позвонила кремлевская «вертушка». Нам сообщили:
— Счетная комиссия съезда только что закончила подсчет голосов. Из авторского коллектива П. Юдин и Д. Шепилов избраны членами ЦК КПСС, а К. Островитянов — кандидатом.
Я вышел на балкон. Вековой бор окружал домик плотным кольцом. От увядающих кустов рябины до белесых облаков всё было залито лунным серебром. Какая тишина. Как хорош этот извечный мир.
Грудь мою распирало от счастья. Я — член Центрального Комитета великой партии коммунистов. Той партии, которая впитала в себя всю мудрость, народной жизни, тысячелетний опыт борьбы за свободу и счастье людей на земле, все мучительные поиски путей к гармоничному обществу будущего — от раннего христианства, от Томаса Мора и Кампанеллы, Сен-Симона и Фурье, Герцена и Чернышевского до Маркса и Ленина. Той партии, которая, подняв простреленное пулями знамя парижских коммунаров, первая бросила дерзновенный вызов всему старому миру и в священном огне пролетарской революции заложила краеугольные камни нового строя. Теперь эта партия стоит во главе великой державы и является общепризнанным наставником всемирного коммунистического и освободительного движения. И вот я — внук крепостного крестьянина Михаилы Шепилова, сын кадрового рабочего-токаря Трофима Шепилова, я — русский интеллигент Дмитрий Шепилов — член этого верховного штаба государства и партии. Как я оправдаю это высочайшее доверие? Как оплачу моей партии и моему народу за эту честь и возложенные на меня надежды? Я готов это сделать любой ценой. Я готов отдать во имя счастья моей партии, моего народа все свои силы, все знания, всю кровь до последней капли и, если понадобится, — саму жизнь.
На балкон вышли П. Юдин и К. Островитянов. Взбудоражены мы были до предела. Знали, что не уснем. Решили на радостях махнуть в Москву. Мчались по старому Ярославскому шоссе на полной скорости. Москва уже засыпала. Огни были притушены. Поехали ко мне домой, на Калужскую. Сколько вопросов перебрали мы до рассвета, сколько мировых проблем разрешили на словах! Выпили за партию, за Сталина, за народ, за науку, за армию.
16 октября состоялся первый пленум вновь избранного ЦК. Мы собрались (что стало уже давнишней традицией) в Свердловском зале Кремля. В точно назначенное время на помост из внутренних комнат вышли члены Политбюро прежнего состава. Впереди шел Сталин. При его появлении часть членов ЦК (видимо, новичков) встала и начала аплодировать. Сталин сразу замахал рукой и произнес что-то вроде: «здесь этого никогда не делайте». Оказывается, Сталин и его соратники воспринимали как должное все культовые церемонии (вставание всех, овации, лозунги и пр.) на любых торжествах и собраниях. Но на пленумах ЦК и Политбюро это не практиковалось. Возможно, что здесь каким-то образом сохранилась ещё традиция Ленина, который был лютым противником обожествления его лично и других высоких персон, и Сталин считал необходимым поддерживать данную традицию в этом, единичном случае. Вскоре Хрущев опрокинул и её.
Основным вопросом пленума было формирование исполнительных органов ЦК — Президиума и Секретариата, а также утверждение председателя Комиссии партийного контроля. Как я уже упоминал, при формировании руководящих органов Сталин делал себе отвод, который, конечно же, не был поддержан. Сталин безнадежно махнул рукой — делайте, мол, что хотите. Но все до единого человека в зале понимали, что действительно иначе не может быть и что сам Сталин и мысли не допускает, что Секретарем, т.е. руководителем Политбюро (Президиума), будет кто-то другой.
Но дальнейший ход обсуждения вопроса о формировании руководства был совершенно неожиданным и произвел тягостное впечатление, на меня во всяком случае. Всё, что происходило в высшем руководстве партии, было окутано глубокой тайной. Об этом боялись что-либо спрашивать или говорить. При разветвленной системе слежки, доносов, подслушивания это могло стоить головы.
Просочилось сверху об аресте жены В.М. Молотова П.С. Жемчужиной, долго возглавлявшей парфюмерную промышленность. За что? — Не известно. Но считалось, что на самого Молотова это не бросает тень. То же говорили прежде в связи с арестами жен М.И. Калинина и О.В. Куусинена.
Но все знали также безграничную преданность В. Молотова партии, любому порученному делу, лично Сталину. Все помнили также, как высоко ценил Сталин Молотова, его, например, тост в день празднования Победы: «За нашего Вячеслава!», что, при чуждости Сталину всякой сентиментальности, звучало сверхнежно.
И вот теперь, стоя на трибуне, Сталин с презрительной миной говорил о том, что Молотов запуган американским империализмом, что будучи в США он слал оттуда панические телеграммы, что такой руководитель не заслуживает доверия, что он не может быть в руководящем ядре партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103
Это знамя, сказал Сталин, придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий. Его некому больше поднять.
Сталин призвал революционные партии капиталистических стран учиться на ошибках и успехах советской страны и народно-демократических стран.
Закончил он свое выступление здравицами в честь братских партий и их руководителей:
— Да здравствует мир между народами!
— Долой поджигателей войны!
Это было последнее открытое публичное выступление Сталина, его лебединая песня. И оно было в некотором роде симптоматичным.
Сталин шаг за шагом умерщвлял внутрипартийную демократию, ленинские устои, принципы, нормы жизни.
Он искоренял в партийной жизни всякое здоровое критическое начало, беспощадно расправлялся со всеми, в ком он видел действительных или мнимых, нынешних или потенциальных критиков своих диктаторских методов руководства в партии. Он сделал всё от него зависящее, чтобы опрокинуть и растоптать присущие самой природе советского строя свободу личности, революционную законность, широчайшую демократию для народных масс сверху донизу; необоснованными репрессиями и всякими чистками утвердил в государственной и общественной жизни порядки и нравы, находящиеся в кричащем противоречии с марксистско-ленинским учением.
К XIX съезду весь ход мирового исторического процесса и развития самой страны властно требовали широкой демократизации всех сторон внутрипартийной, государственной и общественной жизни. Без этого нельзя было дальше двигаться вперед. Пришел ли Сталин к этому выводу аналитическим путем; почувствовал ли он инстинктом старого революционера, что по-старому жить уже нельзя, — трудно сказать. Так или иначе, в своей лебединой песне он вернулся к мотивам демократии, свободы личности, национального суверенитета и независимости.
Больше того. Сейчас же после съезда начал осуществляться целый ряд мер, которые как будто свидетельствовали о его намерении вступить на путь внедрения принципов коллективизма в практику руководства, ликвидации бесконтрольности органов госбезопасности и обеспечения в стране революционной законности, о чем я расскажу дальше.
Но всё это, как мы увидим, парализовалось почти одновременными действиями прямо противоположного характера, усиливавшими и единоличное диктаторство, и произвол в общественной и государственной жизни.
…Поздним вечером 14 октября мы сидели в Пушкино в своем «партизанском домике» и трудились. Позвонила кремлевская «вертушка». Нам сообщили:
— Счетная комиссия съезда только что закончила подсчет голосов. Из авторского коллектива П. Юдин и Д. Шепилов избраны членами ЦК КПСС, а К. Островитянов — кандидатом.
Я вышел на балкон. Вековой бор окружал домик плотным кольцом. От увядающих кустов рябины до белесых облаков всё было залито лунным серебром. Какая тишина. Как хорош этот извечный мир.
Грудь мою распирало от счастья. Я — член Центрального Комитета великой партии коммунистов. Той партии, которая впитала в себя всю мудрость, народной жизни, тысячелетний опыт борьбы за свободу и счастье людей на земле, все мучительные поиски путей к гармоничному обществу будущего — от раннего христианства, от Томаса Мора и Кампанеллы, Сен-Симона и Фурье, Герцена и Чернышевского до Маркса и Ленина. Той партии, которая, подняв простреленное пулями знамя парижских коммунаров, первая бросила дерзновенный вызов всему старому миру и в священном огне пролетарской революции заложила краеугольные камни нового строя. Теперь эта партия стоит во главе великой державы и является общепризнанным наставником всемирного коммунистического и освободительного движения. И вот я — внук крепостного крестьянина Михаилы Шепилова, сын кадрового рабочего-токаря Трофима Шепилова, я — русский интеллигент Дмитрий Шепилов — член этого верховного штаба государства и партии. Как я оправдаю это высочайшее доверие? Как оплачу моей партии и моему народу за эту честь и возложенные на меня надежды? Я готов это сделать любой ценой. Я готов отдать во имя счастья моей партии, моего народа все свои силы, все знания, всю кровь до последней капли и, если понадобится, — саму жизнь.
На балкон вышли П. Юдин и К. Островитянов. Взбудоражены мы были до предела. Знали, что не уснем. Решили на радостях махнуть в Москву. Мчались по старому Ярославскому шоссе на полной скорости. Москва уже засыпала. Огни были притушены. Поехали ко мне домой, на Калужскую. Сколько вопросов перебрали мы до рассвета, сколько мировых проблем разрешили на словах! Выпили за партию, за Сталина, за народ, за науку, за армию.
16 октября состоялся первый пленум вновь избранного ЦК. Мы собрались (что стало уже давнишней традицией) в Свердловском зале Кремля. В точно назначенное время на помост из внутренних комнат вышли члены Политбюро прежнего состава. Впереди шел Сталин. При его появлении часть членов ЦК (видимо, новичков) встала и начала аплодировать. Сталин сразу замахал рукой и произнес что-то вроде: «здесь этого никогда не делайте». Оказывается, Сталин и его соратники воспринимали как должное все культовые церемонии (вставание всех, овации, лозунги и пр.) на любых торжествах и собраниях. Но на пленумах ЦК и Политбюро это не практиковалось. Возможно, что здесь каким-то образом сохранилась ещё традиция Ленина, который был лютым противником обожествления его лично и других высоких персон, и Сталин считал необходимым поддерживать данную традицию в этом, единичном случае. Вскоре Хрущев опрокинул и её.
Основным вопросом пленума было формирование исполнительных органов ЦК — Президиума и Секретариата, а также утверждение председателя Комиссии партийного контроля. Как я уже упоминал, при формировании руководящих органов Сталин делал себе отвод, который, конечно же, не был поддержан. Сталин безнадежно махнул рукой — делайте, мол, что хотите. Но все до единого человека в зале понимали, что действительно иначе не может быть и что сам Сталин и мысли не допускает, что Секретарем, т.е. руководителем Политбюро (Президиума), будет кто-то другой.
Но дальнейший ход обсуждения вопроса о формировании руководства был совершенно неожиданным и произвел тягостное впечатление, на меня во всяком случае. Всё, что происходило в высшем руководстве партии, было окутано глубокой тайной. Об этом боялись что-либо спрашивать или говорить. При разветвленной системе слежки, доносов, подслушивания это могло стоить головы.
Просочилось сверху об аресте жены В.М. Молотова П.С. Жемчужиной, долго возглавлявшей парфюмерную промышленность. За что? — Не известно. Но считалось, что на самого Молотова это не бросает тень. То же говорили прежде в связи с арестами жен М.И. Калинина и О.В. Куусинена.
Но все знали также безграничную преданность В. Молотова партии, любому порученному делу, лично Сталину. Все помнили также, как высоко ценил Сталин Молотова, его, например, тост в день празднования Победы: «За нашего Вячеслава!», что, при чуждости Сталину всякой сентиментальности, звучало сверхнежно.
И вот теперь, стоя на трибуне, Сталин с презрительной миной говорил о том, что Молотов запуган американским империализмом, что будучи в США он слал оттуда панические телеграммы, что такой руководитель не заслуживает доверия, что он не может быть в руководящем ядре партии.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103