Пользование абстракциями характерно для
любого логизирования, для математического в особенности - и на прост-
ранстве всей истории математики абстракция всюду занимает почетное мес-
то, но она есть в этой дисциплине - метод и не более того. Как бы ни бы-
ли отвлеченны наши суждения о строении атома, напр., как бы ни относили
эти суждения пугливые мудрецы к мирам существенно-иллюзорным, - без этих
суждений невозможна конструкция некоторых аппаратов радио-телеграфа,
последний аппарат есть конкретность высокой квалификации... а суждения
об инфра-мировых явлениях покоятся на соответственном математическом
фундаменте. Шпенглеровский научно-математический релятивизм - основное
недоразумение его философии. Можно сказать, не боясь обобщения, что фи-
лософская мысль в общем и целом, всегда покоится на научных - а, следо-
вательно, математических - предпосылках: идея процесса, как непрерывнос-
ти и прогресса, выросла из учения о непрерывном толчкообразном движении,
об интеграции бесконечно-малых отрезков пройденного пути, из учения об
интегрировании, как выделении основной тенденции ряда подобных явлений.
Отсутствие такого постулата у Шпенглера и есть характерный признак его
"философии" - какая без этого обращается в простейшее резонерство, оди-
наково а-гуманитарное, как бы ни было талантливо его изложение. Но наш
умник Бердяев, конечно, перешпенглерил и самого Шпенглера. По его мне-
нию, Шпенглер тем плох, что не сознает, что "христианство сделало воз-
можным фаустовскую математику, математику бесконечного": очень остроум-
но, - хоть можно мыслить и еще тоньше, - не христианство предопределило
фаустовскую (ну, напр., решение кубического уравнения Карданом) матема-
тику, а математика, имея возникнуть во тьме времен, постулировала еги-
петское учение Эхнатона и примат единобожия, который... и т. д. Как что
сложный и неповоротливый аппарат теогносического мышления чуточку тяжел
для нашего неврастеника Бердяева! - какой бы из него Аквинат вышел, коли
бы не это.
Но Шпенглер, однако, мог бы базироваться - по видимости - на новейшей
математике со своим релятивизмом. Он, надо полагать, это и делает,
только вряд ли это доходит до его излагателей, не-математиков. Новейшие
работы математиков, - логистов, и разрабатывающих учение о трансфинитных
числах изумляют непосвященного необъятным количеством парадоксов и ало-
гизмов, к которому эти работы приводят. Немало таких "заумностей" и у
Эйнштейна. Но чтобы не забираться далеко, можно сказать попросту, - от-
носительность логики, - будь она установлена хоть завтра в полном
объеме, - никак не разрушает единства космоса и разрушить его, разумеет-
ся, не может: вполне мыслимы пространственные (а следовательно и мысли-
тельные) системы, для которых логическая связь событий мыслится в иных
формах, которые определимы иными формами восприятия. Будем апеллировать
к теологии, столь милой сердцу наших теологических эстетов а-ля-Бердяев
(Шпенглер ведь то же "ихний", - "это нашего стиля книга", говорит Бердя-
ев): идея истинной бесконечности (в канторовском смысле). - Абсолют,
Бог, всегда наделялась особой не-человеческой логикой (и вытекающей от-
сюда моралью), но раз мыслимы две логики, то возможно и бесчисленное
множество их в порядке натурального ряда. Острота новой математики нап-
равлена, конечно, не сюда, - ее основное: разрушение процессуализма, как
такового, "мощность группы всех функций более мощности группы непрерыв-
ных функций" у Бореля*1, это и есть новое миросозерцание, которое "пред-
видели" наши "пророки", - недоумкам-старичкам естественно кажется, что
все кончено*2. А блазированный их эстетизм, ни разу не давший им ознако-
миться с богословами просто, как с мыслителями, - их веру заменил по су-
ществу обрывками вульгарных предрассудков, суеверием. Поэтому на шпенг-
лерианство всех толков известие о разложении Резерфордом аллюминия долж-
но действовать панически: - они ничего не имеют против черной и белой
магии, какими бы способами та ни пользовалась и чего бы ни достигала, но
магия в лаборатории ученого бросает их в холодный пот, - помилуйте айны
раскрыты, - а мы то что же будем делать? Как должно быть завидует такая
пародия на человека - корове, для которой никаких тайн вообще не сущест-
вует, а все не-ядущее (все вегетарианцы) и несъедобное просто признается
алогичным...
Но все же, что думает "Берег" о Шпенглере? Итак: большой артист (Сте-
пун), пессимист (Букшпан), безусловный скептик (Степун), ритор ("в осно-
ве Заката Европы... лежит организм слов" - Степун), релятивист, позер
("пафос позы"), упадочник ("быть может, Шпенглер вовсе не пророк, а
только пациент современной Европы в безответственно взятой на себя роли
пророка" - Степун), эпигон (Франк), надлом, кризис рационализма (Букш-
пан), мысли Шпенглера - бесплодны (Франк), призрачны и бесплодны (Букш-
пан), "дразнение разума" (он же), "творчество Шпенглера как-то нереши-
тельно витает в промежутке между блазированным эстетизмом и... и пр.",
"горячий, благородный и тоскующий эстетизм" (Франк)... И с другой сторо-
ны: "это наша книга". Степун - остроумный баловник - рассуждая о Шпенг-
лере, много говорит о портрете вообще, по его мнению портрет должен быть
сразу похож и на модель и на автора; что до последнего, четыре портрета
Шпенглера в "Береге" - хорошо рисуют наших авторов, сразу видно какие
это устойчивые, крепкие и положительные люди. Любопытна та аналогия, ко-
торую проводят авторы "Берега" (да наверно и сам Шпенглер) между Гетевс-
ким и Шпенглеровским мышлением: "Гете интуитивно созерцал первофеномены
природы, Шпенглер интуитивно созерцает историю, первофеномены культуры"
(Бердяев). Возможно такое толкование этих параллельных процессов: и Гете
и Шпенглер берут каждый свою феноменальную данность, как отражение иско-
мой действительности, жизни, мира. Однако, на это приходится возразить
так: раз необходимо искать для природы и _______________
*1 Или: "Непрерывность пространства не является необходимым следстви-
ем непрерывности отдельных участков (составляющих) его" - у Кантора и
пр., и пр.
*2 Можно было бы также указать на то, что вся "трагедия" Шпенглера
просто растерянность плохой головы: - ощущение новой культуры у него
есть, но управиться с этим ощущением он никак не может.
истории объединяющий момент, их разница - и существенная - становится очевидной уже из одной этой необходимости. Дальше, первофеномен природы может служить некоторым субстанциональным субстратом созерцанию, тогда как "первофеномены культуры", явления исторические не могут быть познаваемы, как онтологические данности, под каким бы архиэстетическим соусом все это не воспринималось. Карфагеняне Флобера суть лишь эстетические организмы, лужайки Бальзака носят на себе явные следы патетического мироощущения, характеризующегося не только построительными достоинствами. И это так не потому, что Флобер и Бальзак разные люди, - возьмите грешницу и волка у Альфреда де Виньи, и вы получите те же результаты. Художественно воспринятая история есть диссолютивно воспринятая данность, обратно - художественно воспринятая природа обращается в синкретическое состояние духа, независимо от того, возможно ли вообще выделить из этого материала основной стержень суждения или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22
любого логизирования, для математического в особенности - и на прост-
ранстве всей истории математики абстракция всюду занимает почетное мес-
то, но она есть в этой дисциплине - метод и не более того. Как бы ни бы-
ли отвлеченны наши суждения о строении атома, напр., как бы ни относили
эти суждения пугливые мудрецы к мирам существенно-иллюзорным, - без этих
суждений невозможна конструкция некоторых аппаратов радио-телеграфа,
последний аппарат есть конкретность высокой квалификации... а суждения
об инфра-мировых явлениях покоятся на соответственном математическом
фундаменте. Шпенглеровский научно-математический релятивизм - основное
недоразумение его философии. Можно сказать, не боясь обобщения, что фи-
лософская мысль в общем и целом, всегда покоится на научных - а, следо-
вательно, математических - предпосылках: идея процесса, как непрерывнос-
ти и прогресса, выросла из учения о непрерывном толчкообразном движении,
об интеграции бесконечно-малых отрезков пройденного пути, из учения об
интегрировании, как выделении основной тенденции ряда подобных явлений.
Отсутствие такого постулата у Шпенглера и есть характерный признак его
"философии" - какая без этого обращается в простейшее резонерство, оди-
наково а-гуманитарное, как бы ни было талантливо его изложение. Но наш
умник Бердяев, конечно, перешпенглерил и самого Шпенглера. По его мне-
нию, Шпенглер тем плох, что не сознает, что "христианство сделало воз-
можным фаустовскую математику, математику бесконечного": очень остроум-
но, - хоть можно мыслить и еще тоньше, - не христианство предопределило
фаустовскую (ну, напр., решение кубического уравнения Карданом) матема-
тику, а математика, имея возникнуть во тьме времен, постулировала еги-
петское учение Эхнатона и примат единобожия, который... и т. д. Как что
сложный и неповоротливый аппарат теогносического мышления чуточку тяжел
для нашего неврастеника Бердяева! - какой бы из него Аквинат вышел, коли
бы не это.
Но Шпенглер, однако, мог бы базироваться - по видимости - на новейшей
математике со своим релятивизмом. Он, надо полагать, это и делает,
только вряд ли это доходит до его излагателей, не-математиков. Новейшие
работы математиков, - логистов, и разрабатывающих учение о трансфинитных
числах изумляют непосвященного необъятным количеством парадоксов и ало-
гизмов, к которому эти работы приводят. Немало таких "заумностей" и у
Эйнштейна. Но чтобы не забираться далеко, можно сказать попросту, - от-
носительность логики, - будь она установлена хоть завтра в полном
объеме, - никак не разрушает единства космоса и разрушить его, разумеет-
ся, не может: вполне мыслимы пространственные (а следовательно и мысли-
тельные) системы, для которых логическая связь событий мыслится в иных
формах, которые определимы иными формами восприятия. Будем апеллировать
к теологии, столь милой сердцу наших теологических эстетов а-ля-Бердяев
(Шпенглер ведь то же "ихний", - "это нашего стиля книга", говорит Бердя-
ев): идея истинной бесконечности (в канторовском смысле). - Абсолют,
Бог, всегда наделялась особой не-человеческой логикой (и вытекающей от-
сюда моралью), но раз мыслимы две логики, то возможно и бесчисленное
множество их в порядке натурального ряда. Острота новой математики нап-
равлена, конечно, не сюда, - ее основное: разрушение процессуализма, как
такового, "мощность группы всех функций более мощности группы непрерыв-
ных функций" у Бореля*1, это и есть новое миросозерцание, которое "пред-
видели" наши "пророки", - недоумкам-старичкам естественно кажется, что
все кончено*2. А блазированный их эстетизм, ни разу не давший им ознако-
миться с богословами просто, как с мыслителями, - их веру заменил по су-
ществу обрывками вульгарных предрассудков, суеверием. Поэтому на шпенг-
лерианство всех толков известие о разложении Резерфордом аллюминия долж-
но действовать панически: - они ничего не имеют против черной и белой
магии, какими бы способами та ни пользовалась и чего бы ни достигала, но
магия в лаборатории ученого бросает их в холодный пот, - помилуйте айны
раскрыты, - а мы то что же будем делать? Как должно быть завидует такая
пародия на человека - корове, для которой никаких тайн вообще не сущест-
вует, а все не-ядущее (все вегетарианцы) и несъедобное просто признается
алогичным...
Но все же, что думает "Берег" о Шпенглере? Итак: большой артист (Сте-
пун), пессимист (Букшпан), безусловный скептик (Степун), ритор ("в осно-
ве Заката Европы... лежит организм слов" - Степун), релятивист, позер
("пафос позы"), упадочник ("быть может, Шпенглер вовсе не пророк, а
только пациент современной Европы в безответственно взятой на себя роли
пророка" - Степун), эпигон (Франк), надлом, кризис рационализма (Букш-
пан), мысли Шпенглера - бесплодны (Франк), призрачны и бесплодны (Букш-
пан), "дразнение разума" (он же), "творчество Шпенглера как-то нереши-
тельно витает в промежутке между блазированным эстетизмом и... и пр.",
"горячий, благородный и тоскующий эстетизм" (Франк)... И с другой сторо-
ны: "это наша книга". Степун - остроумный баловник - рассуждая о Шпенг-
лере, много говорит о портрете вообще, по его мнению портрет должен быть
сразу похож и на модель и на автора; что до последнего, четыре портрета
Шпенглера в "Береге" - хорошо рисуют наших авторов, сразу видно какие
это устойчивые, крепкие и положительные люди. Любопытна та аналогия, ко-
торую проводят авторы "Берега" (да наверно и сам Шпенглер) между Гетевс-
ким и Шпенглеровским мышлением: "Гете интуитивно созерцал первофеномены
природы, Шпенглер интуитивно созерцает историю, первофеномены культуры"
(Бердяев). Возможно такое толкование этих параллельных процессов: и Гете
и Шпенглер берут каждый свою феноменальную данность, как отражение иско-
мой действительности, жизни, мира. Однако, на это приходится возразить
так: раз необходимо искать для природы и _______________
*1 Или: "Непрерывность пространства не является необходимым следстви-
ем непрерывности отдельных участков (составляющих) его" - у Кантора и
пр., и пр.
*2 Можно было бы также указать на то, что вся "трагедия" Шпенглера
просто растерянность плохой головы: - ощущение новой культуры у него
есть, но управиться с этим ощущением он никак не может.
истории объединяющий момент, их разница - и существенная - становится очевидной уже из одной этой необходимости. Дальше, первофеномен природы может служить некоторым субстанциональным субстратом созерцанию, тогда как "первофеномены культуры", явления исторические не могут быть познаваемы, как онтологические данности, под каким бы архиэстетическим соусом все это не воспринималось. Карфагеняне Флобера суть лишь эстетические организмы, лужайки Бальзака носят на себе явные следы патетического мироощущения, характеризующегося не только построительными достоинствами. И это так не потому, что Флобер и Бальзак разные люди, - возьмите грешницу и волка у Альфреда де Виньи, и вы получите те же результаты. Художественно воспринятая история есть диссолютивно воспринятая данность, обратно - художественно воспринятая природа обращается в синкретическое состояние духа, независимо от того, возможно ли вообще выделить из этого материала основной стержень суждения или нет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22