Так поступили и остальные охотники.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Охотничья удача пришла и к Апару: он добыл своего медведя, чем окончательно утвердил себя в глазах тех, кто еще сомневался, станет ли бывший кочевник полноценным морским охотником.
Возле пушного склада пришлось ставить вторые вешала. После того как сократили время медвежьего праздника, не проходило и дня, чтобы кто-то не вернулся с добычей. Это радовало Ушакова, но печалило Иерока.
– Так можно перестрелять всех медведей в округе, – однажды встревоженно сказал он, вспомнив оскудевшие берега Урилыка, опустевшие моржовые лежбища.
Ушаков постарался объяснить эскимосу о долге, о кредите, но тревога Иерока передалась и ему. Возможно, эти пятидневные празднества и другие невольные ограничения в добыче зверя объяснялись отнюдь не природной леностью и беспечностью эскимосов, как утверждали некоторые «знатоки» северных народов, а вековым опытом и тысячелетней мудростью, которыми регулировалась добыча.
– Зверя здесь много, – тихо, словно оправдываясь, сказал Ушаков, чтобы успокоить друга. – Долгие годы здесь никто не охотился, и медведей расплодилось столько, что, наоборот, полезно будет немного сократить их численность. чтобы они не навредили другому живому населению острова.
И все же Ушаков задумался над тем, как в будущем научно исследовать наличие зверя в этом районе и регулировать добычу не с помощью древних эскимосских обычаев, но на строгой основе, чтобы не нанести непоправимого урона белому медведю.
Жизнь в поселении понемногу входила в ритм, дни становились буднями, наполненными работой, наблюдениями, хозяйственными делами, подготовкой к предстоящим долгим поездкам уже не с промысловыми, а с исследовательскими целями.
Пришлось, правда, забить быков: наступившие морозы и снегопады лишили их последних остатков подножного корма, а взятое с собой сено давным-давно было съедено. Быки к тому же волновали собак, и приходилось все время быть начеку, чтобы они не набросились на этих флегматичных животных, которым остров Врангеля явно пришелся не по вкусу.
Ушаков, согласно эскимосскому обычаю делиться свежатиной, принес кусок говядины в ярангу Иерока.
Нанехак осторожно взяла мясо и с едва скрываемой гримасой отвращения положила его на деревянное блюдо.
– Не нравится? – спросил Ушаков.
– Непривычное, очень светлое, – тихо проговорила Нанехак. – Мы такое никогда не пробовали.
– Это очень хорошее мясо.
– Старцев говорил – хорошее, – согласно кивнула Нанехак.
Когда Ушаков ушел, она спросила отца:
– Варить?
– Попробуй, – сказал Иерок. – Может быть, ничего?
Нанехак достала запасную, еще не использованную кастрюлю, полученную недавно среди других товаров в кредит, ополоснула свежей водой и повесила над костром.
Для начала она решила угостить неведомым мясом мужа, вернувшегося из тундры, куда он возил приманку для песцовой охоты.
– Это что такое? – подозрительно спросил Апар, поддев на кончик ножа кусок мяса.
– Мясо русских быков.
Апар понюхал, повертел и осторожно положил обратно на деревянное блюдо.
– А ты пробовала? – спросил он у жены.
– Нет.
– А отец?
– И он не пробовал.
– Тогда почему я должен есть это? – пожал плечами Апар. – Дай мне моржового или лучше медвежьего мяса.
– Так ведь это подарок, – сказала Нанехак. – Умилык сам принес.
– Ну, раз подарок, – вздохнул Апар и снова взялся за нож.
Он отрезал самую малость, пожевал и сказал:
– Немного похоже на оленину… Но старого, изможденного оленя… Интересный вкус. И мясо беловатое… Ничего, есть можно.
Убедившись, что говядина нисколько не повредила Апару, Нанехак съела несколько кусков, но Иерок так и не решился, довольствовавшись на ужин куском копальхена.
– Оставшееся, пожалуй, отнесу Таслехак, – сказала Нанехак.
– И правильно! – обрадовался решению дочери Иерок. – Старцев любит такое мясо. Он брезгует копальхеном, оттого у него каждую зиму зубы слабеют.
Нанехак шла привычной дорогой, по припорошенной снегом тропинке. Солнце уже довольно низко стояло над горизонтом, а сегодня оно было какое-то странное: вокруг диска вдруг появилось бледно-желтое пятно с утолщениями. Нанехак впервые встречалась с таким природным явлением. Его заметили и другие эскимосы: такого в Урилыке никогда не бывало.
Старцев был дома. От него сильно попахивало вином, и он сидел мрачный. Нанехак отдала мясо сестре, и та, поблагодарив ее, сказала мужу:
– Гляди, настоящая коровятина.
– Не коровятина, а говядина, – сердито поправил жену Старцев.
– Мы пробовали, – сказала Нанехак. – Ничего, есть можно.
– Есть можно! – презрительно усмехнулся Старцев. – Да что вы понимаете в настоящей говядине, едоки копальхена! Это же чистейшее мясо!
– У моржа тоже чистое мясо, – возразила Нанехак. Она никогда не уступала Старцеву в отличие от своей покорной и забитой сестры. – Он купается в чистом соленом море!
– Морж-то купается, – продолжал Старцев, – да вы из него делаете черт знает что! В рот взять противно!
– Не бери, – с вызовом ответила Нанехак. – Никто тебя силой не заставляет. Можешь подыхать с голоду.
– Ну уж с голоду теперь не подохну, – с неожиданной злостью возразил Старцев. – На складе хватит продуктов. А к Новому году, глядишь, и свиней забьют.
– Неужто ты будешь есть эту гадость? Грязнее животины не видела! Собака и та чище!
– Эх ты! Как была темной эскимоской, так и осталась! – махнул рукой Старцев.
Нанехак с презрительной улыбкой посмотрела на зятя и даже не удостоила его ответом.
Несмотря на то что этот человек уже несколько лет жил среди эскимосов, он так и не удосужился научиться их языку, обходясь лишь несколькими жаргонными словечками, принятыми у торговцев. Нанехак с сестрой могли свободно разговаривать при нем о своих делах, не опасаясь, что Старцев поймет их.
– Отец худо себя чувствует, – тихо сказала Нанехак. – Иногда по ночам будит нас кашлем.
– Аналько звали?
– Отец был у него. Тот отказался помочь. Доктор Савенко к нам приходил.
– И что он сказал?
– Похоже, обиделся, потому что отец не позволил поставить себе стеклянную палочку.
– Зря он так, – осуждающе произнесла Таслехак. – Когда мой младший занемог животом, Савенко его вылечил. Дал проглотить какое-то лекарство, похожее на муку или снег. Настоящее чудо. Может, ты все же уговоришь отца?
– Попробую, – обещала Нанехак.
После смерти матери так уж получилось, что отец стал ближе к младшей дочери, и часто действительно бывало так, что он слушался только ее.
– Мой-то тоже не очень здоров, – вздохнула Таслехак. – Как и в прошлом году, у него снова зашатались зубы. Тогда мистер Томсон заставил его поесть сырой нерпичьей печени, и все прошло. Сейчас я ему говорю, а он только отмахивается.
Нанехак искоса посмотрела на Старцева. Тот сидел на небольшой скамеечке и, закрыв глаза, раскачивался, бормоча что-то себе под нос, монотонное, тоскливое, похожее на песнопение.
– Что с ним?
– Не знаю… Так бывает, когда он выпьет.
– А где же он достает?
Таслехак не ответила. Дурная веселящая вода была на острове на строгом учете. Выдавали ее очень редко, только по праздникам или же в медицинских целях. Веселящая вода перестала быть предметом купли-продажи, ее нельзя было взять в кредит, как любой другой товар.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79