— А конкретнее?
Он начал диктовать номер.
Костас, не глядя, привычным движением пальца передернул тумблер на корпусе спутникового телефона.
В этот момент все и началось.
Именно в этот!
Что бы ни говорили потом связисты про геомагнитную бурю, сбившиеся настройки спутника связи и даже смещение его с орбиты.
«Satellite not found» — бесстрастно сообщило обычно приветливое, располагающее к болтовне табло, подсвеченное изнутри мягким зеленым мерцанием.
И в течение ближайших трех часов не изменило своего мнения.
То же самое сообщало оно на всех без исключения ближних и дальних склонах гор.
На вздыбленных белых скалах, вонзившихся едва ли не в самое небо.
И даже на верхней площадке единственной сохранившейся башни замка — куда, рискуя свернуть шею и вдребезги разбить аппарат, взобрался Костас, надеясь, пожалуй, на чудо.
Чуда не случилось.
Лагерь, конечно, волновался, но это было довольно легкомысленное волнение.
Атмосфера все еще полнилась легким счастливым безумием нечаянной радости, концентрация эйфории в прохладном ночном тумане оставалась предельно высокой.
Откровенно говоря, не слишком тревожился в те часы и сам Костас.
Разумеется, он делал все, что было возможно, и действительно прилагал максимум добросовестных усилий, пытаясь восстановить загадочно пропавшую связь с миром.
Но сообщение — короткое, емкое, лаконичное, однако вполне достаточное для того, чтобы сведущие люди оперативно и без лишнего шума сделали все необходимое, — было отправлено несколько часов назад.
Получено адресатом.
И стало быть, особых причин для беспокойства у Костаса Катакаподиса не было.
Так думалось.
Откровенно паниковал только один человек — журналист. От него стремительно, как звезда, падающая с небес, ускользала великая, неповторимая, возможно, единственная в жизни сенсация.
— Костас! Послушай, Костас!
Молодой человек снова и уже без всяких церемоний ворвался в палатку.
Вкрадчивая любезность и столичный шарм улетучились окончательно.
Парень был близок к истерике.
— В любом случае тебе придется восстанавливать связь.
— Ну и что?
— Значит, ты пойдешь вниз, в деревню…
— Совсем не обязательно. Завтра, а вернее сегодня, через пару часов, тарелка вполне может поймать сателлит — и все восстановится само собой. Такое бывало.
— А если не восстановится?
— Тогда действительно пойду в деревню. Звонить старым дедовским способом. «Але, барышня!»
— Пойдем сейчас!
— Ты спятил!
— Ну, пойдем, ты все равно не спишь!
— Как раз собираюсь. И что за спешка? Ты хочешь права первой ночи? Обещаю! Как только тарелка придет в чувство — ты будешь первым, кто ею овладеет. А теперь иди спать.
— Спать?! Нет! Это невозможно. Тарелка! Я не могу зависеть от какой-то тарелки! Нет! Я пойду один! Прямо сейчас.
— Вольному — воля…
Костаса действительно здорово клонило ко сну.
К тому же, как никто другой в маленьком лагере, он понимал тщетность торопливой журналистской возни.
И потому, с одной стороны, откровенно сочувствовал парню.
С другой же — о, двуликий Янус, вечно обитающий в лабиринтах наших душ! — осознавал себя единственным счастливым, но тайным его соперником.
И потому испытывал некоторое раздражение, наблюдая отчаянные усилия, не имеющие, в сущности, уже никакого смысла.
Быть может, впрочем, это было смутное чувство неловкости или даже вины.
Слишком уж неравным, как ни крути, вышло соперничество.
Заснул он тем не менее легко и крепко спал до обеда, как, впрочем, и вся счастливая экспедиция.
Однако, проснувшись, Костас не обнаружил ничего приятного и даже обнадеживающего.
Все было по-прежнему.
Тарелка упрямо не желала «приходить в чувство», а вызывающее «satellite not found», похоже, намертво прилипло к маленькому табло на корпусе телефонного аппарата.
Впрочем, особой тревоги у него не возникло.
Все еще — не возникло.
И позже, за обедом, когда вся компания в лицах проигрывала вчерашние метания всклокоченного журналиста, от души над ним потешаясь, Костас смеялся вместе со всеми.
Предчувствия?
Сколько раз потом, позже, когда все уже произошло, его спрашивали о предчувствиях?
Раз сто, никак не меньше.
Сам же он последние дни, случалось, часами напролет думал о том же. Вернее, вспоминал, анализировал, пытался обнаружить в этом совсем недалеком прошлом какой-то отголосок грядущей трагедии.
Предупреждающий знак судьбы.
Пусть даже намек — незначительный и невнятный.
Не было ничего!
Не было!
Костас готов был принести любую клятву.
Но что за толк в клятвах теперь, если в тот день настроение у всех было превосходным.
— Костас! — Доктор Эрхард заглянул к нему спустя некоторое время после обеда. — Ваша связь все еще бастует?
— Как и ваша, профессор.
— Да-да. Не могу сказать, что я так уж горю желанием сообщить миру о нашей находке, тем более что наш молодой друг наверняка уже растрезвонил об этом. И — можете не сомневаться! — к тому же дал волю своей фантазии. Однако для серьезных опасений, пожалуй, нет оснований. Череп Влада Третьего — не летающая тарелка, и потому нашествие любопытствующих нам не грозит. Связь с миром, однако, нужна. В конце концов, я должен сообщить о том, что произошло, официально, и в первую очередь тем, кто, собственно…
Рихард Эрхард неожиданно замялся.
Костас держал вежливую паузу, что отнюдь не мешало ему мысленно продолжить смешавшегося профессора:
«…заказал наши изыскания и щедро финансирует деятельность экспедиции. Об этом можете не беспокоиться, герр профессор. Давно исполнено».
Пауза между тем затянулась.
И Костасу попросту надоело ждать.
— Я вас понимаю, Рихард. Связь, разумеется, надо восстановить. Собственно, я и собирался именно сейчас идти вниз, в деревню. Позвонить. Сообщить. Возможно, заказать новый комплект аппаратуры. И вообще прояснить обстановку. Так что если у вас нет возражений…
— Нет-нет, какие могут быть возражения? Вот только… новый комплект? Он вряд ли понадобится. По крайней мере в этом сезоне. Думаю, нам скажут, что пора сворачивать работы. Тем более теперь, когда есть такой результат. Так что отправляйтесь, друг мой. И поторапливайтесь, с каждым днем темнеет заметно раньше. Впрочем, если вдруг что-то задержит вас дотемна — не беда. Вернетесь завтра утром, в деревне, кажется, можно переночевать…
«И еще как!» Костас снова мысленно подхватил неспешную речь профессора.
В памяти немедленно отразилось нечто совершенно конкретное.
И настолько приятное во всех отношениях, что, легко спускаясь по склону горы, он уже совершенно точно знал, что никак не успеет вернуться в лагерь до наступления темноты.
Равно как и то, где, и тем более с кем, проведет ближайшую ночь.
Какие там предчувствия и знаки судьбы!
Умный тридцатисемилетний мужчина, как ребенок, радовался предстоящим забавам.
Мог ли он знать, что маленькие плотские радости, которые на самом деле ожидали его в крохотной деревушке внизу, сутки спустя чужая, бесстрастная рука, поразмыслив, втиснет в короткое, емкое и не слишком приятное на слух слово — алиби.
Спасая тем самым его, Костаса Катакаподиса, свободу, а быть может — и жизнь.
Мог ли он знать?
И кому из смертных, скажите на милость, вообще по силам предположить такое?!
В лагерь он возвратился ранним утром.
Косые яркие солнечные лучи насквозь пронизывали пространство.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96