Стоит нам подчиниться – и карфагеняне тут же будут в Хенне, а мы все будем мертвы. Я едва получил у них ночь на размышление. Завтра поутру они соберутся в театре, и власти станут подбивать народ против нас. Завтра Хенна умоется либо нашею кровью, либо кровью своих граждан. Кто первый обнажит меч, тот спасен, кто опоздает – погиб. Итак, завтра утром будьте готовы и ждите моего знака. Я подам сигнал краем тоги, и вы сразу бросайтесь в толпу и разите всех подряд. Смотрите, чтобы не остался в живых никто из смутьянов или вообще людей подозрительных. Бессмертные боги, будьте свидетелями, что мы прибегаем к коварству лишь ради того, чтобы самим не пасть жертвами коварства!
На другой день римляне закрыли все выходы из Хенны, перерезали все дороги, а основная часть отряда засела повыше театра. Никто не обратил на это внимания, потому что гарнизонные солдаты любопытства ради часто смотрели сверху, как заседает и совещается народ. Открылось собрание. Вышел Пинарий и повторил все, что накануне говорил властям. Не успел он кончить, как кто-то крикнул: – Верни ключи!
Крик тут же повторился, стал громче, дружнее, и скоро уже весь театр кричал в один голос:
– Верни ключи! Верни ключи!
Римский начальник медлил, отвечал неопределенно и невнятно, а граждане вскакивали с мест, злобно грозились, и было ясно, что вот-вот от слов они перейдут к делу. Тут Пинарий взмахнул краем тоги, и воины, не сводившие с него глаз, ринулись вниз и ударили собравшимся в спину.
Началось страшное побоище. Римляне резали всех подряд; истошный крик стоял над театром. Люди пытались бежать, спотыкались, падали друг на друга, и тела громоздились грудами, где мертвые были перемешаны с живыми, раненые – с невредимыми.
Когда в театре не осталось никого, кроме мертвых и умирающих, резня перекинулась в город, и римляне избивали безоружную толпу с такой яростью, точно одинаковая опасность грозила в этот миг и палачам, и их жертвам. Как назвать это – преступлением или необходимою мерою защиты? Но как бы мы это ни назвали, а Хенна осталась за римлянами, и Марцелл ничем не выразил своего неудовольствия или неодобрения и позволил солдатам разграбить имущество убитых.
Консул считал, что на будущее время страх удержит сицилийцев от предательства. Но расчет его не оправдался. Слух о событиях в Хенне, которая лежит как раз посредине острова и освящена следами похищения Прозерпины, в один день разнесся по всей Сицилии. И все повторяли, что это гнусное кровопролитие – вызов не только людям, но и богам, что это осквернение святыни, и даже те, кто прежде сомневался, на чью сторону встать, теперь решительно склонялись на сторону карфагенян, о римлянах же говорили не иначе, как с ужасом и отвращением.
В том году открыл наконец военные действия македонский царь Филипп. Он напал на союзные Риму города в Иллирии. Но римляне спешно оказали помощь союзникам, и Филипп с трудом ушел от гибели или, возможно, позорного плена.
Консулами на следующий год были избраны Тиберий Семпроний Гракх, во второй раз, и Квинт Фабий Максим Младший, сын тогдашнего консула и бывшего диктатора.
Шестой год войны – от основания Рима 541 (213 до н. э.)
Фабий Младший принял начальство над войском, которым в прошедшем году командовал его отец. Следом за ним в лагерь прибыл и старый Фабий, пожелавший служить у сына в должности легата. Сын вышел ему навстречу. Старый Фабий ехал верхом. Обычай требует, чтобы в присутствии консула любой всадник спешивался, но ликторы Фабия Младшего из глубокого почтения к заслугам старика молчали, не решаясь ему об этом напомнить. Тогда сын коснулся плеча одного из ликторов и спросил:
– Ты что же не исполняешь своего долга?
И ликтор велел бывшему диктатору сойти с коня. Фабий Старший беспрекословно повиновался и, спрыгивая на землю, сказал:
– Спасибо тебе, сын мой! Я хотел испытать, вполне ли ты сознаешь, что ты консул.
Житейская мудрость Фабия Максима и возвращение Арп под власть Рима.
Как-то ночью в тот же лагерь явился в сопровождении трех рабов Дазий Альтиний из апулийского города Арпы. Он предложил передать Арпы, занятые карфагенским гарнизоном, в руки римлян, но требовал награды. Его предложение обсуждали на военном совете. Многие говорили, что не награды заслуживает Альтиний, а розог и смерти под ликторским топором: он подлый перебежчик, более того – он враг обеим сторонам. После Канн он и сам переметнулся к Ганнибалу, и сограждан подбил на измену, а теперь, когда, вопреки его ожиданиям, Рим снова входит в силу, он замышляет новое предательство! Участь его пусть будет уроком для всех изменников!
Но Фабий Максим, отец консула, напомнил, что идет война и потому рассуждать следует не так, как велит совесть, а как подскажут обстоятельства. Главное для Рима – удержать и сохранить союзников всеми доступными средствами. Казнив Альтиния, римляне отпугнут всех, кто захотел бы образумиться и возвратиться к прежним договорам. Но, разумеется, и доверяться Альтинию нельзя. Пока вернее всего не считать его ни врагом, ни союзником и до конца войны держать под домашним арестом где-нибудь невдалеке от лагеря.
– Вот тогда, – заключил Фабий, – мы и рассудим на досуге, чего он более заслуживает – кары за уход или награды за возвращение.
На том и порешили.
В Арпах Альтиния первыми хватились домашние, а там и целый город заговорил об его исчезновении. Начались беспорядки, и власти, страшась переворота, послали гонца к карфагенянам. Ганнибал нисколько не удивился и даже обрадовался: дружбою Альтиния пуниец никогда не дорожил, а его бегство давало повод наложить руку на имущество первого в Арпах богача. А чтобы никто не заподозрил его в алчности, Ганнибал решил изобразить гнев. Он распорядился привезти жену и детей Альтиния к нему в лагерь, сам их допросил, главным образом стараясь выведать, сколько золота и серебра у них в доме, и, все выведав, сжег живьем.
Консул Фабий снялся с лагеря и выступил к Арпам. Осмотревши местность и стены, он обнаружил, что самая мощная и надежная часть укреплений охраняется слабее всего. Там он и задумал проникнуть в город. В стене были ворота – узкие и низкие, потому что дорогою, которая к ним приводила, ездили мало. К этим воротам в четвертую стражу ночи подкрался отборный отряд, перелез с помощью штурмовых лестниц через стену, взломал ворота изнутри и занял прилегавшие к ним кварталы. Много помогло римлянам то, что с полуночи зарядил дождь и разогнал караульных, которые попрятались под крышу. Шум ливня и ветра заглушил треск разбиваемых засовов и скрип ворот, а после, немного утихнув, приятно убаюкивал стражу.
Трубачи, расставленные вдоль дороги между городом и римским расположением, протрубили сигнал. Консул и его солдаты ждали этого сигнала в боевой готовности, и еще до рассвета все войско было в Арпах. Только тут и проснулись враги. Пунийцев было около пяти тысяч, да еще три тысячи вооруженных граждан. Их-то, боясь измены в тылу, начальник гарнизона поместил впереди, и они первыми столкнулись с римлянами. Бой начался в густых сумерках; когда же чуть посветлело, некоторые из римлян и арпинцев узнали друг друга в лицо и, отложив мечи, завели разговоры.
– Чем мы вас обидели и чем услужили вам пунийцы, что вы поднимаете оружие за чужаков и варваров, против старинных ваших союзников?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
На другой день римляне закрыли все выходы из Хенны, перерезали все дороги, а основная часть отряда засела повыше театра. Никто не обратил на это внимания, потому что гарнизонные солдаты любопытства ради часто смотрели сверху, как заседает и совещается народ. Открылось собрание. Вышел Пинарий и повторил все, что накануне говорил властям. Не успел он кончить, как кто-то крикнул: – Верни ключи!
Крик тут же повторился, стал громче, дружнее, и скоро уже весь театр кричал в один голос:
– Верни ключи! Верни ключи!
Римский начальник медлил, отвечал неопределенно и невнятно, а граждане вскакивали с мест, злобно грозились, и было ясно, что вот-вот от слов они перейдут к делу. Тут Пинарий взмахнул краем тоги, и воины, не сводившие с него глаз, ринулись вниз и ударили собравшимся в спину.
Началось страшное побоище. Римляне резали всех подряд; истошный крик стоял над театром. Люди пытались бежать, спотыкались, падали друг на друга, и тела громоздились грудами, где мертвые были перемешаны с живыми, раненые – с невредимыми.
Когда в театре не осталось никого, кроме мертвых и умирающих, резня перекинулась в город, и римляне избивали безоружную толпу с такой яростью, точно одинаковая опасность грозила в этот миг и палачам, и их жертвам. Как назвать это – преступлением или необходимою мерою защиты? Но как бы мы это ни назвали, а Хенна осталась за римлянами, и Марцелл ничем не выразил своего неудовольствия или неодобрения и позволил солдатам разграбить имущество убитых.
Консул считал, что на будущее время страх удержит сицилийцев от предательства. Но расчет его не оправдался. Слух о событиях в Хенне, которая лежит как раз посредине острова и освящена следами похищения Прозерпины, в один день разнесся по всей Сицилии. И все повторяли, что это гнусное кровопролитие – вызов не только людям, но и богам, что это осквернение святыни, и даже те, кто прежде сомневался, на чью сторону встать, теперь решительно склонялись на сторону карфагенян, о римлянах же говорили не иначе, как с ужасом и отвращением.
В том году открыл наконец военные действия македонский царь Филипп. Он напал на союзные Риму города в Иллирии. Но римляне спешно оказали помощь союзникам, и Филипп с трудом ушел от гибели или, возможно, позорного плена.
Консулами на следующий год были избраны Тиберий Семпроний Гракх, во второй раз, и Квинт Фабий Максим Младший, сын тогдашнего консула и бывшего диктатора.
Шестой год войны – от основания Рима 541 (213 до н. э.)
Фабий Младший принял начальство над войском, которым в прошедшем году командовал его отец. Следом за ним в лагерь прибыл и старый Фабий, пожелавший служить у сына в должности легата. Сын вышел ему навстречу. Старый Фабий ехал верхом. Обычай требует, чтобы в присутствии консула любой всадник спешивался, но ликторы Фабия Младшего из глубокого почтения к заслугам старика молчали, не решаясь ему об этом напомнить. Тогда сын коснулся плеча одного из ликторов и спросил:
– Ты что же не исполняешь своего долга?
И ликтор велел бывшему диктатору сойти с коня. Фабий Старший беспрекословно повиновался и, спрыгивая на землю, сказал:
– Спасибо тебе, сын мой! Я хотел испытать, вполне ли ты сознаешь, что ты консул.
Житейская мудрость Фабия Максима и возвращение Арп под власть Рима.
Как-то ночью в тот же лагерь явился в сопровождении трех рабов Дазий Альтиний из апулийского города Арпы. Он предложил передать Арпы, занятые карфагенским гарнизоном, в руки римлян, но требовал награды. Его предложение обсуждали на военном совете. Многие говорили, что не награды заслуживает Альтиний, а розог и смерти под ликторским топором: он подлый перебежчик, более того – он враг обеим сторонам. После Канн он и сам переметнулся к Ганнибалу, и сограждан подбил на измену, а теперь, когда, вопреки его ожиданиям, Рим снова входит в силу, он замышляет новое предательство! Участь его пусть будет уроком для всех изменников!
Но Фабий Максим, отец консула, напомнил, что идет война и потому рассуждать следует не так, как велит совесть, а как подскажут обстоятельства. Главное для Рима – удержать и сохранить союзников всеми доступными средствами. Казнив Альтиния, римляне отпугнут всех, кто захотел бы образумиться и возвратиться к прежним договорам. Но, разумеется, и доверяться Альтинию нельзя. Пока вернее всего не считать его ни врагом, ни союзником и до конца войны держать под домашним арестом где-нибудь невдалеке от лагеря.
– Вот тогда, – заключил Фабий, – мы и рассудим на досуге, чего он более заслуживает – кары за уход или награды за возвращение.
На том и порешили.
В Арпах Альтиния первыми хватились домашние, а там и целый город заговорил об его исчезновении. Начались беспорядки, и власти, страшась переворота, послали гонца к карфагенянам. Ганнибал нисколько не удивился и даже обрадовался: дружбою Альтиния пуниец никогда не дорожил, а его бегство давало повод наложить руку на имущество первого в Арпах богача. А чтобы никто не заподозрил его в алчности, Ганнибал решил изобразить гнев. Он распорядился привезти жену и детей Альтиния к нему в лагерь, сам их допросил, главным образом стараясь выведать, сколько золота и серебра у них в доме, и, все выведав, сжег живьем.
Консул Фабий снялся с лагеря и выступил к Арпам. Осмотревши местность и стены, он обнаружил, что самая мощная и надежная часть укреплений охраняется слабее всего. Там он и задумал проникнуть в город. В стене были ворота – узкие и низкие, потому что дорогою, которая к ним приводила, ездили мало. К этим воротам в четвертую стражу ночи подкрался отборный отряд, перелез с помощью штурмовых лестниц через стену, взломал ворота изнутри и занял прилегавшие к ним кварталы. Много помогло римлянам то, что с полуночи зарядил дождь и разогнал караульных, которые попрятались под крышу. Шум ливня и ветра заглушил треск разбиваемых засовов и скрип ворот, а после, немного утихнув, приятно убаюкивал стражу.
Трубачи, расставленные вдоль дороги между городом и римским расположением, протрубили сигнал. Консул и его солдаты ждали этого сигнала в боевой готовности, и еще до рассвета все войско было в Арпах. Только тут и проснулись враги. Пунийцев было около пяти тысяч, да еще три тысячи вооруженных граждан. Их-то, боясь измены в тылу, начальник гарнизона поместил впереди, и они первыми столкнулись с римлянами. Бой начался в густых сумерках; когда же чуть посветлело, некоторые из римлян и арпинцев узнали друг друга в лицо и, отложив мечи, завели разговоры.
– Чем мы вас обидели и чем услужили вам пунийцы, что вы поднимаете оружие за чужаков и варваров, против старинных ваших союзников?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84