А о порядке в городе, продолжал он, должны позаботиться сами отцы-сенаторы: женщинам пусть запретят показываться на улицах и площадях и заставят их сидеть по домам; пусть водворят повсюду тишину, всякого, кто принесет какие бы то ни было новости, пусть сразу отводят к преторам; Наконец, пусть поставят стражу у ворот, чтобы из города никто не уходил, иначе Рим опустеет.
Все единодушно согласились с Фабием и принялись за дело, а там вскорости прибыло и письмо от консула
Варрона с сообщением о Ганнибале, который по-прежнему сидел в своем лагере у Канн, об уцелевшей части войска и, главное, о потерях. Весь город погрузился в печаль и облекся в траур, так что даже расстроилось и отменилось празднество в честь Цереры: тем, кто справляет траур, участвовать в этом празднестве запрещено, а в Риме не осталось ни одной матери семейства, которая не скорбела бы о павших. Чтобы так же точно не расстроились и многие другие праздники, сенат особым постановлением ограничил срок траура тридцатью днями.
Сенаторы решили послать в Канусий претора Марка Клавдия Марцелла, который до тех пор командовал флотом, стоявшим в Остии, а консулу написали, чтобы он вернулся в Рим, как только передаст войско Марцеллу. Решено было также отправить послов к Дельфийскому оракулу, чтобы спросить, за что гневаются боги, чем их умилостивить и что ожидает римлян впереди. А тем временем по определению жрецов были исполнены особые обряды, и среди них один, совершенно чуждый римской натуре и римским обычаям, – человеческое жертвоприношение: живыми зарыли в землю двух галлов – мужчину и женщину – и грека с гречанкою.
Объявляется набор, и в войско записывают семнадцатилетних и даже некоторых шестнадцатилетних; из новобранцев составляют четыре легиона. Требуют подкреплений у союзников. Готовят оружие и прочее военное снаряжение. Со стен храмов и портиков снимают старые вражеские доспехи, захваченные в былых войнах. Свободных граждан недостает, и тогда вооружают восемь тысяч молодых и крепких рабов, предварительно справившись, хотят ли они стать солдатами. Их выкупают у хозяев на общественный счет, хотя дешевле и выгоднее было бы выкупить пленных у Ганнибала.
Посольство пленников.
Дело в том, что Ганнибал, разделив пленных на две группы, союзников опять, как и прежде, отпустил безвозмездно, а с римскими гражданами говорил так мягко и благодушно, как никогда прежде. Он объявил им, что совсем не желает истребить римский народ, а борется лишь за власть и славу. Его предки уступили римлянам в доблести, теперь он хочет, чтобы римляне в свою очередь склонились перед его доблестью и удачей. Вот почему он предоставляет пленным возможность выкупиться и за конника требует пятьсот денариев, за пехотинца – триста, за раба-служителя – сто.
Пленные, не помня себя от радости, выбрали десять человек, чтобы отправить их в Рим, к сенату. Ганнибал и на это дал согласие и только велел посланцам поклясться, что они вернутся. Когда они уже вышли из лагеря, то один из десяти человек, которому следовало бы родиться скорее пунийцем, чем римлянином, прикинулся, будто что-то забыл, и побежал назад. Он вернулся и, тем самым исполнив клятву, освободил себя от нее. К ночи он снова нагнал товарищей.
Когда эти посланцы предстали перед сенатом, глава их сказал так:
– Мы все отлично знаем, что ни одно государство не относится к пленным с таким презрением, как наше, римское. И, однако же, мы заслуживаем и сочувствия, и снисхождения. Мы храбро бились весь день, а потом, возвратившись в лагерь, израненные, измученные усталостью, всю ночь оборонялись на валу. Лишь тогда, когда враг окружил нас сплошным кольцом и мы решили, что пятидесяти тысяч убитых довольно, что пусть останется в живых хоть малая часть римского войска, сражавшегося при Каннах, – только тогда выдали мы врагу уже бесполезное для нас оружие.
Мы не завидуем чужой удаче и не рассчитываем возвысить себя, унижая товарищей. Но пусть и другие – те, кто бросил оружие и покинул свое место в строю, а потом бежал без оглядки до самой Венусии или до Канусия, – пусть и они не превозносят себя над нами, пусть не хвастаются, что они лучше нашего защищали и защищают отечество. Выкупите нас – и мы будем сражаться храбрее всех, потому что навсегда будем связаны вашим благодеянием.
Если же вы намерены проявить непреклонность и чрезмерную суровость, тогда задумайтесь о том, какому врагу вы нас оставляете. Варвару-пунийцу, неслыханно жадному и жестокому! Доведись вам увидеть наши цепи, грязь, убожество – я уверен, вы были бы потрясены не меньше, чем если бы собственными глазами увидели ваши легионы, которые полегли на поле у Канн.
Предположим на миг невозможное: предположим, что Ганнибал, изменив собственной природе, сжалился над нами и отпустил нас даром, – клянусь богами, мы бы отказались и от такой свободы, и от самой жизни! На что нам жизнь, раз вы сочли нас недостойными выкупа! Зачем возвращаться мне на родину, для которой я не стою и трехсот денариев!
Едва он закончил, как толпа на площади подняла жалобный крик; простирая руки к курии, все умоляли вернуть им их детей, братьев, родных. Удалив посторонних, сенаторы один за другим стали высказывать свое мнение. Кто говорил, что государство должно взять все расходы на себя, кто – что казну обременять не надо, но не надо и мешать тем, кто пожелает выкупить своих близких, напротив – им надо помочь. Наконец очередь дошла до Тита Манлия Торквата, человека старинных и, как полагали многие, слишком строгих правил, и он сказал:
– Если бы посланцы только просили за себя и за своих товарищей, и ничего более, я был бы краток: я призвал бы вас крепко держаться обычая наших предков и еще раз подать пример строгости, столь необходимой в делах войны. Но они чуть ли не похваляются тем, что сдались в плен, и потому, господа сенаторы, мой долг – открыть вам всю правду о них. Когда должно было стоять в строю и сражаться, они бежали в лагерь, но и за лагерным валом обнаружили не больше мужества, чем в строю. Разве враг осаждал их долго и упорно, разве вышли все припасы, притупились мечи, иссякла сила в руках – разве так было дело? Нет! Враг подступил к лагерю с восходом, и не прошло и часа, как все было кончено.
Как бы я хотел, чтобы рядом со мною стоял сейчас Публий Семпроний Тудитан, лучший свидетель вашей низости и малодушия! Он звал вас взяться за оружие и следовать за ним – и вы не послушались, зато немного спустя послушались Ганнибала, который приказал вам сдать лагерь и сложить оружие. И ведь не к славе звал вас Семпроний, не к подвигу, а к спасению; и было вас много, а врагов мало – и все-таки вам не достало отваги. Смеете ли вы после этого вообще произносить слово «храбрость»?
Тосковать по отечеству надо, пока оно есть у тебя, пока ты его гражданин, пока ты свободен. А теперь – поздно: вы больше не римские граждане, вы рабы карфагенян! Вы не нужны отечеству! Выкупать вас так же нелепо и несправедливо, как выдать Ганнибалу тех ваших товарищей, которые вырвались из лагеря и сами вернули себя родине!
Большинство сенаторов было связано с пленными узами родства – и, однако ж, возразить Манлию никто не решился. Сообщается решение сената, что пленным в выкупе отказано, и посланцев, – рыдая, захлебываясь слезами и жалобами, – провожают до ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Все единодушно согласились с Фабием и принялись за дело, а там вскорости прибыло и письмо от консула
Варрона с сообщением о Ганнибале, который по-прежнему сидел в своем лагере у Канн, об уцелевшей части войска и, главное, о потерях. Весь город погрузился в печаль и облекся в траур, так что даже расстроилось и отменилось празднество в честь Цереры: тем, кто справляет траур, участвовать в этом празднестве запрещено, а в Риме не осталось ни одной матери семейства, которая не скорбела бы о павших. Чтобы так же точно не расстроились и многие другие праздники, сенат особым постановлением ограничил срок траура тридцатью днями.
Сенаторы решили послать в Канусий претора Марка Клавдия Марцелла, который до тех пор командовал флотом, стоявшим в Остии, а консулу написали, чтобы он вернулся в Рим, как только передаст войско Марцеллу. Решено было также отправить послов к Дельфийскому оракулу, чтобы спросить, за что гневаются боги, чем их умилостивить и что ожидает римлян впереди. А тем временем по определению жрецов были исполнены особые обряды, и среди них один, совершенно чуждый римской натуре и римским обычаям, – человеческое жертвоприношение: живыми зарыли в землю двух галлов – мужчину и женщину – и грека с гречанкою.
Объявляется набор, и в войско записывают семнадцатилетних и даже некоторых шестнадцатилетних; из новобранцев составляют четыре легиона. Требуют подкреплений у союзников. Готовят оружие и прочее военное снаряжение. Со стен храмов и портиков снимают старые вражеские доспехи, захваченные в былых войнах. Свободных граждан недостает, и тогда вооружают восемь тысяч молодых и крепких рабов, предварительно справившись, хотят ли они стать солдатами. Их выкупают у хозяев на общественный счет, хотя дешевле и выгоднее было бы выкупить пленных у Ганнибала.
Посольство пленников.
Дело в том, что Ганнибал, разделив пленных на две группы, союзников опять, как и прежде, отпустил безвозмездно, а с римскими гражданами говорил так мягко и благодушно, как никогда прежде. Он объявил им, что совсем не желает истребить римский народ, а борется лишь за власть и славу. Его предки уступили римлянам в доблести, теперь он хочет, чтобы римляне в свою очередь склонились перед его доблестью и удачей. Вот почему он предоставляет пленным возможность выкупиться и за конника требует пятьсот денариев, за пехотинца – триста, за раба-служителя – сто.
Пленные, не помня себя от радости, выбрали десять человек, чтобы отправить их в Рим, к сенату. Ганнибал и на это дал согласие и только велел посланцам поклясться, что они вернутся. Когда они уже вышли из лагеря, то один из десяти человек, которому следовало бы родиться скорее пунийцем, чем римлянином, прикинулся, будто что-то забыл, и побежал назад. Он вернулся и, тем самым исполнив клятву, освободил себя от нее. К ночи он снова нагнал товарищей.
Когда эти посланцы предстали перед сенатом, глава их сказал так:
– Мы все отлично знаем, что ни одно государство не относится к пленным с таким презрением, как наше, римское. И, однако же, мы заслуживаем и сочувствия, и снисхождения. Мы храбро бились весь день, а потом, возвратившись в лагерь, израненные, измученные усталостью, всю ночь оборонялись на валу. Лишь тогда, когда враг окружил нас сплошным кольцом и мы решили, что пятидесяти тысяч убитых довольно, что пусть останется в живых хоть малая часть римского войска, сражавшегося при Каннах, – только тогда выдали мы врагу уже бесполезное для нас оружие.
Мы не завидуем чужой удаче и не рассчитываем возвысить себя, унижая товарищей. Но пусть и другие – те, кто бросил оружие и покинул свое место в строю, а потом бежал без оглядки до самой Венусии или до Канусия, – пусть и они не превозносят себя над нами, пусть не хвастаются, что они лучше нашего защищали и защищают отечество. Выкупите нас – и мы будем сражаться храбрее всех, потому что навсегда будем связаны вашим благодеянием.
Если же вы намерены проявить непреклонность и чрезмерную суровость, тогда задумайтесь о том, какому врагу вы нас оставляете. Варвару-пунийцу, неслыханно жадному и жестокому! Доведись вам увидеть наши цепи, грязь, убожество – я уверен, вы были бы потрясены не меньше, чем если бы собственными глазами увидели ваши легионы, которые полегли на поле у Канн.
Предположим на миг невозможное: предположим, что Ганнибал, изменив собственной природе, сжалился над нами и отпустил нас даром, – клянусь богами, мы бы отказались и от такой свободы, и от самой жизни! На что нам жизнь, раз вы сочли нас недостойными выкупа! Зачем возвращаться мне на родину, для которой я не стою и трехсот денариев!
Едва он закончил, как толпа на площади подняла жалобный крик; простирая руки к курии, все умоляли вернуть им их детей, братьев, родных. Удалив посторонних, сенаторы один за другим стали высказывать свое мнение. Кто говорил, что государство должно взять все расходы на себя, кто – что казну обременять не надо, но не надо и мешать тем, кто пожелает выкупить своих близких, напротив – им надо помочь. Наконец очередь дошла до Тита Манлия Торквата, человека старинных и, как полагали многие, слишком строгих правил, и он сказал:
– Если бы посланцы только просили за себя и за своих товарищей, и ничего более, я был бы краток: я призвал бы вас крепко держаться обычая наших предков и еще раз подать пример строгости, столь необходимой в делах войны. Но они чуть ли не похваляются тем, что сдались в плен, и потому, господа сенаторы, мой долг – открыть вам всю правду о них. Когда должно было стоять в строю и сражаться, они бежали в лагерь, но и за лагерным валом обнаружили не больше мужества, чем в строю. Разве враг осаждал их долго и упорно, разве вышли все припасы, притупились мечи, иссякла сила в руках – разве так было дело? Нет! Враг подступил к лагерю с восходом, и не прошло и часа, как все было кончено.
Как бы я хотел, чтобы рядом со мною стоял сейчас Публий Семпроний Тудитан, лучший свидетель вашей низости и малодушия! Он звал вас взяться за оружие и следовать за ним – и вы не послушались, зато немного спустя послушались Ганнибала, который приказал вам сдать лагерь и сложить оружие. И ведь не к славе звал вас Семпроний, не к подвигу, а к спасению; и было вас много, а врагов мало – и все-таки вам не достало отваги. Смеете ли вы после этого вообще произносить слово «храбрость»?
Тосковать по отечеству надо, пока оно есть у тебя, пока ты его гражданин, пока ты свободен. А теперь – поздно: вы больше не римские граждане, вы рабы карфагенян! Вы не нужны отечеству! Выкупать вас так же нелепо и несправедливо, как выдать Ганнибалу тех ваших товарищей, которые вырвались из лагеря и сами вернули себя родине!
Большинство сенаторов было связано с пленными узами родства – и, однако ж, возразить Манлию никто не решился. Сообщается решение сената, что пленным в выкупе отказано, и посланцев, – рыдая, захлебываясь слезами и жалобами, – провожают до ворот.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84