— А вы не задумывались над его происхождением?
— А как узнаешь об этом, если я нашёл его в море? — ответил Герсебом.
— Да, но вы сказали сами, что колыбель была привязана к спасательному кругу. А по морскому обычаю на круге всегда указывают название корабля, которому он принадлежит, — возразил доктор, пристально взглянув рыбаку прямо в глаза.
— Разумеется, — ответил тот, опустив голову.
— Ну, так какое же название было на этом спасательном круге?
— Ах, господи, сударь, да я же не учёный! Я немного умею читать на моем родном языке, но на чужих языках, — увольте. Да и к тому же это было так давно.
— Тем не менее вы должны хоть приблизительно вспомнить. Ведь вы, конечно, показывали этот круг, как и все остальное, господину Маляриусу? Ну же, маастер Герсебом, подумайте. Не «Цинтия» ли было написано на этом круге?
— Мне кажется, что там было что-то вроде этого, — уклончиво ответил рыбак.
— Это иностранное название. Но какой страны, как по-вашему, маастер Герсебом?
— Да почём я знаю? И откуда мне знать все эти дьявольские страны. Ведь я никогда и не выходил за пределы Бергена и Нороэ, если не считать одного или двух раз, когда я рыбачил у берегов Исландии и Гренландии, — ответил он недовольным тоном.
— Я бы охотно предположил, что это английское или немецкое название, — сказал доктор, как бы намеренно не замечая тона своего собеседника. — Я мог бы это легко определить по форме букв, если бы увидел круг. Вы не сохранили его?
— Нет, чёрт возьми, он уже давным-давно сожжён! — не без ехидства воскликнул Герсебом.
— Маляриус запомнил, что буквы были латинские, — произнёс доктор, как бы размышляя вслух, — и на бельё тоже латинские; значит, можно допустить, что «Цинтия» не немецкое судно. Я склонен думать, что это был английский корабль. А вы как думаете, маастер Герсебом?
— Меня это мало трогает, — ответил рыбак. — Будь он английским, русским или патагонским, это не моя забота. Не мало времени прошло с тех пор, как этот корабль поделился своей тайной с океаном на трех— или четырехкилометровой глубине.
Можно было подумать, маастера Герсебома даже радовало, что тайна судна погребена на дне морском.
— Но вы, конечно, пытались отыскать семью ребёнка? — спросил доктор, и сквозь стекла его очков, казалось, блеснуло лукавство. — Вы, наверное, обращались к мэру Бергена, просили напечатать объявления в газетах? Не так ли?
— Я? — воскликнул рыбак. — Ничего подобного я не делал. Одному богу известно, откуда взялся этот ребёнок и кто о нем печалился. Да и мог ли я швырять деньги на ветер и разыскивать людей, которые так мало о нем тревожились? Представьте себя на моем месте, доктор. Кто-кто, а я-то уж далеко не миллионер! Нечего и сомневаться, если бы даже мы и потратили всё, что имели, то всё равно не добились бы толку! Мы сделали, что могли: воспитали мальчика, как своего родного сына, любили его, лелеяли…
— Даже больше, чем родных детей, если только это возможно, — перебила его Катрина, утирая слезы концом передника. — Уж если мы и можем себя в чём-нибудь упрекнуть, то только в том, что давали ему слишком много ласки.
— Чёрт возьми, Герсебом, вы меня просто обидите, если подумаете, что ваше доброе и хорошее отношение к бедному приёмышу вызвало во мне какое-либо иное чувство, кроме глубокого восхищения! Нет, вы не должны думать ничего подобного! Но если вы хотите, чтобы я говорил с вами начистоту, то я думаю, что именно любовь к Эрику и заставила вас забыть о вашем долге. А долг состоял в том, чтобы найти семью ребёнка, приложив к этому все усилия!
Воцарилось глубокое молчание.
— Возможно! — произнёс наконец маастер Герсебом, потупив голову от этих упрёков. — Но что сделано, того не воротишь. Теперь Эрик уже действительно наш, и я не намерен рассказывать ему об этой старой истории.
— Успокойтесь! Разумеется, я не употреблю во зло ваше доверие, — сказал доктор, вставая. — Уже поздно, и я должен покинуть вас, мои добрые друзья. Желаю вам спокойной ночи и — без всяких угрызений совести, — добавил он многозначительно.
Затем, надев свою меховую шубу, он отклонил предложение рыбака проводить его, сердечно пожал руки хозяевам и направился в сторону фабрики.
Герсебом задержался на несколько секунд у порога, глядя на его удаляющуюся фигуру, освещённую лунным светом.
— Ну и дьявол! — пробормотал он сквозь зубы, решив, наконец, закрыть дверь.
3. РАЗМЫШЛЕНИЯ МААСТЕРА ГЕРСЕБОМА
Когда на следующее утро, после тщательного осмотра фабрики, доктор Швариенкрона заканчивал завтрак вместе со своим управляющим, вошёл человек, в котором юн не без труда признал маастера Герсебома.
Одетый в праздничный костюм, состоящий из отороченного мехом пальто, вышитого жилета и старомодной высокой шляпы, рыбак выглядел совсем не так, как в своей обычной рабочей куртке. И уже окончательно делал его не похожим на самого себя грустный и растерянный вид. Покрасневшие веки свидетельствовали о бессонной ночи.
Так оно и было в действительности. Маастер Герсебом, до сих пор никогда не знавший укоров совести, ни на минуту не сомкнул глаз, ворочаясь с боку на бок на кожаном тюфяке. Под утро он поделился своими грустными думами с матушкой Катриной, которая тоже провела всю ночь без сна.
— Знаешь, Катрина, я все время размышляю о том, что сказал нам доктор, — произнёс он, измученный бессонницей.
— И я тоже об этом не перестаю думать с тех пор, как он ушёл, — ответила честная женщина.
— Мне кажется, тут есть какая-то доля правды, и мы были большими эгоистами, чем сами могли предположить. Как знать, не имеет ли наш мальчик права на какое-нибудь большое состояние и не лишился ли он его из-за нашей беспечности?.. Как знать, не оплакивают ли Эрика в течение двенадцати лет его родные, которые справедливо могут обвинить нас в том, что мы даже и не попытались вернуть им ребёнка?
— То же самое тревожит и меня, — ответила Катрина, вздыхая. — Если его мать жива — бедняжка! — как она должна быть несчастна, считая своего ребёнка утонувшим! Представляю, что было бы со мной, если бы мы лишились таким образом нашего Отто… Мы бы никогда не утешились!
— Я тревожусь не только о его матери. Судя по всему, её давно уже нет в живых, — продолжал Герсебом после некоторого молчания, прерываемого с той и с другой стороны новыми вздохами. — Разве можно допустить, чтобы ребёнок в таком возрасте путешествовал без матери, и кто бы мог привязать его к спасательному кругу и бросить на произвол океана, если бы она была жива?..
— И это верно, но ведь нам ничего не известно. А вдруг ей тоже удалось чудом уцелеть?
— Может быть, у неё похитили, ребёнка? Эта мысль иногда приходила мне в голову, — заметил Герсебом. — Разве можно поручиться, что кто-нибудь не был заинтересован в его исчезновении? Привязать ребёнка к спасательному кругу — это настолько необычный случаи, что допустимы всякие предположения. А раз так, то мы оказались бы соучастниками преступления и невольно способствовали бы его успеху. Даже и подумать об этом страшно!
— Кто решился бы нас обвинить, нас, усыновивших малютку только из добрых побуждений!
— Ну, конечно, ведь мы не причинили ему никакого зла! Мы его вырастили и воспитали как можно лучше. И все же мы поступили безрассудно. Настанет день, когда малыш вправе будет нас за это упрекнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57
— А как узнаешь об этом, если я нашёл его в море? — ответил Герсебом.
— Да, но вы сказали сами, что колыбель была привязана к спасательному кругу. А по морскому обычаю на круге всегда указывают название корабля, которому он принадлежит, — возразил доктор, пристально взглянув рыбаку прямо в глаза.
— Разумеется, — ответил тот, опустив голову.
— Ну, так какое же название было на этом спасательном круге?
— Ах, господи, сударь, да я же не учёный! Я немного умею читать на моем родном языке, но на чужих языках, — увольте. Да и к тому же это было так давно.
— Тем не менее вы должны хоть приблизительно вспомнить. Ведь вы, конечно, показывали этот круг, как и все остальное, господину Маляриусу? Ну же, маастер Герсебом, подумайте. Не «Цинтия» ли было написано на этом круге?
— Мне кажется, что там было что-то вроде этого, — уклончиво ответил рыбак.
— Это иностранное название. Но какой страны, как по-вашему, маастер Герсебом?
— Да почём я знаю? И откуда мне знать все эти дьявольские страны. Ведь я никогда и не выходил за пределы Бергена и Нороэ, если не считать одного или двух раз, когда я рыбачил у берегов Исландии и Гренландии, — ответил он недовольным тоном.
— Я бы охотно предположил, что это английское или немецкое название, — сказал доктор, как бы намеренно не замечая тона своего собеседника. — Я мог бы это легко определить по форме букв, если бы увидел круг. Вы не сохранили его?
— Нет, чёрт возьми, он уже давным-давно сожжён! — не без ехидства воскликнул Герсебом.
— Маляриус запомнил, что буквы были латинские, — произнёс доктор, как бы размышляя вслух, — и на бельё тоже латинские; значит, можно допустить, что «Цинтия» не немецкое судно. Я склонен думать, что это был английский корабль. А вы как думаете, маастер Герсебом?
— Меня это мало трогает, — ответил рыбак. — Будь он английским, русским или патагонским, это не моя забота. Не мало времени прошло с тех пор, как этот корабль поделился своей тайной с океаном на трех— или четырехкилометровой глубине.
Можно было подумать, маастера Герсебома даже радовало, что тайна судна погребена на дне морском.
— Но вы, конечно, пытались отыскать семью ребёнка? — спросил доктор, и сквозь стекла его очков, казалось, блеснуло лукавство. — Вы, наверное, обращались к мэру Бергена, просили напечатать объявления в газетах? Не так ли?
— Я? — воскликнул рыбак. — Ничего подобного я не делал. Одному богу известно, откуда взялся этот ребёнок и кто о нем печалился. Да и мог ли я швырять деньги на ветер и разыскивать людей, которые так мало о нем тревожились? Представьте себя на моем месте, доктор. Кто-кто, а я-то уж далеко не миллионер! Нечего и сомневаться, если бы даже мы и потратили всё, что имели, то всё равно не добились бы толку! Мы сделали, что могли: воспитали мальчика, как своего родного сына, любили его, лелеяли…
— Даже больше, чем родных детей, если только это возможно, — перебила его Катрина, утирая слезы концом передника. — Уж если мы и можем себя в чём-нибудь упрекнуть, то только в том, что давали ему слишком много ласки.
— Чёрт возьми, Герсебом, вы меня просто обидите, если подумаете, что ваше доброе и хорошее отношение к бедному приёмышу вызвало во мне какое-либо иное чувство, кроме глубокого восхищения! Нет, вы не должны думать ничего подобного! Но если вы хотите, чтобы я говорил с вами начистоту, то я думаю, что именно любовь к Эрику и заставила вас забыть о вашем долге. А долг состоял в том, чтобы найти семью ребёнка, приложив к этому все усилия!
Воцарилось глубокое молчание.
— Возможно! — произнёс наконец маастер Герсебом, потупив голову от этих упрёков. — Но что сделано, того не воротишь. Теперь Эрик уже действительно наш, и я не намерен рассказывать ему об этой старой истории.
— Успокойтесь! Разумеется, я не употреблю во зло ваше доверие, — сказал доктор, вставая. — Уже поздно, и я должен покинуть вас, мои добрые друзья. Желаю вам спокойной ночи и — без всяких угрызений совести, — добавил он многозначительно.
Затем, надев свою меховую шубу, он отклонил предложение рыбака проводить его, сердечно пожал руки хозяевам и направился в сторону фабрики.
Герсебом задержался на несколько секунд у порога, глядя на его удаляющуюся фигуру, освещённую лунным светом.
— Ну и дьявол! — пробормотал он сквозь зубы, решив, наконец, закрыть дверь.
3. РАЗМЫШЛЕНИЯ МААСТЕРА ГЕРСЕБОМА
Когда на следующее утро, после тщательного осмотра фабрики, доктор Швариенкрона заканчивал завтрак вместе со своим управляющим, вошёл человек, в котором юн не без труда признал маастера Герсебома.
Одетый в праздничный костюм, состоящий из отороченного мехом пальто, вышитого жилета и старомодной высокой шляпы, рыбак выглядел совсем не так, как в своей обычной рабочей куртке. И уже окончательно делал его не похожим на самого себя грустный и растерянный вид. Покрасневшие веки свидетельствовали о бессонной ночи.
Так оно и было в действительности. Маастер Герсебом, до сих пор никогда не знавший укоров совести, ни на минуту не сомкнул глаз, ворочаясь с боку на бок на кожаном тюфяке. Под утро он поделился своими грустными думами с матушкой Катриной, которая тоже провела всю ночь без сна.
— Знаешь, Катрина, я все время размышляю о том, что сказал нам доктор, — произнёс он, измученный бессонницей.
— И я тоже об этом не перестаю думать с тех пор, как он ушёл, — ответила честная женщина.
— Мне кажется, тут есть какая-то доля правды, и мы были большими эгоистами, чем сами могли предположить. Как знать, не имеет ли наш мальчик права на какое-нибудь большое состояние и не лишился ли он его из-за нашей беспечности?.. Как знать, не оплакивают ли Эрика в течение двенадцати лет его родные, которые справедливо могут обвинить нас в том, что мы даже и не попытались вернуть им ребёнка?
— То же самое тревожит и меня, — ответила Катрина, вздыхая. — Если его мать жива — бедняжка! — как она должна быть несчастна, считая своего ребёнка утонувшим! Представляю, что было бы со мной, если бы мы лишились таким образом нашего Отто… Мы бы никогда не утешились!
— Я тревожусь не только о его матери. Судя по всему, её давно уже нет в живых, — продолжал Герсебом после некоторого молчания, прерываемого с той и с другой стороны новыми вздохами. — Разве можно допустить, чтобы ребёнок в таком возрасте путешествовал без матери, и кто бы мог привязать его к спасательному кругу и бросить на произвол океана, если бы она была жива?..
— И это верно, но ведь нам ничего не известно. А вдруг ей тоже удалось чудом уцелеть?
— Может быть, у неё похитили, ребёнка? Эта мысль иногда приходила мне в голову, — заметил Герсебом. — Разве можно поручиться, что кто-нибудь не был заинтересован в его исчезновении? Привязать ребёнка к спасательному кругу — это настолько необычный случаи, что допустимы всякие предположения. А раз так, то мы оказались бы соучастниками преступления и невольно способствовали бы его успеху. Даже и подумать об этом страшно!
— Кто решился бы нас обвинить, нас, усыновивших малютку только из добрых побуждений!
— Ну, конечно, ведь мы не причинили ему никакого зла! Мы его вырастили и воспитали как можно лучше. И все же мы поступили безрассудно. Настанет день, когда малыш вправе будет нас за это упрекнуть.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57