И себя мне не жаль. Но как мне не плакать, вспоминая о пропитанном благовониями воздухе, о восковой табличке с палочкой для письма и о насмешливой мудрости, которая царила в доме моего учителя! Это он открыл мне, что самый долгий путь человек совершает в себе самом и никому не дано узнать свой предел. Вот почему я плачу.
Я прижал его большую ладонь к своей щеке и продолжал навзрыд:
— Однажды Диана кинула мне яблоко, на котором было вырезано ее имя. И это яблоко было для меня дороже всей мудрости моего учителя. Из-за него кружился я в танце свободы. Из-за него подбросил горящий факел в храм Кибелы в Сардах. А теперь я проливаю слезы, не в силах вспомнить лицо Дианы. Поистине нет ничего постоянного, каждое мгновение все изменяется. Меняюсь и я. Все — даже земля и вода — возникло из пламени и в пламя же возвратится. Сам бог — это ночь и день, зима и лето, голод и сытость… Поэтому и он изменчив, как тлеющие благовония. С каждым новым запахом он обретает новое имя.
Коснувшись моего лба, Дионисий озабоченно спросил:
— Тебя случайно не ранили в голову?
Встав лицом к ветру, он смочил слюной указательный палец и подержал его в воздухе, затем прислушался к журчанию воды за кормой, всмотрелся в звездное небо и наконец сказал:
— Человек я не ученый, а все же разбираюсь в морских течениях и ветрах и знаю, как построен корабль. Будь ты простой моряк, я мигом бы осушил твои слезы, вытянув тебя пару раз канатом. Но ты мой друг… Так вот: выбери себе самое красивое ожерелье из нашей добычи, только перестань плакать. Твой плач действует на меня сильнее, чем боевой клич персов.
В ответ я разразился проклятиями и прибавил:
— Можешь выбросить свое ожерелье в море. Сегодня я мечом и копьем лишил жизни многих себе подобных. Их тени преследуют меня. Их холодное дыхание леденит мне лоб.
Дионисий расхохотался и обещал назавтра принести жертву богам в знак нашего примирения, а затем отослал меня спать на благоухающее миррой ложе финикийского военачальника. Запах мирры перебил привкус крови, который я ощущал после битвы у себя на губах. Я погрузился в сон, тяжкий, словно сама смерть, и в этом сне передо мною предстал крылатый призрак женщины с пленительной улыбкой на устах. Но когда я хотел заключить его в свои объятия, он растворился, ускользнув у меня из рук, и исчез.
3
Когда я проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. За кормой по-прежнему журчала вода, гребцы мерно взмахивали веслами — но как же я удивился, установив по положению солнца, что плывем мы не на север в Фокею, а на юг.
Дориэй сидел на носу корабля с мокрой повязкой на голове. Проклиная всех морских богов, я спросил:
— Куда идет наше судно?
Слева от нас тянулась цепь бурых прибрежных холмов, а с правой стороны проплывали синие тени островов.
Дориэй ответил:
— Не знаю и знать не хочу. Голова у меня гудит, как растревоженный улей, и при одном только виде моря к горлу подступает тошнота.
Ветер крепчал, и волны за бортом стали покрываться пеной. За нами на должном расстоянии следовали два других корабля. Вода порой заливала отверстия для весел. Но Дионисий только весело смеялся, споря с рулевым о том, как называются эти горы и что за знаки видны на берегу.
— Куда мы идем? — повторил я, подходя к Дионисию. — Ты же ведешь нас в персидские воды!
Он расхохотался:
— Суда из Милета укрылись в своем порту. Другие ионийцы бегут на север, в родные города. Мы же зашли глубоко в тыл к персам, где никому и в голову не придет искать нас.
Прямо перед нами в море плавал дельфин, выставляя из воды блестящие бока. И Дионисий, указывая на него, добавил:
— Разве ты не видишь, что морские нимфы сопровождают нас, маня своими округлыми бедрами? Это добрый знак, который дает нам надежду уйти от персов и от потерянной для нас Ионии.
При этом глаза его, хотя насмешливые, выражали твердую решимость.
— Ты прав, — признал я, — Ионию мы потеряли. Те, кто поумнее, покинули ее задолго до этого.
Но Дионисий нахмурился и буркнул:
— Не смей так говорить! Мы сделали все, что было в наших силах. И еще покажем этим персам, на что мы способны, прежде чем простимся навсегда с нашими домами.
— Что ты задумал?
В ответ он указал на одну из синих теней впереди судна и, подав знак рулевому, проговорил:
— Перед нами Кос — остров Чудотворца. Но хватит болтать, лучше пойди узнай, кому из наших пора положить обол на язык в уплату перевозчику в страну мертвых.
От блестящего на солнце дельфина, от свежего морского ветра и мерных движений гребцов я спустился в царство вони и испражнений — в трюм к раненым. Сквозь отверстия для весел туда едва доходил дневной свет. Раненые больше не стонали. Дно трюма было скользким от запекшейся крови. У меня зарябило в глазах, и вдруг я понял, что вокруг умерших сгущается тьма, тогда как живые еще слабо светятся.
— Одни из них мертвые, другие покрылись восковой бледностью и не в силах пошевелить даже пальцем, третьи, пытаясь еще подняться, просят воды, — доложил я Дионисию.
— Отдать мертвых Посейдону и его нимфам! — распорядился он. — Со мной поплывет лишь тот, кто сможет сам выйти или выползти на палубу. Прочих придется оставить на острове, в святилище Чудотворца.
Этот приказ он передал и на другие два судна. Фокейцы переодели своих мертвых товарищей и каждого с монетой во рту опустили в море. Раненые же принялись с проклятиями и мольбами о помощи выбираться на палубу. Никто из них не хотел оставаться на Косе. После того, как персы подожги храм Аполлона в Дидимах, греки не верили, что они пощадят святилище его сына Асклепия, хотя бы там было убежище для раненых.
У некоторых воинов от напряжения вновь открылись раны, и на палубу брызнула кровь. Не в силах Удержаться на ступенях, они попадали обратно в трюм.
— Как ты безжалостен, Дионисий! — сказал я с укоризной.
Он покачал взлохмаченной головой:
— Наоборот, Турмс, я милосерден к тем, кто поплывет со мной.
Направляя корабль к заметному издалека святилищу Асклепия, мы вошли в порт. На берегу лежали одни только рыбачьи лодки: все корабли захватили персы. Но город они не тронули.
Жрецы и лекари вышли встретить нас. Дионисий приказал вынести на берег тяжелораненых. Многие из них были без сознания, некоторые бредили, иным, похоже, являлись вещие видения. Жрецы согласились принять их в святилище, где они могли погрузиться в благодатный, исцеляющий все недуги сон.
— Мы не боимся ярости персов. Для Целителя все раненые равны, на каком бы языке ни говорили они, каким бы ни были вооружены копьем и как бы ни выглядели их борода и одежда. Персы тоже оставили у нас своих воинов.
Дионисий рассмеялся:
— Я чту ваш храм. Однако хорошо, что мои люди в бреду и без памяти, иначе они голыми руками удавили бы всех этих персов, которых вы держите у себя. Впрочем, мне кажется, что если не род и речь, то кошелек больного должен все же занимать Целителя…
Жрецы же, не пряча глаз, ответили:
— Многие из тех, кто был на волосок от смерти, пожертвовали кое-что храму после целительного сна. Однако глиняный сосуд от бедняка для нас не менее ценен, чем серебряная фигурка или треножник от богача. Клянемся всеми своими орудиями — руками, глазами, огнем, иглой и ножом: мы лечим не ради денег, а делимся божественным даром, который Асклепий передал нам, своим потомкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136
Я прижал его большую ладонь к своей щеке и продолжал навзрыд:
— Однажды Диана кинула мне яблоко, на котором было вырезано ее имя. И это яблоко было для меня дороже всей мудрости моего учителя. Из-за него кружился я в танце свободы. Из-за него подбросил горящий факел в храм Кибелы в Сардах. А теперь я проливаю слезы, не в силах вспомнить лицо Дианы. Поистине нет ничего постоянного, каждое мгновение все изменяется. Меняюсь и я. Все — даже земля и вода — возникло из пламени и в пламя же возвратится. Сам бог — это ночь и день, зима и лето, голод и сытость… Поэтому и он изменчив, как тлеющие благовония. С каждым новым запахом он обретает новое имя.
Коснувшись моего лба, Дионисий озабоченно спросил:
— Тебя случайно не ранили в голову?
Встав лицом к ветру, он смочил слюной указательный палец и подержал его в воздухе, затем прислушался к журчанию воды за кормой, всмотрелся в звездное небо и наконец сказал:
— Человек я не ученый, а все же разбираюсь в морских течениях и ветрах и знаю, как построен корабль. Будь ты простой моряк, я мигом бы осушил твои слезы, вытянув тебя пару раз канатом. Но ты мой друг… Так вот: выбери себе самое красивое ожерелье из нашей добычи, только перестань плакать. Твой плач действует на меня сильнее, чем боевой клич персов.
В ответ я разразился проклятиями и прибавил:
— Можешь выбросить свое ожерелье в море. Сегодня я мечом и копьем лишил жизни многих себе подобных. Их тени преследуют меня. Их холодное дыхание леденит мне лоб.
Дионисий расхохотался и обещал назавтра принести жертву богам в знак нашего примирения, а затем отослал меня спать на благоухающее миррой ложе финикийского военачальника. Запах мирры перебил привкус крови, который я ощущал после битвы у себя на губах. Я погрузился в сон, тяжкий, словно сама смерть, и в этом сне передо мною предстал крылатый призрак женщины с пленительной улыбкой на устах. Но когда я хотел заключить его в свои объятия, он растворился, ускользнув у меня из рук, и исчез.
3
Когда я проснулся, солнце уже стояло высоко в небе. За кормой по-прежнему журчала вода, гребцы мерно взмахивали веслами — но как же я удивился, установив по положению солнца, что плывем мы не на север в Фокею, а на юг.
Дориэй сидел на носу корабля с мокрой повязкой на голове. Проклиная всех морских богов, я спросил:
— Куда идет наше судно?
Слева от нас тянулась цепь бурых прибрежных холмов, а с правой стороны проплывали синие тени островов.
Дориэй ответил:
— Не знаю и знать не хочу. Голова у меня гудит, как растревоженный улей, и при одном только виде моря к горлу подступает тошнота.
Ветер крепчал, и волны за бортом стали покрываться пеной. За нами на должном расстоянии следовали два других корабля. Вода порой заливала отверстия для весел. Но Дионисий только весело смеялся, споря с рулевым о том, как называются эти горы и что за знаки видны на берегу.
— Куда мы идем? — повторил я, подходя к Дионисию. — Ты же ведешь нас в персидские воды!
Он расхохотался:
— Суда из Милета укрылись в своем порту. Другие ионийцы бегут на север, в родные города. Мы же зашли глубоко в тыл к персам, где никому и в голову не придет искать нас.
Прямо перед нами в море плавал дельфин, выставляя из воды блестящие бока. И Дионисий, указывая на него, добавил:
— Разве ты не видишь, что морские нимфы сопровождают нас, маня своими округлыми бедрами? Это добрый знак, который дает нам надежду уйти от персов и от потерянной для нас Ионии.
При этом глаза его, хотя насмешливые, выражали твердую решимость.
— Ты прав, — признал я, — Ионию мы потеряли. Те, кто поумнее, покинули ее задолго до этого.
Но Дионисий нахмурился и буркнул:
— Не смей так говорить! Мы сделали все, что было в наших силах. И еще покажем этим персам, на что мы способны, прежде чем простимся навсегда с нашими домами.
— Что ты задумал?
В ответ он указал на одну из синих теней впереди судна и, подав знак рулевому, проговорил:
— Перед нами Кос — остров Чудотворца. Но хватит болтать, лучше пойди узнай, кому из наших пора положить обол на язык в уплату перевозчику в страну мертвых.
От блестящего на солнце дельфина, от свежего морского ветра и мерных движений гребцов я спустился в царство вони и испражнений — в трюм к раненым. Сквозь отверстия для весел туда едва доходил дневной свет. Раненые больше не стонали. Дно трюма было скользким от запекшейся крови. У меня зарябило в глазах, и вдруг я понял, что вокруг умерших сгущается тьма, тогда как живые еще слабо светятся.
— Одни из них мертвые, другие покрылись восковой бледностью и не в силах пошевелить даже пальцем, третьи, пытаясь еще подняться, просят воды, — доложил я Дионисию.
— Отдать мертвых Посейдону и его нимфам! — распорядился он. — Со мной поплывет лишь тот, кто сможет сам выйти или выползти на палубу. Прочих придется оставить на острове, в святилище Чудотворца.
Этот приказ он передал и на другие два судна. Фокейцы переодели своих мертвых товарищей и каждого с монетой во рту опустили в море. Раненые же принялись с проклятиями и мольбами о помощи выбираться на палубу. Никто из них не хотел оставаться на Косе. После того, как персы подожги храм Аполлона в Дидимах, греки не верили, что они пощадят святилище его сына Асклепия, хотя бы там было убежище для раненых.
У некоторых воинов от напряжения вновь открылись раны, и на палубу брызнула кровь. Не в силах Удержаться на ступенях, они попадали обратно в трюм.
— Как ты безжалостен, Дионисий! — сказал я с укоризной.
Он покачал взлохмаченной головой:
— Наоборот, Турмс, я милосерден к тем, кто поплывет со мной.
Направляя корабль к заметному издалека святилищу Асклепия, мы вошли в порт. На берегу лежали одни только рыбачьи лодки: все корабли захватили персы. Но город они не тронули.
Жрецы и лекари вышли встретить нас. Дионисий приказал вынести на берег тяжелораненых. Многие из них были без сознания, некоторые бредили, иным, похоже, являлись вещие видения. Жрецы согласились принять их в святилище, где они могли погрузиться в благодатный, исцеляющий все недуги сон.
— Мы не боимся ярости персов. Для Целителя все раненые равны, на каком бы языке ни говорили они, каким бы ни были вооружены копьем и как бы ни выглядели их борода и одежда. Персы тоже оставили у нас своих воинов.
Дионисий рассмеялся:
— Я чту ваш храм. Однако хорошо, что мои люди в бреду и без памяти, иначе они голыми руками удавили бы всех этих персов, которых вы держите у себя. Впрочем, мне кажется, что если не род и речь, то кошелек больного должен все же занимать Целителя…
Жрецы же, не пряча глаз, ответили:
— Многие из тех, кто был на волосок от смерти, пожертвовали кое-что храму после целительного сна. Однако глиняный сосуд от бедняка для нас не менее ценен, чем серебряная фигурка или треножник от богача. Клянемся всеми своими орудиями — руками, глазами, огнем, иглой и ножом: мы лечим не ради денег, а делимся божественным даром, который Асклепий передал нам, своим потомкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136