— Вы мне нравитесь. Вы тоже… — Мадам оглянулась на Хью. — Как вас зовут?
— Моя фамилия Прентис. Хью Прентис. Искрившиеся глаза сощурились, накрашенные ресницы почти сомкнулись.
— Прен-тис? — повторила она почти точно с такой интонацией, с какой к Хью обращался ее покойный муж. От этого воспоминания по спине у него побежали мурашки. Ее лицо вновь омрачилось. — Прен-тис, говорите? Но ведь это… — Мадам замолчала, передернув пышными плечами, и добавила: — Ну, не важно. Вы — это вы. — Она посмотрела на Батлера. — И вы — это вы. Что мы здесь стоим? Нет-нет-нет, заходите! — И распахнула дверь гримерной.
Там не оказалось никаких театральных костюмов. Комнату, где царил ужасающий беспорядок, вполне можно было б принять за ее личный номер в отеле, если бы не отсутствие окон. Единственная лампа ярко горела над засыпанным пудрой туалетным столиком, на котором в данный момент прежде всего бросались в глаза большая открытая банка с кольдкремом и выцветшее полотенце. На краю стола слева стояла огромная ваза с красными и белыми гвоздиками.
Хью сделал три шага следом за Батлером, обошел стоявшую сбоку вешалку и замер на месте.
Неподалеку от туалетного столика сидел его дядя, мистер Чарлз Грандисон Прентис.
Хью открыл рот и закрыл, не вымолвив ни слова. Мадам Фаюм кивнула на цветы в вазе, собралась что-то сказать, но, увидев выражение лиц Батлера и Хью, промолчала.
Дядя Чарлз, в своем превосходно сшитом смокинге с белой гвоздикой в петлице и обычной гигантской сигарой в руке, сидел столь же мирно и безмятежно, как в гостиной какой-нибудь леди. Он был среднего роста, плотный, но не толстый. Из-за слишком тяжелого подбородка нижняя губа почти накрывала верхнюю под короткими седыми усами. Редкие седые волосы, стриженные ежиком, никогда полностью не закрывали скальп.
Лицо его, как обычно, ничего не выражало.
В мертвой тишине он поднялся, надел пальто, взял в одну руку шляпу, в другую трость. Перчаток на нем не было.
— К сожалению, мадам Фаюм, — проговорил он гортанным невыразительным голосом, — уже поздно, я должен идти. Доброй ночи. Надеюсь, не забудете?
— Нет! — воскликнула она. — Jamais!
— А, так я и думаю, — кивнул дядя Чарлз, сунув в рот сигару. — Еще раз доброй ночи.
Хью, наконец, обрел дар речи.
— Дядя Чарлз! — вскричал он. — Мне говорили, что вы в театре, а я не поверил… Наверно, выздоровели от простуды?
Дядя Чарлз задержался, вытащил изо рта сигару и спокойно взглянул ему прямо в лицо.
— У вас передо мной преимущество, сэр, — вежливо, но холодно ответил он. — Я вас никогда раньше не видел и не желаю видеть впредь.
Поклонившись мадам Фаюм, коротко, довольно презрительно кивнув Батлеру, старший мистер Прентис вышел из гримерной. Дверь за ним тихо закрылась.
Ошеломленный Хью уставился в пол. Барристер гневно побелел и выпрямился. Мадам Фаюм села спиной к столику, положила ногу на ногу и тоже стала вглядываться в пол столь упорно, что блестящие черные, коротко стриженные волосы свесились ей на глаза.
Теперь Хью понял. Все от него отреклись. Сначала Моника с Джимом, потом дядя Чарлз. Осталась одна… Нет, и Элен он тоже потерял. Сам во всем виноват.
В этой гримерной, в отличие от других, даже зимой было слишком жарко. Откуда-то из полной пустоты прозвучал голос Батлера.
— Не вешайте нос, мой мальчик, — проговорил ирландец с какой-то смертоносной уверенностью. — Обещаю, и дня не пройдет, как старый проклятый мошенник очень сильно пожалеет, что отказался от собственного племянника.
— Ох, нет! Не ругайте его.
— Стало быть, вы обожаете старика? — сухо уточнил Батлер.
— Нет… Мы никогда особо не ладили. С его стороны это вполне естественно. Моника любит светскую жизнь, я ее терпеть не могу. Конечно, дядя Чарлз сноб… и закон плохо знает. Но никакой он не мошенник! На свой лад он очень порядочный человек.
— А каково ваше мнение, мадам Фаюм? — с чрезвычайной любезностью поинтересовался Батлер.
— Мое? — Она слегка подняла голову, тряхнув черными волосами. — Никакое. Откуда мне знать?
— Что, например, делал здесь нынче вечером этот проказник?
— Спрашивал о письме. И больше ничего. Ах, будь тут что-нибудь важное, разве я впустила бы вас? — Мадам Фаюм широко раскрыла глаза.
— Хороший удар, — с тихой радостью признал Батлер. — Точный и ощутимый. Очень приятно беседовать с вами, мадам. — И снова поднес к губам ее руку.
— Вы противный! — воскликнула мадам Фаюм, мигом превратившись в истинную женщину. Из глаз ее брызнули слезы. — Я скажу правду. Я вас впервые увидела в суде Бейли, когда вы защищали мисс Гропп, которая якобы отравила любовника, — я была восхищена вами… Ну ладно! Сегодня я с вами встретилась лично, вы мне нравитесь… Я покорила зрительный зал. Все кричали, аплодировали. Я до слез была тронута. А ведь сначала публика думала, будто я провалюсь. И поэтому, — она кивнула на огромную вазу с красными и белыми гвоздиками, — никто не подумал прислать мне цветы, кроме вас.
Она опять повесила голову, глядя в пол.
Батлер, явно устыдившийся самого себя, поскольку этот жест был просто пунктом его плана, тоже отвел глаза. Но молчал он недолго.
— Вам ясно, зачем мы на самом деле пришли?
Мадам кивнула:
— Чтобы найти убийцу вашего мужа.
Она снова кивнула, не поднимая глаз, и после паузы пробормотала:
— Бедный Абу…
— Его настоящее имя Абу? Или Омар? Или как?
— Абу… Но мы звали его и Омаром. Какая разница? Все зависит от того, в какой мы стране и какое имя там лучше звучит. — Она неожиданно вскинула голову, вызывающе глядя на визитеров. От слез тушь потекла и размазалась по щекам. — У нас был деловой брак, понятно? Я чревовещательница. Почти во всех таких представлениях участвует чревовещатель. Абу решил, что женщина будет иметь успех, и я его имела. А супружество!… Знаете, мы бывали в таких странах, где плохо думают об артистах.
— Да, мадам Фаюм, знаю.
Мадам тряхнула головой, вздохнула, стараясь вытереть рукой слезы.
— Ox, trop de politesse, voyons! — И вздернула подбородок. — Зовите меня Сесиль. И вы тоже. — Она оглянулась на Хью.
Хью и Батлер с признательностью поклонились.
— Нет, я Абу не любила, — продолжала Сесиль, — хотя была к нему привязана. Не ранила его гордость. Когда он устраивал жуткие публичные скандалы — однажды опрокинул в ресторане столик, поколотил официанта, доказывая, что on пусть и маленький, но настоящий мужчина, — я только говорила: «Хорошо, милый». Ох! Он кидался в драку, даже когда знал, что ему придется туго. Понятно?
Хью кивнул. Казалось, будто мертвый перс расхаживает по жаркой комнате, говорит, жестикулирует…
— А фокусы делать мне не разрешал. Никогда! Еще жутко любил играть, получать дармовые деньги.
Возможно, мадам этого не почувствовала, но атмосфера сразу изменилась.
— Ну вот мы и дошли до дела, — кивнул Батлер. — Полицейские здесь уже были, как я понимаю. Когда они приходили?
Сесиль взмахнула руками:
— Великий Боже, они все время тут! В первый раз пришли часов в семь. Сказали, что Абу мертв, что нашли у него в кармане паспорт и прочее, установили личность…
— Дальше?
— Ну, я им говорю, ужас какой, очень жалко, да мне надо бежать на сцену. Я сама все умею. Сама! Меня расспрашивал какой-то инспектор Макдуф, как в шекспировской пьесе. С таким шотландским акцентом, что я его едва понимала. Спросил, нельзя ли отменить представление…
— Вы отказались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52
— Моя фамилия Прентис. Хью Прентис. Искрившиеся глаза сощурились, накрашенные ресницы почти сомкнулись.
— Прен-тис? — повторила она почти точно с такой интонацией, с какой к Хью обращался ее покойный муж. От этого воспоминания по спине у него побежали мурашки. Ее лицо вновь омрачилось. — Прен-тис, говорите? Но ведь это… — Мадам замолчала, передернув пышными плечами, и добавила: — Ну, не важно. Вы — это вы. — Она посмотрела на Батлера. — И вы — это вы. Что мы здесь стоим? Нет-нет-нет, заходите! — И распахнула дверь гримерной.
Там не оказалось никаких театральных костюмов. Комнату, где царил ужасающий беспорядок, вполне можно было б принять за ее личный номер в отеле, если бы не отсутствие окон. Единственная лампа ярко горела над засыпанным пудрой туалетным столиком, на котором в данный момент прежде всего бросались в глаза большая открытая банка с кольдкремом и выцветшее полотенце. На краю стола слева стояла огромная ваза с красными и белыми гвоздиками.
Хью сделал три шага следом за Батлером, обошел стоявшую сбоку вешалку и замер на месте.
Неподалеку от туалетного столика сидел его дядя, мистер Чарлз Грандисон Прентис.
Хью открыл рот и закрыл, не вымолвив ни слова. Мадам Фаюм кивнула на цветы в вазе, собралась что-то сказать, но, увидев выражение лиц Батлера и Хью, промолчала.
Дядя Чарлз, в своем превосходно сшитом смокинге с белой гвоздикой в петлице и обычной гигантской сигарой в руке, сидел столь же мирно и безмятежно, как в гостиной какой-нибудь леди. Он был среднего роста, плотный, но не толстый. Из-за слишком тяжелого подбородка нижняя губа почти накрывала верхнюю под короткими седыми усами. Редкие седые волосы, стриженные ежиком, никогда полностью не закрывали скальп.
Лицо его, как обычно, ничего не выражало.
В мертвой тишине он поднялся, надел пальто, взял в одну руку шляпу, в другую трость. Перчаток на нем не было.
— К сожалению, мадам Фаюм, — проговорил он гортанным невыразительным голосом, — уже поздно, я должен идти. Доброй ночи. Надеюсь, не забудете?
— Нет! — воскликнула она. — Jamais!
— А, так я и думаю, — кивнул дядя Чарлз, сунув в рот сигару. — Еще раз доброй ночи.
Хью, наконец, обрел дар речи.
— Дядя Чарлз! — вскричал он. — Мне говорили, что вы в театре, а я не поверил… Наверно, выздоровели от простуды?
Дядя Чарлз задержался, вытащил изо рта сигару и спокойно взглянул ему прямо в лицо.
— У вас передо мной преимущество, сэр, — вежливо, но холодно ответил он. — Я вас никогда раньше не видел и не желаю видеть впредь.
Поклонившись мадам Фаюм, коротко, довольно презрительно кивнув Батлеру, старший мистер Прентис вышел из гримерной. Дверь за ним тихо закрылась.
Ошеломленный Хью уставился в пол. Барристер гневно побелел и выпрямился. Мадам Фаюм села спиной к столику, положила ногу на ногу и тоже стала вглядываться в пол столь упорно, что блестящие черные, коротко стриженные волосы свесились ей на глаза.
Теперь Хью понял. Все от него отреклись. Сначала Моника с Джимом, потом дядя Чарлз. Осталась одна… Нет, и Элен он тоже потерял. Сам во всем виноват.
В этой гримерной, в отличие от других, даже зимой было слишком жарко. Откуда-то из полной пустоты прозвучал голос Батлера.
— Не вешайте нос, мой мальчик, — проговорил ирландец с какой-то смертоносной уверенностью. — Обещаю, и дня не пройдет, как старый проклятый мошенник очень сильно пожалеет, что отказался от собственного племянника.
— Ох, нет! Не ругайте его.
— Стало быть, вы обожаете старика? — сухо уточнил Батлер.
— Нет… Мы никогда особо не ладили. С его стороны это вполне естественно. Моника любит светскую жизнь, я ее терпеть не могу. Конечно, дядя Чарлз сноб… и закон плохо знает. Но никакой он не мошенник! На свой лад он очень порядочный человек.
— А каково ваше мнение, мадам Фаюм? — с чрезвычайной любезностью поинтересовался Батлер.
— Мое? — Она слегка подняла голову, тряхнув черными волосами. — Никакое. Откуда мне знать?
— Что, например, делал здесь нынче вечером этот проказник?
— Спрашивал о письме. И больше ничего. Ах, будь тут что-нибудь важное, разве я впустила бы вас? — Мадам Фаюм широко раскрыла глаза.
— Хороший удар, — с тихой радостью признал Батлер. — Точный и ощутимый. Очень приятно беседовать с вами, мадам. — И снова поднес к губам ее руку.
— Вы противный! — воскликнула мадам Фаюм, мигом превратившись в истинную женщину. Из глаз ее брызнули слезы. — Я скажу правду. Я вас впервые увидела в суде Бейли, когда вы защищали мисс Гропп, которая якобы отравила любовника, — я была восхищена вами… Ну ладно! Сегодня я с вами встретилась лично, вы мне нравитесь… Я покорила зрительный зал. Все кричали, аплодировали. Я до слез была тронута. А ведь сначала публика думала, будто я провалюсь. И поэтому, — она кивнула на огромную вазу с красными и белыми гвоздиками, — никто не подумал прислать мне цветы, кроме вас.
Она опять повесила голову, глядя в пол.
Батлер, явно устыдившийся самого себя, поскольку этот жест был просто пунктом его плана, тоже отвел глаза. Но молчал он недолго.
— Вам ясно, зачем мы на самом деле пришли?
Мадам кивнула:
— Чтобы найти убийцу вашего мужа.
Она снова кивнула, не поднимая глаз, и после паузы пробормотала:
— Бедный Абу…
— Его настоящее имя Абу? Или Омар? Или как?
— Абу… Но мы звали его и Омаром. Какая разница? Все зависит от того, в какой мы стране и какое имя там лучше звучит. — Она неожиданно вскинула голову, вызывающе глядя на визитеров. От слез тушь потекла и размазалась по щекам. — У нас был деловой брак, понятно? Я чревовещательница. Почти во всех таких представлениях участвует чревовещатель. Абу решил, что женщина будет иметь успех, и я его имела. А супружество!… Знаете, мы бывали в таких странах, где плохо думают об артистах.
— Да, мадам Фаюм, знаю.
Мадам тряхнула головой, вздохнула, стараясь вытереть рукой слезы.
— Ox, trop de politesse, voyons! — И вздернула подбородок. — Зовите меня Сесиль. И вы тоже. — Она оглянулась на Хью.
Хью и Батлер с признательностью поклонились.
— Нет, я Абу не любила, — продолжала Сесиль, — хотя была к нему привязана. Не ранила его гордость. Когда он устраивал жуткие публичные скандалы — однажды опрокинул в ресторане столик, поколотил официанта, доказывая, что on пусть и маленький, но настоящий мужчина, — я только говорила: «Хорошо, милый». Ох! Он кидался в драку, даже когда знал, что ему придется туго. Понятно?
Хью кивнул. Казалось, будто мертвый перс расхаживает по жаркой комнате, говорит, жестикулирует…
— А фокусы делать мне не разрешал. Никогда! Еще жутко любил играть, получать дармовые деньги.
Возможно, мадам этого не почувствовала, но атмосфера сразу изменилась.
— Ну вот мы и дошли до дела, — кивнул Батлер. — Полицейские здесь уже были, как я понимаю. Когда они приходили?
Сесиль взмахнула руками:
— Великий Боже, они все время тут! В первый раз пришли часов в семь. Сказали, что Абу мертв, что нашли у него в кармане паспорт и прочее, установили личность…
— Дальше?
— Ну, я им говорю, ужас какой, очень жалко, да мне надо бежать на сцену. Я сама все умею. Сама! Меня расспрашивал какой-то инспектор Макдуф, как в шекспировской пьесе. С таким шотландским акцентом, что я его едва понимала. Спросил, нельзя ли отменить представление…
— Вы отказались?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52