– Вам просто повезло, что ваши критики говорили, сидя в кресле, – озорно сказала леди Джерси. – Там, где дело касается женщин, гораздо чаще это происходит в постели.
Последовавший взрыв смеха достиг ушей Хьюго Чеверли, когда он переходил из одной гостиной в другую. Ему казалось, что за пять лет, пока его не было, в Лондоне ничего не изменилось. Те же лица, те же легкомысленные, нарочито медлительные голоса, тот же вычурный блеск. И те же самые скандальные истории вновь передавались из уст в уста.
Проходя по залам, он слышал вокруг обсуждаемые шепотом сплетни, слишком хорошо знакомые ему. Долги принца-регента, слезы Марии Фитцхерберт, безумие короля, алчность леди Хертфорд! Казалось невероятным, что о ком-то из них можно сказать что-то новое.
На мгновение Хьюго Чеверли возненавидел их. Что знали эти пустые вертопрахи о войне или о людях, сражавшихся за них? Он больше не видел дорогого блеска, не слышал пронзительных звуков болтовни. Вместо всего этого ему представились великолепные всадники Монбрюна в битве при Фуэнтес, мчащиеся по полю с криками «Заряжай!» и время от времени подъезжающие очень близко к британским штыкам.
Уступающий по численности противнику, попавший в лопушку легкий дивизион был, казалось, обречен, и все равно кавалерия Коттома, несколько раз атакуя, сумела лишить французов возможности маневрировать. С небольшими потерями убитыми и попавшими в плен армия Веллингтона праздновала победу.
«Какое это имеет значение в Лондоне?» – спросил себя Хьюго Чеверли, и ему вспомнились люди, разорванные на куски, люди, томимые жаждой, с почерневшими и опаленными порохом, с запекшейся кровью лицами, люди с кровавыми мозолями на ногах, с песней и грубой шуткой идущие по дорогам войны.
Предположим, он рассказал бы этому сборищу страдающих ипохондрией аристократов о тех ужасах, которые он видел, о муках, испытываемых ранеными, о мертвых, успокоившихся навек, об умирающих, которые еще шевелятся, о фигурках в перепачканных землей и кровью красно-синих мундирах среди снятых с лафетов орудий, о разбитых вдребезги повозках с боевыми припасами и порванной конской сбруей… Кто его будет слушать?
Стояла теплая ночь, и от сотен зажженных свечей и толпы гостей, находившихся в постоянном движении, в салоне стало нестерпимо жарко. Увидев открытые стеклянные двери, Хьюго Чеверли направился туда и оказался на маленьком балконе, выходившем в сад, который был неярко освещен волшебными фонариками.
С балкона Хьюго мог видеть несколько хорошо известных личностей, прогуливающихся вокруг сверкающего брызгами фонтана, а за ними в тени с каким-то мрачным удовлетворением заметил несколько парочек, слившихся в страстном и нескромном объятии. Скрытые от публики и фонтана кустарниками и изобилием цветов, они совершенно забыли, что их можно наблюдать из верхних окон дома.
Зевнув, Хьюго Чеверли решил, что здесь нет никого, с кем бы он хотел поговорить, и как раз раздумывал, может ли он не заметно уйти, когда позади него кто-то тихо спросил:
– Неужели вам так скучно?
Он быстро повернулся, и перёд ним предстало сказочное видение, сверкающее рубинами и бриллиантами. На ее темных волосах была диадема из тех же камней, великолепное ожерелье охватывало ее лебединую шейку и каскадами спускалось на смело декольтированный корсаж ее вечернего платья. Рубины и бриллианты украшали ее запястья, и Хьюго подумал, что камни кажутся каплями алой крови на ее белоснежной коже, которая – он знал это, поднося ее руку без перчатки к своим губам, – была мягкой и гладкой, словно гардения.
– Я не ожидала встретить тебя здесь.
У нее был низкий голос, а русский акцент придавал ее словам какой-то тайный смысл.
Хьюго Чеверли высвободил руку, к которой она, казалось, приклеилась, и резко сказал:
– Я был уверен, что ты к этому времени уже уехала.
– Значит, ты пытался избежать встречи со мной. Мне так и показалось. Не потому ли ты так долго не возвращался в Лондон?
– Анастасия, это чрезвычайно глупый разговор, и ты это знаешь, – строго сказал Хьюго. – Прошло пять лет со дня нашей последней встречи. Нам больше нечего сказать друг другу.
Стоявшая перед ним женщина рассмеялась, но в ее смехе не чувствовалось веселья.
– А вот здесь, мой дорогой, ты ошибаешься. Мне очень многое нужно сказать тебе. Мы не можем разговаривать здесь, поэтому проводи меня домой. Я как раз собиралась уезжать и уже попрощалась с хозяйкой.
– Нет.
Односложный ответ прозвучал резко и почти грубо. Хьюго Чеверли посмотрел в сторону сада, его четкий профиль выделялся на темном фоне ночного неба.
– Хью-го, я должна тебя видеть, должна! Ты не можешь отказаться! Если ты откажешься, что это тебе даст? Мы оба в Лондоне и просто обречены встречаться на вечерах. Поэтому прежде всего мы должны поговорить друг с другом.
Ответ по-прежнему звучал непреклонно. Она протянула свою маленькую белую ручку и прикоснулась к руке Хьюго.
– Прошу тебя, Хью-го.
Она особым образом произносила его имя – и в этом было свое очарование – с небольшой паузой между слогами, паузой, неотразимо привлекательной для него.
– Это невозможно, все кончено, Анастасия. Ты знаешь это. Мы не можем повернуть время вспять.
– Я только хотела поговорить с тобой, и, конечно, ты не можешь отказать мне в этом. Всего несколько минут твоего драгоценного времени, Хью-го.
Белая ручка двигалась по его руке, и Хьюго ощутил кожей ее пальцы, мягкие, неотразимые, гипнотические. Как хорошо была ему известна сила этих маленьких, чувственных пальцев, которые могли выжать все из сердца мужчины, пока его любовь не исчерпает себя и не лишится жизненной силы.
– Нет, Анастасия, – сердито произнес он.
Потом Хьюго еще раз посмотрел на нее, в его глазах была твердость, на лице появилась циничная усмешка. Он добавил:
– Хотя почему бы и нет? Если я чему и научился на войне, так это не быть трусом перед лицом врага. Я провожу тебя домой.
Она взглянула на него из-под ресниц, ее алые губы вызывающе улыбались.
– Твоя галантность ошеломляет меня, – пробормотала Анастасия.
В ее словах не было сарказма, напротив, в них было что-то притягательное, и Хьюго снова улыбнулся, хотя презрительные складки придали его лицу почти сардоническое выражение.
Они вместе прошли через комнаты для приемов, которые сейчас были уже не так заполнены, как всего лишь короткое время назад. Гости уже расходились, и пока они спускались по большой лестнице в мраморный зал, ливрейные лакеи вызывали экипажи.
– Вашу карету, миледи? – спросил лакей в золоченых галунах.
Ему ответил Хьюго Чеверли.
– Карету графини Уилтшир, – произнес он неуместно громким голосом и как-то вызывающе.
Пока они ждали, Хьюго молчал и стоял рядом с графиней, а та раскланивалась, улыбалась и болтала с другими гостями, которые спустились в зал и ожидали, когда экипажи развезут их по домам или дальше веселиться.
Наконец лакей зычным голосом выкрикнул имя Анастасии, и к ним подъехал очень элегантный экипаж, запряженный парой гнедых лошадей с украшенными серебром уздечками, с нарисованным на дверце гербом, с двумя кучерами на козлах и двумя лакеями на запятках. Один из лакеев спрыгнул, чтобы открыть дверцу, спустить ступеньки и поддержать меховой полог, пока Анастасия будет располагаться в удобной, обитой изнутри карете, стоившей – мрачно отметил Хьюго – намного больше того, что он мог заработать за год.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52