Однако ничто не помогало. Открыть тайну хотелось все сильней и сильней. А Петя между тем продолжал с жаром рассказывать, изображая, как ехал дилижанс, как из виноградника выскочил страшный матрос и напал на кучера, как Петя на него закричал и как тот спрятался под скамейку... Это было уже слишком. Гаврик не выдержал: - Дай честное благородное слово, что никому не скажешь! - Честное благородное слово, - быстро, не моргнув глазом, сказал Петя. - Побожись! - Ей-богу, святой истинный крест! А что? - Я тебе что-то скажу. - Ну? - Только ты никому не скажешь? - Чтоб я не сошел с этого места! - Побожись счастьем! - Чтоб мне не видать в жизни счастья! - с готовностью проговорил Петя, от любопытства крупно глотая слюни, и для большей верности быстро прибавил: - Пусть у меня лопнут глаза! Ну? Гаврик некоторое время шел молча, сопя и отплевываясь. В нем все еще продолжалась борьба с искушением. Но искушение побеждало. - Петька, - сказал Гаврик сипло, - перекрестись на церкву. Петя, сгоравший от нетерпения поскорее услышать секрет, стал искать глазами церковь. Как раз в это время мальчики проходили мимо Старого христианского кладбища. Над известняковой стеной, вдоль которой расположились продавцы венков и памятников, виднелись верхушки старых акаций и мраморные крылья скорбных ангелов. (Значит, и вправду Ближние Мельницы находились в тесном соседстве со смертью, если путь к ним лежал мимо кладбища!) За акациями и ангелами в светло-сиреневом пыльном небе висел голубой купол кладбищенской церкви. Петя истово помолился на золотой крест с цепями и проговорил с убеждением: - Святой истинный крест, что не скажу! Ну? - Слышь, Петька... Гаврик кусал губы и грыз себе руку. У него в глазах стояли слезы. - Слышь, Петька... Ешь землю, что не скажешь! Петя внимательно осмотрелся по сторонам и увидел под стеной подходящую, довольно чистую землю. Он выцарапал ногтями щепотку и, высунув язык, свежий и розовый, как чайная колбаса, положил на него землю. После этого он вопросительно повернул выпученные глаза к приятелю. - Ешь! - мрачно сказал Гаврик. Петя зажмурился и начал старательно жевать землю. Но в этот миг на дороге послышался странный нежный звон. Два солдата конвойной команды, в черных погонах, с шашками наголо, вели арестанта в кандалах. Третий солдат, с револьвером и толстой разносной книгой в мраморном переплете, шел сзади. Арестант в ермолке солдатского сукна и в таком же халате, из-под которого высовывались серые подштанники, шел, опустив голову. Ножных кандалов не было видно - они глухо брякали в подштанниках, но длинная цепочка ручных висела спереди и, нежно звеня, била по коленям. То и дело арестант подбирал ее жестом священника, переходящего через лужу. Выбритый и серолицый, он походил чем-то на солдата или на матроса. Было заметно, что ему очень совестно идти среди бела дня по мостовой в таком виде. Он старался не смотреть по сторонам. Солдатам, по-видимому, тоже было совестно, но они смотрели не вниз, а, наоборот, вверх, сердито, с таким расчетом, чтобы не встречаться глазами с прохожими. Мальчики остановились и, открыв рты, разглядывали косо посаженные бескозырки солдат, синие револьверные шнуры и ярко-белые ножи качающихся вместе с руками шашек, на кончиках которых ослепительно вспыхивало солнце. - Проходите, не останавливайтесь, - не глядя на мальчиков, сказал сердито солдат с книгой. - Не приказано смотреть. Арестанта провели. Петя вытер язык рукавом и сказал: - Ну? - Чего? - Ну, теперь скажи. Гаврик вдруг злобно посмотрел на приятеля, с ожесточением согнул руку и сунул заплатанный локоть Пете под самый нос: - На! Пососи! Петя глазам своим не поверил. Губы у него дрогнули. - Я ж землю кушал! - проговорил он, чуть не плача. Глаза Гаврика блеснули диким лукавством, и он, присев на корточки, завертелся юлой, крича оскорбительным голосом: - Обманули дурака на четыре кулака, на пятое стуло, чтоб тебя раздуло! Петя понял, что попал впросак: никакой тайны у Гаврика, разумеется, не было, он только хотел над ним посмеяться - заставить есть землю! Это, конечно, обидно, но не слишком. В другой раз он выкинет с Гавриком такую штуку, что тот не обрадуется. Посмотрим! - Ничего, сволочь, попомнишь! - с достоинством заметил Петя, и приятели продолжали путь как ни в чем не бывало. Только иногда Гаврик вдруг ни с того ни с сего начинал дробно стучать босыми пятками и петь:
Обманули дурака На четыре кулака, На пятое стуло, Чтоб тебя раздуло!
22 БЛИЖНИЕ МЕЛЬНИЦЫ
Идти было весело и очень интересно. Петя никогда не предполагал, что город такой большой. Незнакомые улицы становились все беднее и беднее. Иногда попадались магазины с товаром, выставленным прямо на тротуар. Под акациями стояли дешевые железные кровати, полосатые матрацы, кухонные табуреты. Были навалены большие красные подушки, просяные веники, швабры, мебельные пружины. Всего много, и все крупное, новое, по-видимому, дешевое. За кладбищем потянулись дровяные склады, от которых исходил удивительно приятный горячий, но несколько кисловатый запах дуба. Потом начались лабазы - овес, сено, отруби - с несуразно большими весами на железных цепях. Там стояли гири, громадные, как в цирке. Затем - лесные склады с сохнущим тесом. Здесь тоже преобладал горячий запах пиленого дерева. Но так как это была сосна, то запах казался не кислым, а, наоборот, сухим, ароматным, скипидарным. Сразу бросалось в глаза, что по мере приближения к Ближним Мельницам мир становился грубее, некрасивее. Куда девались нарядные "буфеты искусственных минеральных вод", сверкающие никелированными вертушками с множеством разноцветных сиропов? Их заменили теперь съестные лавки с синими вывесками - селедка на вилке и трактиры, в открытых дверях которых виднелись полки с белыми яйцевидными чайниками, расписанными грубыми цветами, более похожими на овощи, чем на цветы. Вместо щеголеватых извозчиков по плохой мостовой, усыпанной сеном и отрубями, грохотали ломовики. Что же касается находок, то в этой части города их оказалось гораздо больше, чем в знакомых местах. То и дело в пыли мелькнет подкова, или гайка, или папиросная коробка. Увидя находку, мальчики бросались к ней наперегонки, толкая друг друга и крича не своим голосом: - Чур, без доли! Или: - Чур, на долю! И в зависимости от того, кто прежде крикнул, находка свято, нерушимо считалась личной или же общей. Находок было так много, что мальчики в конце концов перестали их подбирать, делая исключение лишь для папиросных коробок. Коробки были необходимы для игры в "картонки". Каждая имела свою ценность в зависимости от картинки. Человеческая фигура считалась за пятерку, животное - за один, дом - за пятьдесят. У каждого одесского мальчика в кармане обязательно находилась колода таких папиросных крышечек. Играли также и в конфетные бумажки, но по преимуществу девочки и совсем маленькие мальчики, не свыше пяти лет. Что касается Гаврика и Пети, то они, разумеется, давно уже относились к бумажкам с глубочайшим презрением и играли только в картонки. В приморских районах почему-то курили исключительно "Цыганку" и "Ласточку". Что привлекательного находили приморские курильщики в этих папиросах, было неразрешимой загадкой. Отвратительнейшие папиросы! На одних - яркий лаковый портрет черноокой цыганочки:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64