– Ради такого обеда, – сказал я, – можно заблудиться еще разок.
Маринов улыбнулся одними глазами. Рот у него был занят – жевал.
– Чтобы ты не заблудился, Гриша, – вымолвил он наконец, – я решил не отпускать тебя ни на шаг: ни в тайге, ни в геологии.
Но все пережитое казалось мне скверным сном, о котором не к чему беспокоиться проснувшись. И я ответил высокопарно:
– Я не буду держаться возле вас, Леонид Павлович, ни в тайге, ни в геологии. Я намерен блуждать и находить дорогу самостоятельно.
4
Мы плыли по протоке еще целый день и весь день доедали глухаря, пренебрегая встречными утками. На следующее утро Маринов затеял рыбную ловлю и вскоре вытащил громадную щуку, килограммов на восемь. Кроме нее, ничего не попалось. Должно быть, этот крокодил распугал всех рыб в окрестности.
Добрый час мы варили нашу добычу, и все равно рыба осталась жесткой, как подошва, и безвкусной. Однако задерживаться не хотелось, и мы кое-как проглотили непрожеванные куски.
Как назло, в этот день не удалось настрелять и уток. Здесь они были пуганые – улетали при малейшем шуме. А мы уже привыкли к легкой охоте, когда после выстрела утки покружат-покружат и опять садятся на то же место.
– Вероятно, они помнят, как Ларион лютовал тут десять лет назад, – сказал я в шутку.
Вместо ответа Маринов показал на берег. Там виднелся замаскированный ветками охотничий плотик.
– Люди охотились здесь весной, – сказал он уверенно. – Это было после половодья, иначе плотик унесло бы. Но с весны уже никто не приходил. Ветки успели высохнуть и сгнить.
Находка придала нам бодрости. Значит, люди бывают в этих краях. Возможно, мы найдем их на Топозере. Будет, где погреться, кого расспросить.
Долгожданное озеро открылось неожиданно. Внезапно лес раздвинулся, словно ворота распахнулись, и мы увидели обширное водное пространство.
Дул резкий, порывистый ветер, и дождь шел порывами. Низко над водой клубились сизые тучи. Ни одного клочка синевы на всем необъятном небосводе. Темно-серое небо и серая гладь воды в черном кольце лесов. Одиноким и заброшенным выглядело это таежное озеро.
Оно оказалось довольно большим – километров семь в диаметре. Низкие топкие берега, заросшие камышом, неприметно переходили в болото. Только на противоположном берегу виднелась возвышенность. Мы решили, что люди могли поселиться только там.
В середине озера тянулись травянистые полосы.
– Вероятно, там мелко повсюду, – сказал Маринов и распорядился плыть напрямик.
Но он ошибся – мы слишком поздно увидели это. Озеро было не таким мелким. Просто на нем росла необычайно высокая трава. Наши шесты путались в подводных стеблях, мы с трудом продвигались вперед, не везде нащупывая илистое дно. А когда заросли кончились и мы выплыли на открытую воду, положение стало еще тяжелее.
Ветер разогнал здесь довольно сильную волну. А лодка была у нас речная, неустойчивая, и весел мы не припасли. Дно уходило все глубже. Чтобы достать его, приходилось погружать шест на две трети, перегибаясь через борт. Должно быть, я перегибался и налегал с излишним усердием. Как раз в тот момент, когда я всей тяжестью опирался на шест, подкатила большая волна, приподняла лодку и отнесла ее нос в сторону. Ноги у меня остались на борту, руки цеплялись за шест. Несколько секунд я изображал живой мост между шестом и лодкой, но подбежала следующая волна, и, окончательно потеряв одну опору, я рухнул в воду.
Вода обжигала, как в проруби. Руки тут же занемели. Маринов помог мне взобраться в лодку, при этом она изрядно зачерпнула воды.
– Бросай шест, выливай воду! – крикнул Маринов, а сам схватил топор и точными ударами начал рубить скамью. – Весло нужно, – пояснил он.
Отступить обратно в заросли не удалось. Нельзя было повернуть лодку – волны хлестали через борт. Пришлось идти в прежнем направлении по ветру.
Вода все прибывала. Возможно, выламывая скамью, Маринов повредил борт. Вычерпывать воду я не поспевал.
– Вы хорошо плаваете? – спросил я, оглядываясь на все еще далекий берег.
Маринов сосредоточенно загребал воду скамьей.
– Все равно не добраться – закоченеешь, – ответил он деловито.
Торопливые движения немного согревали меня. Я удвоил усилия – взял в руки два котелка. Временами мне казалось, что я побеждаю воду, но набегала новая волна и разом уничтожала мои достижения.
– А вы умеете плавать? – спросил Маринов в свою очередь.
И в ту же минуту шумная волна обрушилась на корму, наполнив всю лодку холодной пеной.
К счастью, это был последний удар. Береговые камыши были недалеко. Маринов нажал – и полузатопленная лодка с разгону врезалась в заросли. Тяжело дыша, мы уселись на уцелевшую скамью.
– Не получается без приключений! – заметил я отдышавшись.
– Какое приключение? Дурость! – рассердился Маринов. – Как дети, ринулись очертя голову!
5
На берегу стоял домик. Мы не заметили его раньше, потому что над камышами виднелась только крыша. Из трубы валил дым, а подойдя ближе, мы разглядели и обитателей – двое людей, взобравшись на крышу, махали нам платками.
Как мы обрадовались! Ведь уже неделю мы не видели ни единого человека! Откуда взялись силы? Мы налегли на шесты, как на гонках, проклиная медлительность нашей лодки. Но вот и берег. Шесты мутят черный ил. Кажется, что дым поднимается со дна. На берегу сплошная грязь – полужидкая и липкая. Люди кричат нам что-то, как будто «вернись». Почему вернуться? Впрочем, это выясняется тут же: Маринов делает один шаг и проваливается по колено. Я вытаскиваю его за руку и потом отдельно – сапог.
Как же здешние жители ходят по трясине?
Но тут сбоку из-за кустов появилась лодка. На ней стояли две девушки – обе рослые, плечистые, краснощекие. На них были серые ватные куртки и резиновые сапоги. К сапогам липли совершенно неуместные длинные подолы, мокрые от воды. Девушки гребли, стоя во весь рост в шатком челноке. Я-то знал, что это нелегко: при малейшем неточном движении рискуешь оказаться в воде.
Они не спросили, кто мы, откуда, куда держим путь.
– Айда к нам! – сказали они. – Пересаживайтесь. А лодку вашу приведем после.
Но, конечно, мужская гордость не позволила нам воспользоваться помощью девушек. Мы не стали пересаживаться, поплыли за ними потихоньку, перебирая шестами по вязкому дну.
Справа за кустами пряталась протока с очень темной, хотя и прозрачной водой. Девушки называли ее «Черной виской». На берегу этой виски и стоял их дом. Он был выстроен на пригорке, среди необозримых болот. Но и пригорок был не очень надежный. Мы ходили по нему, как по мягкому ковру. Почва проседала и слегка колыхалась под ногами. Видимо, это был торфяной островок.
По-прежнему ни о чем не спрашивая, девушки повели нас в дом. Изба топилась по-черному – внутри в уровень с лицом плавал густой темно-голубой дым. Мы закашлялись, должны были присесть на скамью. В горнице было довольно просторно, мебели мало: большой стол из березовых жердей, вместо табуреток – обрубки ели. Самый ствол, расколотый пополам в длину, служил сиденьем, сучья – ножками. Рядом с нами стояла бочка, доверху набитая утиным пухом. Чтобы наполнить ее, нужно было добыть тысяч десять уток.
И Маринов, усмехнувшись, заметил:
– Теперь понятно, почему утки здесь пуганые.
Я кивнул, не отвечая. Мне не хотелось двигаться, говорить, думать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64