А в сущности, от чего отдыхать? Ото сна?
Но не хотелось быть бесчеловечными, как Джэй. Мы дали себе поблажку: три свободных дня в нормальных условиях, потом добавили ещё два дня на свадьбу, потом определили скромненькую полуторную перегрузку, и только на ночное время. А у Джэя скорость по расчётам уже дошла до 0,67 с (у нас — 0,53 с ), и он оторвался на сорок световых суток.
— Перегрузка необходима, безусловно, — говорили наши девушки.
И говорили искренне, думали так же. Однако чувствовали иначе, примерно в таком духе: “Мы тоже молоды и миловидны, можем и должны нравиться. Но Джэтту молодой муж бережёт, пылинки сдувает, а наши мальчишки чёрствы, погрязли в бездушной математике, нас не жалеют совсем, замучили непосильной работой. Дайте нам передышку, мы будем выглядеть не хуже этой холёной красавицы. Ведь у нас заслуг больше, больше прав на уют и любовь”.
Повторяю: они не говорили, не думали, но чувствовали так. И однажды Гэтта пришла ко мне в аппаратную; здесь между приборов, рычагов и пультов, в атмосфере, насыщенной озоном и машинным маслом, состоялся у нас неожиданный разговор:
— Сэтта просила меня поговорить с тобой.
— Сэтта? У неё своего языка нет?
— Она смущается. Как-то неудобно объяснять, что хочется выйти замуж.
— Она собирается замуж. За кого?
— За Сэя Верхнего, конечно.
“Вот как, за Верхнего?” Я знал, что оба брата добиваются любви Сэтты, и был уверен, что она предпочитает Нижнего, Сэя Большого, настоящего мужчину, колосса с чугунной грудью и вздутыми бицепсами, силача, который шутя держал брата на вытянутых руках. Но вот поди ж ты, статуя понравилась ей больше пьедестала. Мы живём в век торжествующего ума. Сэй хитрый победил Сэя могучего, разговорчивый — делающего. А может быть, тут влечение противоположностей? Сэтта крупная, рыхловатая, малоподвижная, вот её и увлёк жилистый, вёрткий Сэй Верхний.
Но все эти рассуждения я оставил при себе. Вслух сказал:
— Ну пусть выходит. При чем тут я?
— Мы же все давали клятву не любить, пока не победит справедливость. Но до победы ещё так далеко! И время не сокращается, как полагается по теории относительности. Сэтта не может ждать… Но она боится, что ты будешь стыдить её.
— Нет, почему же? Я не буду стыдить, конечно. Нельзя заставить не любить. Сэтта давала слово и может взять слово назад. Это вопрос личной совести… твёрдости характера тоже.
— А ты, Гэй, не проявишь слабохарактерность?
Вот столько лет прошло, а сейчас помню взгляд Гэтты. Необыкновенные были у неё глаза, выразительности потрясающей. Целая речь в одном взоре. И никогда она не смотрела так на меня, ни раньше, ни после. Взгляд был тёплый, и влажный, и глубокий… зовущий… нет, задорный, дерзкий и ласковый. В нем вызов был: “А ну-ка покажи, чего ты стоишь, на что способен!”
Но зачем она произнесла это слово — “слабохарактерность”? Я клюнул на него, как голодный карась на червячка.
— Гэтта, ты в меня веришь? — сказал я напыщенно. — Слово Гэя стальное. (О, пустоголовый идиот этот Гэй!) Дай руку, товарищ, мы с тобой выполним клятву до конца.
И потом я ещё добрый час пыжился, вздыхал, набирал полную грудь масляных паров, все мечтал о тех временах, когда обет будет выполнен, придёт час для личных чувств. И ещё бил себя кулаком по голове, вслух кричал:
— Рано, рано размечтался, остолоп! Делом надо заниматься, делом! Гони любовь из головы. Других забот нет, что ли?
Забот было полно, в самом деле. Все складывалось сложно, гораздо сложнее, чем рисовалось на Йийит, до старта.
Я представляю себе, что изобретатель воздушного шара, простегивая полотнища своего корабля, воображал себе такую картину:
“Вот сошью я шар, надую газом, и поднимет он меня выше колоколен, выше холмов и самых высоких гор, все выше и выше, пока я не долечу до Луны, осмотрю её…” И не ведал, что его ожидает холод леденящих высот, разреженный воздух, горная болезнь, азот, закипающий в крови, потеря сознания, а в финале — безвоздушное пространство, где любой газ окажется тяжелее вытесненного им объёма. И шар перестанет подниматься, хорошо ещё, если не лопнет.
Мы пустились в путь, рисуя себе примерно такие же благополучные картины. Нас благословляла формула, где все получалось так гладко и славно: скорость будет расти, масса тоже, а время укоротится, пять световых лет превратятся в каких-нибудь полтора года. Глядь, перед нами пещера Фей, исполнение желаний, победоносное возвращение.
Возможно, так оно и получилось бы, будь мы не живыми йийитами, а какими-нибудь маятниками, лучше бы даже электрическими, а не механическими. Маятник стал бы массивнее, качался бы медлен-яее , качаний меньше…
Действительно, масса возрастала. Но мы это замечали, мы ощущали массу как прибавку к весу, как добавочную перегрузку. Мы и до сих пор перегружали себя двойным ускорением. Теперь к двойному ускорению прибавлялся избыток массы; перегрузка стала невыносимой. Ускорение пришлось снизить. К счастью, на “Паломнике” тоже снизили — до 0,8 g , потом до 0,6 g . Возросшая масса затрудняла нам все движения. Труднее стало перемещать предметы, медленнее перемещались мы сами. Мы двигались медлительнее, но не воспринимали это как укорочение времени. И начали понимать, что до пещеры Фей не приведённых полтора года пути, а полновесных шесть в один конец и столько же на возвращение. Возможно, скоропалительная свадьба Сэтты и объяснялась этим разочарованием. На двенадцать лет Сэтта не могла отложить семейную жизнь.
Почему получилось так непросто? Не знаю. Думаю, что виновата сложность нашего организма, он у нас не чисто механический, а механо-термо-хемо-электро-радио-нервно-психологический. И все составляющие этого длинного слова изменяются по разным законам. При том же играет роль прерывистость, этакая ступенчатость, свойственная природе.
Математика любит плавные кривые, природа предпочитает ступени: пороги при переходе жидкого в твёрдое, дня в ночь, жизни в смерть. Так вот эти пороги перемещались вразнобой. На один из них мы наткнулись, когда у нас замёрзла вода при плюс восемнадцати. В дальнейшем могла замёрзнуть и кровь. Спасибо Джэтте, она предупредила своевременно. Но теперь предупреждать было некому. Сам я ломал голову, стараясь угадать, какой порог следующий.
Масса крови растёт, движение замедляется, но запас энергии неизменен. Значит, с теплом благополучно, мы не закоченеем ни в коем случае.
Но вот что изменяется: количество крови, притекающей в клетки. Кровь движется медленнее и меньше переносит кислорода. Нам угрожает подобие горной болезни: вялость, головокружение, тошнота, потеря сознания, в конце концов.
Допустим, мы справимся с этим, постепенно заменяя нормальную атмосферу чисто кислородной. Только не забыть бы о пожарной опасности. Что ещё?
Кровяное давление. Массивная кровь сильнее давит на стенки сосудов. Мы все постепенно становимся гипертониками. В перспективе разрывы капилляров, подкожные кровоизлияния, кровоизлияния во внутренние органы, в сердце и в мозг. Инфаркты! Инсульты!
Чем предупреждать? Невесомостью. Но невесомость — это отказ от приращения скорости, от борьбы с ускользающим “Паломником”. Есть ли другой выход? Сон. Временное прекращение жизни. Но кто будет управлять ракетой, пока мы будем спать?
В одиночку терзался я этими страхами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21