…И сказал Бесконечно великий: “Да будет так! По моему божественному слову: мрак, стань огнём!”
…И стал огнём подземный мрак. Все царство демонов превратилось в лаву, и сгорели в единый миг все демоны до единого…”
Фантазия расцвечивала мою историю самым причудливым образом. Искажены были и события, и мои слова, искажены и характеры моих соратников, но с определённой тенденцией. Кузнец изображался упрямым тупицей, отцы — ленивыми притворщиками, самым же ревностным помощником назывался все время Жрец.
“…И сказал Алат: “Несите каждый по камню в честь Ядрэ Всемогущего. Там, где каменный холм воздвигнете с молениями, животворная лава покажет свой светлый лик”.
…И первый камень, самый тяжёлый, который никто и сдвинуть не смог бы, с молитвой принёс первый Жрец.
…Отцы же, ленивые и хилые, принесли камешки полегче, только для видимости. И сказал им Алат с горечью: “За малое усердие ваше заплатят сыны ваши и дочери тройным трудом”.
…Кузнец же, недоверчивый, не принёс ничего. Он молвил: “От века не слыхано, чтобы лава пришла в пустыню. Изнуряет нас чужеземец пустой работой”. И сел на землю, отвернув лик свой.
…И явил Алат великое чудо: палкой простой пробил землю насквозь, и брызнула лава, словно кровь, и посрамлён был Кузнец неверующий, а Жрец прославлен вовеки”.
Та же тенденция возвеличивания Жреца проявлялась и в последней части эпоса — в “Песне о Вознесении”.
“…И сказал Алат: “Истёк срок моего пребывания в этом мире. Ядрэ ждёт меня за облаками на своём летучем корабле”.
…И ученики пали наземь в слезах. А Отец возопил малодушно: “Без тебя мы пропали. Лучше нам лечь живыми в могилу”.
…И сказал Алат: “Все, что нужно для тела, дал вам Ядрэ щедрейший. И теперь во славу его, сложив холм в пустыне, в любом месте получите пропитание. Но не единым хлебом жив смертный. Помните о душе своей. Душа важнее бренного тела” (не упоминал я о душе, не верю в души).
…И вопросил тогда боец, воин, грубый сердцем. Сам он чинил обиды слабым и здесь опасался обид от сильных. Вопросил боец: “Что делать нам, если придут воины господина и скажут: “Это земля господина нашего, уходите прочь!”
…Алат же сказал: “Лаву ту породил Ядрэ, не господам она дана, а вам в пользование, всякому, кто достанет её с молитвой” (право же, не говорил я про молитвы).
…Хитрец же из рода хитрецов услышал то, что ему, хитрому, было приятно. И воскликнул хитрец: “А если я достану лаву на той горке, будет ли она мне дана в пользование, мне, и никому другому?”
…И молвил Алат Справедливый: “Будет лава твоя, если, помолясь усердно, ты сложишь холм в надлежащем месте (“Если ты в одиночку сможешь сложить”, — сказал я на самом деле) и если будет молитва твоя угодна Ядрэ”.
(Видимо, последняя добавка была лазейкой на случай неудачи. Холм сложили, лавы не получили, значит, молитва не угодна Ядрэ.)
…Кузнец же, горделиво-самонадеянный, сказал: “Ты нам лучше объясни, чужеземец, как это Ядрэ превращает холодный камень в живую лаву, и мы сами будем творить лаву где вздумается”.
…И отвечал Алат Многотерпеливый: “Деяния Ядрэ смертному непостижимы. Большего не скажу, чтобы ваш слабый ум не привести в смятение”.
…И Жрец, ученик наивернейший и наилюбимейший, молвил: “Каждое слово твоё, Учитель, записано в нашей голове и сердце”.
…Алат же вещал: “Верность ваша испытана будет. Через тысячу лет я приду снова, и с каждого спросится по словам его и делам”. (Все придумано, не собирался я тогда возвращаться.)
…И тут разверзлось небо, и голос, подобный грому, прогрохотал: “Исполнился срок назначенный. Сын мой, я ожидаю тебя”.
…И пали ниц ученики, содрогаясь, в страхе спрятали лица в пыли. Алат же воскликнул: “Ядрэ, отец мой, в твоё лоно иду”. И ввысь вознёсся…
…И сказал Жрец: “Един бог Ядрэ-Нерэ. Алат — сын его и пророк”.
Признаюсь, самую чуточку я был польщён. Лестно всё-таки, когда с каждым твоим словом носятся, повторяют его без конца, хотя бы и перевирая. Но так ужасно перевирать: ядерная энергия, ставшая богом! И я — пророк её! И это беспомощное, бессмысленное бормотание: “Не оставь нас в смертный час… руку протяни… защити перед ликом грозного Ядрэ”.
Вообще, я как-то расплылся, рассредоточился, стал вездесущим и на все способным. Ко мне обращались с самыми несообразными, взаимно исключающими просьбами. “Алат, пошли ветер”, — молил один. “Алат, прекрати ветер”, — взывал другой. “Алат, пусть жена принесёт мне сына”. “Алат, не посылай мне детей, я устала”. “Алат, пусть любимый женится на мне поскорей”. “Алат, пусть её любимый разочаруется и полюбит меня”. В их глазах я стал сватом, и сводней, и акушером, и агрономом и ветродвигателем.
“Ну, допустим, — сказал я себе, — меня с каким-то основанием почитают в этой пустыне, где лава добывается по предложенному мною способу. Но ведь были, кроме того, каналы и берега океана, где каменные холмы совсем не требовались. Был Великий Город, порт, заморская торговля, ремесло, книги, переписчики книг, философы, ученики философов. Мои семена оказались бесплодными, но ученики тех учеников должны же были растить мысль”.
Сотня—другая километров — не преграда для того, у кого за плечами реактивный мотор. Я пересёк пятнистую Огнеупорию, отыскал знакомый поток лавы, возле которого некогда убил пару лфэ, вдоль потока пролетел до залива, увидел утёсы, прикрывавшие вход в гавань. Все нашёл. Но гавани не было. Ни единая лодчонка не скользила по полированному зеркалу океана. На месте бывших причалов чёрные стебли вели свою вечную игру с ветром, приседая и выпрямляясь. Суетливые огнеупорийки проворно срезали листья.
— Корабли не приходят сюда? — спросил я одну из них.
— Алат упаси, — ответила она. — Давно уж не было пиратов.
— А что там за океаном? Знает кто-нибудь?
— Старики говорят — там край света. И за краем пещера Ветра. Он прячется туда, когда ему надоедает дуть. И там в тёмных норах сидят демоны мрака, страшные-престрашные, голодные-преголодные. Когда корабль приближается, хватают его, глотают целиком с мачтами и вёслами. Плавать туда? Алат упаси!
Торговой улицы не было, стен, ограждающих её, тоже не было. Ветер съел стены за это время, только с воздуха при боковом освещении разглядел я продолговатые бугры. Выше, насколько я помнил, в низине меж двух холмов были прежде сады, ступенчатый каскад подводил к ним лаву из океана, сотни кнэ и рабов крутили колёса с черпаками. Ступени каскада я нашёл, даже колёса кое-где сохранились, заброшенные, проржавевшие, ненужные… Но на месте садов ветер пересыпал пыль. И несколько десятков огнеупорцев, пыхтя и обливаясь серебристым потом, складывали кучу камней. Должно быть, собирались продавить кору “молитвенным холмом”.
— Почему же вы не используете каскад и колёса? — спросил я.
И услышал в ответ:
— Алат рек: “Все необходимое я вам поведал. Большего не скажу, чтобы разум ваш не привести в смятение”. В песнях не сказано о колёсах, стало быть, колёса — смятение и суемудрие.
Действительно, не говорил я о колёсах. Но ведь они и без меня были известны.
И вот стою я перед экзаменаторами, разоблачённый, уличённый в невежестве и несообразительности, развожу в растерянности руками:
— Не гожусь в дипломаты, извините. Два раза летал, так и не выбрал время для переговоров. В первый раз отложил и опять откладываю.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67