Приезжий трижды переспрашивал, сколько мальчику лет, и в конце концов заявил:
«Лопни мои глаза!» Почему и как они должны были лопнуть – осталось невыясненным, вероятно, от одного вида такого огромного младенца. Он сказал еще, что такого ребенка надо бы отправить на какую-нибудь ребячью выставку. А детишки со всей округи, когда не были заняты в школе, толпами сходились к домику Кэддлсов и хором умоляли:
– Можно нам поглядеть на вашего маленького, мэм? Мы только на минуточку, только одним глазком!
И так каждый день, без передышки, пока миссис Кэддлс не положила этому конец. Гости разглядывали младенца, охали и ахали; при этом неизменно появлялась и миссис Скилетт, становилась в сторонке, скрестив на груди тощие узловатые руки с острыми локтями, морщила огромный нос и многозначительно улыбалась.
– Старая карга даже стала как-то благообразнее, – заметила леди Уондершут. – Впрочем, мне очень жаль, что она вернулась в нашу деревню.
Разумеется, обычная благотворительность не обошла своими щедротами и отпрыска Кэддлсов, но оглушительный крик младенца быстро показал, что его бутылочку с молоком наполняют не так усердно, как ему бы хотелось.
Одним словом, младенец Кэддлсов стал восьмым чудом света, и все дивились, как быстро он растет. Но чудеса скоро приедаются, уступая место новым, а этот ребенок все рос и рос, и люди не переставали изумляться.
Леди Уондершут недоверчиво слушала свою экономку, миссис Гринфилд.
– Как, опять Кэддлс пришел? Ребенку есть нечего? Но, милая моя Гринфилд, этого не может быть! Странный младенец – прожорлив, как бегемот.
Нет, этого просто не может быть.
– Я так думаю, не посмеют они вас обманывать, миледи, – отвечала миссис Гринфилд.
– С этими людьми никогда не знаешь наверняка, – возразила леди Уондершут. – Вот что, дорогая моя Гринфилд, сегодня же сходите туда сами и посмотрите, как он ест. Хоть он и огромный, я просто не допускаю, чтобы ребенок один выпивал шесть пинт молока в день и ему еще не хватало!
– Да ему это и не полагается, миледи, – ответила экономка.
Руки леди Уондершут дрожали от благородного негодования, какое переполняет дам-благотворительниц при мысли, что низшие классы в конечном счете не уступают высшим в низости, а подчас – вот что возмутительно! могут их в этом и превзойти.
Однако никакого обмана миссис Гринфилд не углядела, и ее хозяйка распорядилась давать для младенца Кэддлсов больше молока. Но не успели отослать ему дополнительную порцию, как у внушительного крыльца леди Уондершут вновь появился Кэддлс, униженный и виноватый.
– Уж как мы берегли его платье, миссис Гринфилд, как берегли, верьте слову, но мальчишка так растет – все на нем лопается! Одна пуговица как отскочит – бац! – окно вдребезги, а другая стукнула меня вон сюда – сами видите, мэм, какой синячище!
Когда леди Уондершут услышала, что на этом поразительном ребенке мигом лопается по всем швам подаренная ею одежда, она решила поговорить с Кэддлсом сама. Счастливый отец поспешно поплевал на ладонь, пригладил волосы, споткнулся в дверях о ковер и, уже вовсе растерявшийся и сконфуженный, хватаясь, как за соломинку, за собственную шапку, предстал пред очи благодетельницы.
Почтенной леди Уондершут приятно было нагонять страх на Кэддлса. Вот оно, олицетворение низшего сословия, полагала она: жуликоват, предан, унижен, трудолюбив и совершенно неспособен сам о себе позаботиться. И леди Уондершут сказала Кэддлсу, что ребенок растет просто недопустимо.
– Такой уж он едок, миледи, ему все мало, – попробовал защищаться Кэддлс. – Что с ним поделаешь. Лежит в кровати, сучит ногами и орет прямо хоть беги вон из дому. Ну, как тут его не кормить, миледи, жалко ведь! Да если б мы и не жалели, так соседи вмешаются, им не выдержать такого крика…
Леди Уондершут посоветовалась с приходским доктором.
– Я бы хотела знать, – сказала она ему, – нормально ли, что ребенок поглощает такое невероятное количество молока?
– Детям такого возраста полагается полторы-две пинты молока в сутки, ответил врач. – Никто не может ожидать, что вы уделите ему больше. А если вы даете больше, это уж верх великодушия. Конечно, можно бы попытаться хоть на несколько дней ограничить его обычной порцией. Но я вынужден признать, что этот ребенок по какой-то непонятной причине физиологически отличается от своих сверстников. Возможно, это то, что называется аномалией. Случай общей гипертрофии.
– Но это несправедливо по отношению к другим детям нашего прихода, сказала леди Уондершут. – Если так будет продолжаться, люди начнут роптать.
– Никто не обязан давать больше, чем полагается. Мы можем настаивать, чтобы Кэддлсы обошлись двумя пинтами, в противном случае ребенка надо будет поместить в больницу и хорошенько обследовать.
– Но ведь во всем остальном, если не считать размеров и аппетита, ребенок вполне нормален? – поразмыслив, спросила леди Уондершут. – Он как будто не урод?
– Совсем нет. Однако если он будет и дальше так расти, нравственная и умственная отсталость неизбежна. Это можно с уверенностью предсказать, исходя из закона Макса Нордау. Нордау – весьма одаренный и знаменитый философ, леди Уондершут. Он установил, что ненормальность – явление… э-э… ненормальное, и это – ценнейшее открытие, о котором отнюдь не следует забывать. В моей практике я постоянно на него опираюсь. Когда мне случается столкнуться с чем-либо ненормальным, я тотчас же говорю себе:
«Это ненормально».
Взгляд доктора сделался многозначительным, голос упал почти до шепота, словно он поверял собеседнице профессиональную тайну. Он торжественно поднял руку.
– Исходя из этого диагноза, я и лечу пациента, – закончил он.
***
– Ай-я-яй! – заметил священник, обращаясь к своей чашке за завтраком на следующий день после появления в деревне миссис Скилетт. – Ай-я-яй! Это еще что такое! – И он через очки с возмущением уставился на газету.
– Гигантские осы! Что-то будет дальше?… А может, это просто утка? Что ни день, то сенсация! С меня хватит и гигантского крыжовника. Ерунда все это. – И священник залпом выпил свой кофе, не отрывая глаз от газеты, и недоверчиво причмокнул.
– Чушь! – вынес он окончательный приговор.
Однако назавтра в газетах появились новые подробности, и священник прозрел.
Впрочем, озарение не было мгновенным. Когда в тот день он отправился на свою обычную прогулку, он все еще мысленно посмеивался над нелепой историей, в подлинности которой его пыталась убедить газета. Скажут тоже осы убили собаку!
Он как раз проходил мимо того места, где впервые появились гигантские дождевики, и заметил, что трава там буйно разрослась, однако никак не связал это с насмешившей его газетной уткой.
– Будь это правдой, мы бы, наверно, уже услыхали, – говорил он себе. Ведь отсюда до Уитстейбла не будет и двадцати миль.
Но через несколько шагов ему попался новый дождевик, уже второго урожая, – он высился над необычно грубой и жесткой травой, как огромное яйцо сказочной птицы Рух из «Тысячи и одной ночи».
И тут священника осенило.
В то утро он не потел дальше своей обычной дорогой. Вместо этого он свернул по другой тропинке к домику Кэддлсов.
– Где тут ваш младенец? – строго спросил он и, увидев ребенка, воскликнул:
– Боже милостивый!
Не переставая изумляться и негодовать, он пошел обратно к деревне и столкнулся с доктором – тот спешил к дому Кэддлсов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
«Лопни мои глаза!» Почему и как они должны были лопнуть – осталось невыясненным, вероятно, от одного вида такого огромного младенца. Он сказал еще, что такого ребенка надо бы отправить на какую-нибудь ребячью выставку. А детишки со всей округи, когда не были заняты в школе, толпами сходились к домику Кэддлсов и хором умоляли:
– Можно нам поглядеть на вашего маленького, мэм? Мы только на минуточку, только одним глазком!
И так каждый день, без передышки, пока миссис Кэддлс не положила этому конец. Гости разглядывали младенца, охали и ахали; при этом неизменно появлялась и миссис Скилетт, становилась в сторонке, скрестив на груди тощие узловатые руки с острыми локтями, морщила огромный нос и многозначительно улыбалась.
– Старая карга даже стала как-то благообразнее, – заметила леди Уондершут. – Впрочем, мне очень жаль, что она вернулась в нашу деревню.
Разумеется, обычная благотворительность не обошла своими щедротами и отпрыска Кэддлсов, но оглушительный крик младенца быстро показал, что его бутылочку с молоком наполняют не так усердно, как ему бы хотелось.
Одним словом, младенец Кэддлсов стал восьмым чудом света, и все дивились, как быстро он растет. Но чудеса скоро приедаются, уступая место новым, а этот ребенок все рос и рос, и люди не переставали изумляться.
Леди Уондершут недоверчиво слушала свою экономку, миссис Гринфилд.
– Как, опять Кэддлс пришел? Ребенку есть нечего? Но, милая моя Гринфилд, этого не может быть! Странный младенец – прожорлив, как бегемот.
Нет, этого просто не может быть.
– Я так думаю, не посмеют они вас обманывать, миледи, – отвечала миссис Гринфилд.
– С этими людьми никогда не знаешь наверняка, – возразила леди Уондершут. – Вот что, дорогая моя Гринфилд, сегодня же сходите туда сами и посмотрите, как он ест. Хоть он и огромный, я просто не допускаю, чтобы ребенок один выпивал шесть пинт молока в день и ему еще не хватало!
– Да ему это и не полагается, миледи, – ответила экономка.
Руки леди Уондершут дрожали от благородного негодования, какое переполняет дам-благотворительниц при мысли, что низшие классы в конечном счете не уступают высшим в низости, а подчас – вот что возмутительно! могут их в этом и превзойти.
Однако никакого обмана миссис Гринфилд не углядела, и ее хозяйка распорядилась давать для младенца Кэддлсов больше молока. Но не успели отослать ему дополнительную порцию, как у внушительного крыльца леди Уондершут вновь появился Кэддлс, униженный и виноватый.
– Уж как мы берегли его платье, миссис Гринфилд, как берегли, верьте слову, но мальчишка так растет – все на нем лопается! Одна пуговица как отскочит – бац! – окно вдребезги, а другая стукнула меня вон сюда – сами видите, мэм, какой синячище!
Когда леди Уондершут услышала, что на этом поразительном ребенке мигом лопается по всем швам подаренная ею одежда, она решила поговорить с Кэддлсом сама. Счастливый отец поспешно поплевал на ладонь, пригладил волосы, споткнулся в дверях о ковер и, уже вовсе растерявшийся и сконфуженный, хватаясь, как за соломинку, за собственную шапку, предстал пред очи благодетельницы.
Почтенной леди Уондершут приятно было нагонять страх на Кэддлса. Вот оно, олицетворение низшего сословия, полагала она: жуликоват, предан, унижен, трудолюбив и совершенно неспособен сам о себе позаботиться. И леди Уондершут сказала Кэддлсу, что ребенок растет просто недопустимо.
– Такой уж он едок, миледи, ему все мало, – попробовал защищаться Кэддлс. – Что с ним поделаешь. Лежит в кровати, сучит ногами и орет прямо хоть беги вон из дому. Ну, как тут его не кормить, миледи, жалко ведь! Да если б мы и не жалели, так соседи вмешаются, им не выдержать такого крика…
Леди Уондершут посоветовалась с приходским доктором.
– Я бы хотела знать, – сказала она ему, – нормально ли, что ребенок поглощает такое невероятное количество молока?
– Детям такого возраста полагается полторы-две пинты молока в сутки, ответил врач. – Никто не может ожидать, что вы уделите ему больше. А если вы даете больше, это уж верх великодушия. Конечно, можно бы попытаться хоть на несколько дней ограничить его обычной порцией. Но я вынужден признать, что этот ребенок по какой-то непонятной причине физиологически отличается от своих сверстников. Возможно, это то, что называется аномалией. Случай общей гипертрофии.
– Но это несправедливо по отношению к другим детям нашего прихода, сказала леди Уондершут. – Если так будет продолжаться, люди начнут роптать.
– Никто не обязан давать больше, чем полагается. Мы можем настаивать, чтобы Кэддлсы обошлись двумя пинтами, в противном случае ребенка надо будет поместить в больницу и хорошенько обследовать.
– Но ведь во всем остальном, если не считать размеров и аппетита, ребенок вполне нормален? – поразмыслив, спросила леди Уондершут. – Он как будто не урод?
– Совсем нет. Однако если он будет и дальше так расти, нравственная и умственная отсталость неизбежна. Это можно с уверенностью предсказать, исходя из закона Макса Нордау. Нордау – весьма одаренный и знаменитый философ, леди Уондершут. Он установил, что ненормальность – явление… э-э… ненормальное, и это – ценнейшее открытие, о котором отнюдь не следует забывать. В моей практике я постоянно на него опираюсь. Когда мне случается столкнуться с чем-либо ненормальным, я тотчас же говорю себе:
«Это ненормально».
Взгляд доктора сделался многозначительным, голос упал почти до шепота, словно он поверял собеседнице профессиональную тайну. Он торжественно поднял руку.
– Исходя из этого диагноза, я и лечу пациента, – закончил он.
***
– Ай-я-яй! – заметил священник, обращаясь к своей чашке за завтраком на следующий день после появления в деревне миссис Скилетт. – Ай-я-яй! Это еще что такое! – И он через очки с возмущением уставился на газету.
– Гигантские осы! Что-то будет дальше?… А может, это просто утка? Что ни день, то сенсация! С меня хватит и гигантского крыжовника. Ерунда все это. – И священник залпом выпил свой кофе, не отрывая глаз от газеты, и недоверчиво причмокнул.
– Чушь! – вынес он окончательный приговор.
Однако назавтра в газетах появились новые подробности, и священник прозрел.
Впрочем, озарение не было мгновенным. Когда в тот день он отправился на свою обычную прогулку, он все еще мысленно посмеивался над нелепой историей, в подлинности которой его пыталась убедить газета. Скажут тоже осы убили собаку!
Он как раз проходил мимо того места, где впервые появились гигантские дождевики, и заметил, что трава там буйно разрослась, однако никак не связал это с насмешившей его газетной уткой.
– Будь это правдой, мы бы, наверно, уже услыхали, – говорил он себе. Ведь отсюда до Уитстейбла не будет и двадцати миль.
Но через несколько шагов ему попался новый дождевик, уже второго урожая, – он высился над необычно грубой и жесткой травой, как огромное яйцо сказочной птицы Рух из «Тысячи и одной ночи».
И тут священника осенило.
В то утро он не потел дальше своей обычной дорогой. Вместо этого он свернул по другой тропинке к домику Кэддлсов.
– Где тут ваш младенец? – строго спросил он и, увидев ребенка, воскликнул:
– Боже милостивый!
Не переставая изумляться и негодовать, он пошел обратно к деревне и столкнулся с доктором – тот спешил к дому Кэддлсов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59