Когда он подошел к деревне, он с тревогой и удивлением заметил, что поблизости расположился отряд солдат, и притом, что было хуже, по всем признакам, надолго. К этому выводу он пришел, увидев ряд палаток, белевших там и сям на так называемом общем выгоне. Желая пройти незамеченным и не подвергаться расспросам в таком месте, где его легко могли бы узнать, он сделал большой крюк и, не заглядывая в деревню, прошел прямо к наружным воротам, ведущим в аллею, знакомой обходной тропинкой. С первого взгляда он уже мог оценить размеры происшедших перемен. Одна створка ворот была совершенно уничтожена, расколота на дрова и сложена в вязанки, другая бесполезно раскачивалась на ослабевших петлях. Зубцы над воротами были выломаны и сброшены вниз, а высеченные из камня медведи, простоявшие здесь на страже в течение многих веков, низвергнуты в мусор со своих постов. Аллея жестоко пострадала. Несколько крупных деревьев было повалено поперек дороги, а крестьянский скот и грубые копыта драгунских лошадей втоптали в черную грязь зеленые газоны, которыми в свое время так любовался Уэверли.
Войдя во двор, Эдуард убедился, что все опасения, которые вызвали в нем эти первые впечатления, вполне оправданны. Все строения были разгромлены королевскими войсками, которые в бессильной жажде опустошения пытались даже их сжечь; и хотя толстые стены поддались огню лишь частично, конюшни и пристройки были совершенно уничтожены. Башни и надстройки главного здания обгорели и почернели от дыма; плиты во дворе были выворочены и разломаны; двери либо совершенно сорваны, либо болтались на одной петле, окна всажены внутрь и разбиты; весь двор усеян обломками мебели. Все предметы, связанные с древней славой рода Брэдуординов, которым барон в своей фамильной гордости придавал такое значение, подверглись особым надругательствам. Фонтан был разрушен, и подведенный к нему источник залил весь двор. Каменный бассейн, судя по новому месту, которое ему отвели, использовался, видимо, для того, чтобы поить скот. Со всем племенем медведей, как больших, так и малых, обошлись здесь не лучше, чем с их сородичами на воротах, а два-три семейных портрета, служивших, по всей вероятности, мишенями для солдат, лежали на земле в клочьях. Легко себе представить, с каким мучительным чувством глядел Эдуард на опустошение столь почитаемого жилища. Он все более жадно стремился узнать, что случилось с его владельцами, и опасения за их судьбу возрастали у него с каждым шагом. На террасе перед его глазами открылись новые грустные зрелища. Балюстрада была поломана, стены разрушены, цветочные бордюры заросли сорняком, а плодовые деревья были либо срублены, либо вырваны с корнем. На одном из участков этого старомодного сада росли два огромных конских каштана, которыми барон особенно гордился. Разрушители, поленившись, очевидно, срубить их, проявили злостную изобретательность и заложили пороху в их дупла. Одно дерево было разорвано на куски, и обломки его разлетелись во все стороны, усеивая землю, которую оно так долго покрывало своею тенью. Другая мина оказалась менее действенной. Около четверти ствола было оторвано от главной массы; покалеченная и обезображенная с одной стороны, она все еще простирала с другой свои могучие раскидистые ветви note 457.
Среди всех этих признаков опустошения иные особенно болезненно отозвались в сердце Уэверли. Глядя на фасад здания, так страшно почерневшего и обезображенного, он, естественно, стал искать маленький балкон, тянувшийся вдоль Розиного troisieme или, вернее, cinquieme etage . Его легко можно было узнать, так как под ним валялись сброшенные вниз горшки и ящики с цветами, которыми она его так заботливо украшала и которыми так гордилась. Кое-какие из ее книг лежали среди черепков и прочего мусора. Среди них Уэверли нашел одну из своих – карманное издание Ариосто. Хотя книжка и сильно пострадала от дождя и ветра, он поднял ее и благоговейно припрятал как сокровище.
В то время как Эдуард, погруженный в невеселые думы, внушаемые этим зрелищем, искал кого-нибудь, кто мог бы рассказать ему о судьбе обитателей замка, он услышал изнутри здания знакомый голос, напевавший старинную шотландскую песню:
Они вломились ночью в дом, Мой рыцарь был пронзен клинком; Они крушили все вокруг И в бегство обратили слуг.
Любимый мой вчера убит, Любимый мой в гробу лежит, И солнца луч навек погас:
Мой рыцарь не откроет глаз.
«Увы, – подумал Уэверли, – неужели это ты? Бедное, беспомощное существо, неужели ты один остался в этом доме, который служил тебе некогда приютом, чтобы своей невнятной речью, стонами и обрывками песен наполнить его опустевшие залы?» И он позвал его сначала тихо, потом громче:
– Дэви, Дэви Геллатли!
Бедный юродивый показался из развалин оранжереи, в которую прежде упиралась аллея террасы, но при виде незнакомого человека в ужасе отступил. Уэверли, вспомнив его привычки, стал насвистывать один из своих любимых напевов, который так нравился Дэви, что он даже перенял его на слух. Как музыкант, наш герой не больше походил на Блонделя note 458, чем Дэви – на Ричарда Львиное Сердце, но язык музыки привел к такому же результату: Дэви узнал его. Он снова выбрался из своего укрытия, но нерешительно, между тем как Уэверли, боясь спугнуть его, делал самые приветливые знаки, какие только мог измыслить.
– Это его дух, – пробормотал Дэви, но, подойдя ближе, видимо, признал в нем живого и знакомого человека. Бедный дурачок и сам казался собственным призраком. Своеобразная одежда, которую он носил в лучшие времена, превратилась в лохмотья прежней причудливой пышности; отсутствие ее он пытался возместить кусочками шпалер, оконных занавесок и картин, которыми и украсил свое рубище. Его лицо также утратило свое прежнее рассеянное и беззаботное выражение; у бедняги ввалились глаза, он страшно отощал, выглядел полумертвым от голода и измученным до крайности. После долгих колебаний он наконец набрался доверия, приблизился к Уэверли, пристально посмотрел ему в глаза и промолвил:
– Все кончено… умерли…
– Кто умер? – спросил Эдуард, забыв, что Дэви не способен отчетливо излагать свои мысли.
– И барон… и приказчик… и СонДерс Сондерсон… и леди Роза, что так хорошо пела… Все кончено… умерли… умерли…
Пойдем со мною, брат.
Там светлячки горят – Увидишь ты, где мертвые лежат.
Уж ветер затрубил В свой рог среди могил, И бледный свет луны средь туч застыл.
Туда идем мы, брат, Где мертвые лежат, И пусть они тебя не устрашат.
С этими словами, пропетыми на какую-то дикую унылую мелодию, он подал Уэверли знак идти за ним, быстро направился в глубь сада и пошел по берегу речки, которая, если вспомнит читатель, окаймляла его с востока. Наш герой, невольно содрогаясь при мысли о том, что могли означать слова этой мрачной песни, последовал за ним в надежде добиться какого-то разъяснения. Найти более толкового собеседника среди развалин заброшенного дома он рассчитывать не мог.
Дэви шагал очень быстро и вскоре дошел до нижней границы сада. Он перелез через полуразрушенную стену, Отделявшую его некогда от заросшей лесом лощины, в которой стояла древняя башня Тулли-Веолана, и спрыгнул в самое ложе реки. Уэверли последовал за ним, и оба пошли еще быстрее вперед, то перелезая через обломки скал, то с трудом обходя их.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133