– Зачем?
– Ну, для проверки, страховки, что ли...
– Страховкой занимаются банки, господин прокурор, мое дело – газета.
– А если, как это сейчас выясняется, у вас был проходимец, провокатор?
– Я могу только сожалеть об этом... Я хочу принести свои извинения режиссеру Люсу и посоветовать его продюсеру тщательнее хранить отснятый материал... Мы, газетчики, умеем хранить наши тайны.
– Продюсер Шварцман, кто у вас имеет доступ к отснятому материалу?
– Я хочу ответить редактору Ленцу, – сказал продюсер, – мы тоже умеем хранить наши тайны. Вы воспользовались краденым товаром, Ленц... Вы поступили как перекупщик краденого... Отснятый материал хранится в нашем сейфе, и доступ к этому материалу имеем только я и режиссер Люс. – Он достал из кармана ключ и показал его прокурору. – Вот этот ключ, и еще один такой сделан для Люса. И все. Больше никто не мог получить материал, кроме нас! Никакой мифический помощник не мог получить этого материала.
– Значит, вы хотите сказать, – спросил Берг, – что лишь вы и Люс могли продать материал Ленцу?
– Да. Пусть он обвинит в этом нас, а не мифического помощника. Пусть он обвинит в этом меня. Я посмотрю, что из этого получится!
– Я должен защитить редактора Ленца, – откровенно зевнув, сказал Берг, – извините, господа, я сегодня почти не спал. Мы проводили экспертизу в ателье... Вот заключение экспертов, – он протянул листки бумаги Шварцману, – здесь акт обследования вашего сейфа. Он был вскрыт, ваш сейф. Он был вскрыт дважды. Один раз, вероятно, когда брали материал Люса для копировки, а второй раз, когда этот материал положили обратно. К сожалению, нам не удалось узнать, когда это случилось. Экспертиза, которую я проверил с пленкой, дала мне, правда, несколько иные данные... Но сейчас не время об этом...
– Какие-то провокаторы, – воскликнул Ленц, – хотят сталкивать лбами немцев, придерживающихся разных политических взглядов! Мой дорогой Люс, я прошу у вас прощения! Я готов понести ответственность за излишнюю доверчивость! Это для меня хороший урок на будущее... Страшно, конечно, в каждом видеть провокатора или врага, но если нас...
– Хорошо, – перебил его Берг, – это все для прессы, господин Ленц. Вы свободны.
Через два часа после того как Берг закончил эту комедию, он получил сообщение: Кочев запросил политическое убежище в Южно-Африканской Республике. В пространной статье, опубликованной в Иоганнесбурге, он писал: «Моя мать поймет меня и простит. Мои друзья, которые ведут в Софии, Праге, Будапеште, Белграде и Москве неравный, но благородный бой с тиранией, простят меня и поймут. Я знал, что КГБ повсюду имеет свою агентуру и они легко могли похитить меня из Западного Берлина, – именно поэтому я запросил убежища здесь, в ЮАР. Я не буду вести никакой борьбы против режима. Пока что я буду отдыхать и думать, как мне найти самого себя в свободном мире. О том, к какому решению я приду, я сообщу через печать».

СХВАТКА
1
Кройцман прибыл в Гамбург поздним вечером. Сразу же с вокзала он поехал в дом к адвокату Енеке, который обычно по пятницам собирал у себя близких друзей на «сеансы продления молодости». Приезжали выпускники Боннского университета: «студенты» располагались в баре, а жены студентов, одна из которых, фрау Никельбаум, уже успела стать бабушкой в свои сорок лет, болтали наверху, в холле, где им были приготовлены кофе и мороженое.
Кройцман приехал к своему университетскому приятелю именно сегодня отнюдь не потому, что тот приглашал его к себе уже два года кряду.
– Зазнался, бурш, – говорил Енеке своим низким рокочущим басом по телефону, – это поразительно, как меняются люди, став членами кабинета министров! Кройцман, я презираю тебя! Более того, я тебя ненавижу! Если ты не приедешь ко мне на уик-энд, я обвиню тебя через прессу в высокомерии и зазнайстве!
– Хорошо, – ответил Кройцман, – я буду у тебя вечером. Краузе сегодня у тебя?
– Конечно! Даже если он засидится в газете, попозже он обязательно придет. Он тебе нужен?
– Нет. Мне нужны просто друзья, потому что я здорово устал со здешними стариками. А Блюменталь?
– Этот черт громит нас каждый вечер за то, что мы пассивны в борьбе с большевизмом и Тадденом. Конечно, придет. Жду. Имей в виду, я предупрежу Лорхен, и если ты не придешь...
– Не пугай меня, бурш. Я и так запуган до смерти.
Выпив с однокашниками грушевой водки, рассказав десяток историй о глупости боннской администрации – чем выше рангом руководитель, тем он более беспощаден в оценке ситуации и лидеров, – Кройцман поднялся наверх, поздравил фрау Никельбаум с рождением внука, поболтал с Лорхен и посетовал на занятость Гретты в институте косметики, где она проводит дни и ночи в своей лаборатории. «Хотя, быть может, это и верно, дети ценят работающих матерей... Не то чтобы работающих, а, скорее, отсутствующих в доме – кто спорит, что работа дома самая изнурительная! У тебя есть прислуга?» – «Бог мой, о чем ты говоришь?! Это невозможно. Я была вынуждена сама научиться водить машину – у Енеке идиосинкразия, а шофер просит пятьсот марок в месяц, это ведь невозможно! Раз в неделю ко мне приходит жена консьержа, а все остальное приходится вести самой – и сдачу белья, и прием покупок из бакалеи, и заказ на мойку окон, и вызов реставратора мебели – все сама!» – «А дети?» – «Остальное время – дети... Енеке со своим басом и идиосинкразией; приемы, бакалейщики, которые дерутся у моих дверей за право продавать телятину, и дети». – «Мне очень тебя жаль, Лорхен».
Потом Кройцман спустился вниз и, взяв кружку с пивом, подошел к Георгу Краузе, только что приехавшему из своей газеты.
– Георг, у меня к тебе дело...
– Я примерно догадываюсь, о чем ты говоришь...
– Шпрингер уже просил тебя вмешаться?
– У меня есть своя точка зрения на события.
– И ты ее никак не увязываешь с мнением шефа?
– Зачем? У нас есть курс – Германия, ее интересы, этому курсу я следую, а уж детали – это моя прерогатива. Разве ты находишься в ином положении, сидя в министерском кресле?
– Почти министерском, – улыбнулся Кройцман, – как правило, ни один из заместителей не становится министром. Выигрывает темная лошадь со стороны, но обязательно со своей новой программой, противоположной той, которой я должен был следовать, замещая моего министра.
– Ну, не надо со мной так говорить, Юрген... Не надо, а то я перестану тебе верить. Я ведь знаю, что ты член Наблюдательного совета у Дорнброка.
– По-моему, этих данных в прессе не было. Откуда тебе известно об этом?
– А зачем мне платят деньги? – спросил Краузе, пожав плечами.
Они закурили, молча рассматривая друг друга, будто впервые встретились... Наконец Кройцман спросил:
– Ты не помнишь, хотя бы в общих чертах, что вы даете о Берге?
Краузе достал из внутреннего кармана мятые гранки и сказал:
– Енеке предупредил, что ты интересовался, буду ли я сегодня. Пройди в другую комнату, там и почитаешь этот... фельетон о падении нравов в нашем мире.
Кройцман улыбнулся и вышел в соседнюю комнату – там был рабочий кабинет, а еще дальше – библиотека. Здесь, оставшись один, Кройцман разгладил мятые, еще влажные, пахнущие непередаваемым, прекрасным, единственным, типографским запахом гранки.
«Кому это на руку? – так начинался редакционный комментарий. – Когда с безответственными речами выступает кто-то из министерства здравоохранения, обещая победить рак в течение ближайших же месяцев, или министр Розенград клянется, что он повысит пенсию старикам старше семидесяти лет, мы не очень-то реагируем на это, потому что привыкли относиться к высказываниям наших „веселых“ министров с известной долей скептицизма.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86