..
Степанов назвал год, титул, фамилию переводчика.
Клерк передал все так, словно ему это было давным-давно известно, просто запамятовал, бога ради, простите, что делать, бывает...
— Ага, прекрасно. Все распродано? Чудесно! Пэйпербэк? А когда вы намерены выпустить второе массовое издание в мягком переплете? Чудесно. Мы были бы глубоко признательны, если бы вы прислали нам коротенькую справочку о гонорарах мистера Степанова. Возможно, он захочет взять деньги в кредит, мы с радостью пойдем ему навстречу после того, как получим ваше подтверждение. Простите, с кем я говорил? Ах, мисс Тэйси, очень приятно, всего вам лучшего...
Он положил трубку, улыбнулся Степанову еще более чарующе и сказал:
— Все в порядке, я оформлю документы, мы познакомимся с директором нашего филиала, мистер Томпсон будет очень рад пожать руку советскому литератору, у вас прекрасно расходятся книги, поздравляю.
Степанов посмотрел на часы: девять сорок.
— Скажите, — взмолился он, — а как скоро мы закончим процедуру?
— О. это займет не более пятнадцати минут...
— А до Нью-Бонд-стрит далеко?
— Рукой подать. Какой номер дома вам нужен?
— Тридцать четыре.
— Ах, это Сотби? Пять минут ходу, я помогу вам, в чужом городе всегда лучше идти по нарисованному плану...
Степанов увидел, как в банк вошел человек; смотрел по сторонам — на всех, но только не на Степанова, ах, значит, это ты меня п а с е ш ь, подумал Степанов; что ж я тебе сделал, милый, ну что?!
— Мистер Степанов, вам нужно расписаться в пяти пунктах, бога ради, простите, но таков порядок, пожалуйста, здесь, здесь, здесь, здесь и тут...
Человек «без взгляда» сел за соседний столик:
— Где я могу поменять швейцарские франки на австрийские шиллинги?
Степанов улыбнулся:
— В кассе. Здесь открывают счета.
— Спасибо, — ответил человек, смазав наконец Степанова взглядом; отошел к кассе, закрыв окошко спиною, достал из кармана портмоне и протянул купюры мужчине с налокотниками.
(Степанов напрасно его подозревал, это был Генрих Брюкнер, турист из Вены, случайный человек; за ним давно следила пожилая женщина, на которую он не обратил внимания, серая, седоватая поджарая дама, разве такая может быть из с л у ж б ы?)
Клерк снял трубку телефона, спросил босса, можно ли зайти к нему с русским писателем; автор бестселлеров, «тираж его книги умопомрачителен, двадцать тысяч экземпляров, сейчас готовится пэйпербэк; хорошо, мы идем, сэр».
Кабинет директора филиала банка был отделан мореным дубом; мебель старинной работы, резная; высокий седой человек, одетый по парижской моде, поднялся навстречу Степанову, резко тряхнул его руку вниз, словно чемпион по французской борьбе, молча указал на кресло, заметив при этом:
— Вообще-то мы не любим открывать счета на такую сумму, как ваша, господин Степанов, четыреста фунтов не деньги, согласитесь, но мне уже позвонили из вашего издательства, вполне серьезные гаранты; мы не открываем счет такой, как ваш, людям, не имеющим постоянной квартиры, но, я думаю, если вы обозначите свой лондонский адрес посольством Советского Союза, то это будет еще большей гарантией...
— Я не собираюсь покупать «роллс-ройс», — попробован пошутить Степанов.
Ну, почему же?! Мы дадим ссуду на приобретение атомного линкора, если посольство подтвердит вашу кредитоспособность, положительный гонорар за пэйпербэк может составить двадцать тысяч фунтов, это все-таки деньги. Перед тем как вам выпишут книжку, я попросил бы составить заявление в ваше издательство, текст я продиктую... «Прошу перечислить гонорар за второе издание моей книги массовым тиражом на мой счет в „Интернэшнл бэнк“... Какой номер счета у мистера Степанова? — спросил босс клерка.
— Тринадцать тысяч четыреста восемьдесят три.
— «На счет тринадцать тысяч четыреста восемьдесят три...» Вы согласны написать такого рода письмо на мое имя?
— Да, конечно.
Босс протянул Степанову тяжелую серебряную ручку «паркер» подвинул стопку бумаги (желтая, очень тяжелая, обрезана у з о р н о); Степанов быстро написан заявление с массой ошибок, подвинул директору, тот быстро пробежал текст, кивнул:
— Прекрасно, мистер Степанов. Я рад, что вы решили стать вкладчиком нашего банка. Мы будем информировать вас о наиболее интересных возможностях для вложения денег. Разумное вложение даже небольшого капитала может дать прибыль не менее десяти процентов, активность ряда фирм вызывает восхищение, мы даем вполне гарантированные рекомендации, на кого следует ставить, всего вам хорошего...
XII
«Милостивый государь Николай Сергеевич!
И снова свершается святотатство: самоубийцу хоронят на кладбище! Да, да, именно так! Я был у князя Мещерского, пытался подействовать через него, добиться от Синода запрета, но — тщетно, увы!
Да, Николай Сергеевич, Врубель не почил, как об этом трезвонят продажные писаки, а покончил с собою. Он самоубийца, он не имеет права лежать при церкви, только за оградою.
Последние недели он постоянно торчал раздетым возле открытого окна, добился того, что у него началось воспаление легких, а потом и по ночам стал на ощупь открывать форточку, пользуясь сонливостью прислуги в доме умалишенных. Скоротечная чахотка не пришла к нему, как божье избавление от грехов его, но как подачка от диавола, которого он столь тщательно писал всю его жизнь...
И ведь, кончая свои минуты, думал о том, чтобы злобно продолжать свое демоническое дело! В бреду оборотился к брату милосердия со словами: «Полно, будет мне лежать здесь, хватит, едем-ка в Академию, дружок!»
Не поехал...
О, как же всполошилась вся наша эстэтская дрянь! И Блок в слезах речи говорил, и Беклемишев от «Союза русских художников» что-то зачитывал; к счастью, Императорская Академия никак официально представлена не была. Но потрясло меня, — до колотья в сердце, — то, что разрешил себе сказать священник Новодевичьей церкви. Зная, как кончил Врубель, он тем не менее заявил над гробом: «Бог простит тебе все грехи, потому что ты был работником». Каково? Самоубийце — и такое?
Да, Николай Сергеевич, иногда страшно делается при мысли, что вся наша борьба с гнусью оказывается бесполезной. Кто-то незримый, но повсеместный, тщательно маскирующий свое лицо, тихий и незаметный, делает свое страшное дело, нашептывая одному — ласковое, другому — угрожающее, третьему — льстивое, и поэтому наши голоса оказываются стонами вопиющих в пустыне...
Давеча я был у доктора Дубровина, он выслушал меня, прописал успокоительное, но посетовал, что мало от него проку: «Сам пью, не помогает! Какое может быть спокойствие, когда мы окружены сонмом революционеров, ниспровергателей, жидовинов, скрывающихся в каждом журнале, в каждом салоне, в любой газете!»
Но я не опускаю рук. Я вижу толпу, пришедшую провожать самоубийцу; вижу их глаза, у меня сердце разрывается от боли за них... Не мне, а им нужно успокоительное, бром, каждодневно, с утра.
Несчастная наша страна, коли она выбирает себе в идолы таких умалишенных, каким был самоубийца...
Борьба. Нас спасет борьба не на живот, а на смерть со всем тем, что чуждо нашему духу. Борьба беспощадная, до конца. Или мы одолеем демонического инокровного диавола, или же он пожрет нас.
Низко кланяюсь Вам, милый друг!
Ваш Гавриил Иванов-Дагрель.
P. S. Танечка шлет Вам свои поклоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
Степанов назвал год, титул, фамилию переводчика.
Клерк передал все так, словно ему это было давным-давно известно, просто запамятовал, бога ради, простите, что делать, бывает...
— Ага, прекрасно. Все распродано? Чудесно! Пэйпербэк? А когда вы намерены выпустить второе массовое издание в мягком переплете? Чудесно. Мы были бы глубоко признательны, если бы вы прислали нам коротенькую справочку о гонорарах мистера Степанова. Возможно, он захочет взять деньги в кредит, мы с радостью пойдем ему навстречу после того, как получим ваше подтверждение. Простите, с кем я говорил? Ах, мисс Тэйси, очень приятно, всего вам лучшего...
Он положил трубку, улыбнулся Степанову еще более чарующе и сказал:
— Все в порядке, я оформлю документы, мы познакомимся с директором нашего филиала, мистер Томпсон будет очень рад пожать руку советскому литератору, у вас прекрасно расходятся книги, поздравляю.
Степанов посмотрел на часы: девять сорок.
— Скажите, — взмолился он, — а как скоро мы закончим процедуру?
— О. это займет не более пятнадцати минут...
— А до Нью-Бонд-стрит далеко?
— Рукой подать. Какой номер дома вам нужен?
— Тридцать четыре.
— Ах, это Сотби? Пять минут ходу, я помогу вам, в чужом городе всегда лучше идти по нарисованному плану...
Степанов увидел, как в банк вошел человек; смотрел по сторонам — на всех, но только не на Степанова, ах, значит, это ты меня п а с е ш ь, подумал Степанов; что ж я тебе сделал, милый, ну что?!
— Мистер Степанов, вам нужно расписаться в пяти пунктах, бога ради, простите, но таков порядок, пожалуйста, здесь, здесь, здесь, здесь и тут...
Человек «без взгляда» сел за соседний столик:
— Где я могу поменять швейцарские франки на австрийские шиллинги?
Степанов улыбнулся:
— В кассе. Здесь открывают счета.
— Спасибо, — ответил человек, смазав наконец Степанова взглядом; отошел к кассе, закрыв окошко спиною, достал из кармана портмоне и протянул купюры мужчине с налокотниками.
(Степанов напрасно его подозревал, это был Генрих Брюкнер, турист из Вены, случайный человек; за ним давно следила пожилая женщина, на которую он не обратил внимания, серая, седоватая поджарая дама, разве такая может быть из с л у ж б ы?)
Клерк снял трубку телефона, спросил босса, можно ли зайти к нему с русским писателем; автор бестселлеров, «тираж его книги умопомрачителен, двадцать тысяч экземпляров, сейчас готовится пэйпербэк; хорошо, мы идем, сэр».
Кабинет директора филиала банка был отделан мореным дубом; мебель старинной работы, резная; высокий седой человек, одетый по парижской моде, поднялся навстречу Степанову, резко тряхнул его руку вниз, словно чемпион по французской борьбе, молча указал на кресло, заметив при этом:
— Вообще-то мы не любим открывать счета на такую сумму, как ваша, господин Степанов, четыреста фунтов не деньги, согласитесь, но мне уже позвонили из вашего издательства, вполне серьезные гаранты; мы не открываем счет такой, как ваш, людям, не имеющим постоянной квартиры, но, я думаю, если вы обозначите свой лондонский адрес посольством Советского Союза, то это будет еще большей гарантией...
— Я не собираюсь покупать «роллс-ройс», — попробован пошутить Степанов.
Ну, почему же?! Мы дадим ссуду на приобретение атомного линкора, если посольство подтвердит вашу кредитоспособность, положительный гонорар за пэйпербэк может составить двадцать тысяч фунтов, это все-таки деньги. Перед тем как вам выпишут книжку, я попросил бы составить заявление в ваше издательство, текст я продиктую... «Прошу перечислить гонорар за второе издание моей книги массовым тиражом на мой счет в „Интернэшнл бэнк“... Какой номер счета у мистера Степанова? — спросил босс клерка.
— Тринадцать тысяч четыреста восемьдесят три.
— «На счет тринадцать тысяч четыреста восемьдесят три...» Вы согласны написать такого рода письмо на мое имя?
— Да, конечно.
Босс протянул Степанову тяжелую серебряную ручку «паркер» подвинул стопку бумаги (желтая, очень тяжелая, обрезана у з о р н о); Степанов быстро написан заявление с массой ошибок, подвинул директору, тот быстро пробежал текст, кивнул:
— Прекрасно, мистер Степанов. Я рад, что вы решили стать вкладчиком нашего банка. Мы будем информировать вас о наиболее интересных возможностях для вложения денег. Разумное вложение даже небольшого капитала может дать прибыль не менее десяти процентов, активность ряда фирм вызывает восхищение, мы даем вполне гарантированные рекомендации, на кого следует ставить, всего вам хорошего...
XII
«Милостивый государь Николай Сергеевич!
И снова свершается святотатство: самоубийцу хоронят на кладбище! Да, да, именно так! Я был у князя Мещерского, пытался подействовать через него, добиться от Синода запрета, но — тщетно, увы!
Да, Николай Сергеевич, Врубель не почил, как об этом трезвонят продажные писаки, а покончил с собою. Он самоубийца, он не имеет права лежать при церкви, только за оградою.
Последние недели он постоянно торчал раздетым возле открытого окна, добился того, что у него началось воспаление легких, а потом и по ночам стал на ощупь открывать форточку, пользуясь сонливостью прислуги в доме умалишенных. Скоротечная чахотка не пришла к нему, как божье избавление от грехов его, но как подачка от диавола, которого он столь тщательно писал всю его жизнь...
И ведь, кончая свои минуты, думал о том, чтобы злобно продолжать свое демоническое дело! В бреду оборотился к брату милосердия со словами: «Полно, будет мне лежать здесь, хватит, едем-ка в Академию, дружок!»
Не поехал...
О, как же всполошилась вся наша эстэтская дрянь! И Блок в слезах речи говорил, и Беклемишев от «Союза русских художников» что-то зачитывал; к счастью, Императорская Академия никак официально представлена не была. Но потрясло меня, — до колотья в сердце, — то, что разрешил себе сказать священник Новодевичьей церкви. Зная, как кончил Врубель, он тем не менее заявил над гробом: «Бог простит тебе все грехи, потому что ты был работником». Каково? Самоубийце — и такое?
Да, Николай Сергеевич, иногда страшно делается при мысли, что вся наша борьба с гнусью оказывается бесполезной. Кто-то незримый, но повсеместный, тщательно маскирующий свое лицо, тихий и незаметный, делает свое страшное дело, нашептывая одному — ласковое, другому — угрожающее, третьему — льстивое, и поэтому наши голоса оказываются стонами вопиющих в пустыне...
Давеча я был у доктора Дубровина, он выслушал меня, прописал успокоительное, но посетовал, что мало от него проку: «Сам пью, не помогает! Какое может быть спокойствие, когда мы окружены сонмом революционеров, ниспровергателей, жидовинов, скрывающихся в каждом журнале, в каждом салоне, в любой газете!»
Но я не опускаю рук. Я вижу толпу, пришедшую провожать самоубийцу; вижу их глаза, у меня сердце разрывается от боли за них... Не мне, а им нужно успокоительное, бром, каждодневно, с утра.
Несчастная наша страна, коли она выбирает себе в идолы таких умалишенных, каким был самоубийца...
Борьба. Нас спасет борьба не на живот, а на смерть со всем тем, что чуждо нашему духу. Борьба беспощадная, до конца. Или мы одолеем демонического инокровного диавола, или же он пожрет нас.
Низко кланяюсь Вам, милый друг!
Ваш Гавриил Иванов-Дагрель.
P. S. Танечка шлет Вам свои поклоны.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84