-- Да, я воплощала их, но для других. А сама была в пыли,
на сквозняке, под слепящими софитами, среди картонных
декораций. Обычно моим партнером был Торндайк. Ты, наверно,
видел его в "Ковент-Гарден". Я всегда боялась, что расхохочусь
ему в лицо.
-- И тебя никогда не захватывала твоя роль?
-- Минутами чуть-чуть, но никогда целиком. Главным для
всех нас оставался черный провал прямо перед нами, и в его
глубине люди, которых мы не видели, -- для них мы в самом деле
разыгрывали совершенное мгновение. Но понимаешь, они ведь не
жили внутри этого мгновения -- оно развертывалось у них на
глазах. Думаешь, мы, актеры, находились внутри? В конечном
счете его не было нигде, ни по ту, ни по эту сторону рампы, --
оно не существовало; и однако, все о нем думали. Вот почему,
малыш, -- говорит она, растягивая слова, тоном едва ли не
вульгарным, -- я все послала к чертям.
-- А я пытался написать эту книгу...
-- Я живу в прошлом, -- перебила она меня. --
Восстанавливаю в памяти все, что со мной было, и переделываю на
свой лад. На расстоянии все кажется не таким уж скверным, и ты
почти готов в это поверить. Вот и наша с тобой история совсем
недурна. Я ее чуть-чуть подправляю, и она превращается в
цепочку совершенных мгновений. Тогда я закрываю глаза и пытаюсь
вообразить, что я все еще переживаю их. Есть у меня и другие
персонажи. Надо только уметь сосредоточиться. Знаешь, что я
прочитала? "Духовные упражнения" Лойолы. Они мне очень помогли.
Есть такой способ -- сначала расставить декорации, а потом
вызывать к жизни персонажей. И тогда удается УВИДЕТЬ, --
заканчивает она с видом заклинательницы.
-- Мне этого было бы далеко не достаточно, -- замечаю я.
-- А думаешь, мне достаточно?
Мы помолчали. Смеркается -- я едва различаю бледное пятно
ее лица. Черная одежда Анни сливается с сумерками, затопившими
комнату. Машинально я беру чашку, где на дне еще осталось
немного чаю, и подношу к губам. Чай остыл. Мне хочется
закурить, но я не решаюсь. Я мучительно ощущаю, что нам больше
нечего сказать друг другу. Еще вчера мне хотелось забросать ее
вопросами: где она побывала, что делала, с кем встречалась? Но
меня это интересовало лишь постольку, поскольку Анни способна
была отдаться этому всей душой. А теперь мне все равно; страны,
города, которые Анни повидала, мужчины, которые за ней
ухаживали и которых, может статься, она любила, -- все это не
захватывало ее, в глубине души она оставалась совершенно
равнодушной: мимолетные солнечные блики на поверхности темного,
холодного моря. Передо мной сидит Анни, мы не виделись четыре
года, и нам больше нечего друг другу сказать.
-- А теперь, -- говорит вдруг Анни, -- тебе пора. Я
кое-кого жду.
-- Ты ждешь?..
-- Нет, я жду одного немца, художника.
Она смеется. Ее смех странно звучит в темной комнате.
-- Вот, кстати, человек, который на нас с тобой не похож,
пока еще не похож. Он действует, он расходует себя.
Я неохотно встаю.
-- Когда я тебя увижу?
-- Не знаю, завтра я уезжаю в Лондон.
-- Через Дьеп?
-- Да, а потом, наверно, в Египет. Может, будущей зимой
проездом опять загляну в Париж, я тебе напишу.
-- Завтра я целый день свободен, -- робко говорю я.
-- Да, но у меня много дел, -- сухо отвечает она. -- Нет,
я не могу с тобой увидеться. Я напишу тебе из Египта. Дай мне
твой адрес.
-- Хорошо.
На обрывке конверта я в потемках нацарапываю свой адрес.
Надо будет попросить в отеле "Прентания", чтобы мне пересылали
письма, когда я уеду из Бувиля. В глубине души я знаю, что Анни
мне не напишет. Может, я увижу ее через десять лет. А может, мы
видимся в последний раз. Я не просто подавлен, оттого что
расстаюсь с ней, -- мне жутко при мысли, что я снова окажусь в
одиночестве.
Анни встает, в дверях она бегло целует меня в губы.
-- Я хочу вспомнить вкус твоих губ, -- говорит она с
улыбкой. -- Мне надо омолодить воспоминания для моих "духовных
упражнений".
Я беру ее за руку и притягиваю к себе. Она не
сопротивляется, но мотает головой.
-- Нет. Меня это больше не волнует. Начать сначала
нельзя... Впрочем, если уж извлекать что-то из людей, не все ли
равно -- ты или первый попавшийся смазливый мальчишка.
-- Но что ты собираешься делать?
-- Я же сказала тебе -- поеду в Англию.
-- Да нет, я имею в виду...
-- Говорю тебе -- ничего!
Не выпуская ее рук, я тихо говорю:
-- Выходит, я тебя нашел, чтобы снова потерять. Теперь я
отчетливо вижу ее лицо. Оно вдруг посерело и вытянулось. Лицо
старухи, жуткое лицо -- я уверен, это лицо Анни не старалась
вызвать к жизни, -- оно явилось само, помимо ее воли и, может,
даже против ее воли.
-- Нет, -- медленно говорит она, -- нет. Ты меня не нашел.
Она высвобождается из моих рук. Открывает дверь. Коридор
залит светом.
Анни смеется.
-- Бедняга! Ему не повезло. Первый раз в жизни хоре играет
свою роль, а благодарности никакой. Ладно, уходи.
И за моей спиной захлопывается дверь.
Воскресенье
Утром я посмотрел расписание поездов: если Анни сказала
правду, она едет через Дьеп поездом, который отходит в пять
тридцать восемь. Но может, "тип" увезет ее на машине? Все утро
я бродил по улицам Менильмонтана, а потом по набережным. Всего
несколько шагов, несколько стен отделяли меня от нее. В пять
тридцать восемь наша вчерашняя беседа станет воспоминанием,
тучная женщина, губы которой мимолетно коснулись моих губ,
соединится в прошлом с худенькой девушкой из Мекнеса и Лондона.
Но пока еще ничто не ушло в прошлое, поскольку она здесь,
поскольку еще можно ее увидеть, убедить, увести с собой
навсегда. Я еще не чувствовал одиночества.
Я хотел перестать думать об Анни, потому что, вызывая в
своем воображении ее тело и лицо, я совершенно терял власть над
собой: руки у меня тряслись, по телу пробегала холодная дрожь.
Я стал перелистывать книги на прилавках букинистов, и в первую
очередь всякую похабщину -- что там ни говори, это отвлекает.
Когда на часах вокзала Орсе пробило пять, я рассматривал
гравюры в книжонке под названием "Доктор с хлыстом". Они были
довольно однообразны: на большинстве бородатый детина заносил
плеть над чудовищными голыми задами. Едва я понял, что уже
пять, я бросил книгу на прилавок и, схватив такси, помчался к
вокзалу Сен-Лазар. Минут двадцать я прохаживался по платформе,
потом увидел их. На ней было широкое меховое манто, придававшее
ей вид дамы. И вуалетка. На нем пальто из верблюжьей шерсти. Он
был загорелый, еще молодой, очень высокий и очень красивый. Без
сомнения, иностранец, но никак не англичанин -- может быть,
египтянин. Они поднялись в вагон, не заметив меня. Друг с
другом они не разговаривали. Потом он вышел, чтобы купить
газеты. Анни опустила стекло в своем купе; тут она меня
увидела. Она долго глядела на меня без гнева, ничего не
выражающим взглядом. Потом он вернулся в вагон, и поезд
тронулся. В эту минуту я вдруг отчетливо увидел ресторан на
Пиккадилли, где мы когда-то обедали, потом все кануло. Я
отправился бродить по улицам. Устав, я вошел в какое-то кафе и
заснул.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61